Тётя Валя из Намангана

Тётя Валя, сестра отца, жила в далёком и загадочном городе Наманган, о котором раньше я слышал только из слов популярной в то время песне «В Намангане яблоки зреют ароматные…». Не знаю, как насчёт яблок, но хлопок там являлся основной культурой, часто даже в ущерб остальным.
Муж тёти Вали, Яков, был военным, прошёл Великую Отечественную войну. С тётей познакомились волей случая в Сочи, где он отдыхал в санатории, а она приехала погостить к родным. Там и начинается эта романтическая история, так похожая и непохожая на многие другие…
Вскоре Яков отбыл к месту своей службы, а Валя вернулась домой, в родное село Воротынское. От Якова стали приходить письма, в которых он звал её к себе. Долгое время она не решалась ехать в эдакую даль. Мало того, что билеты не на что было купить, так и одежды приличной не было, не говоря уже о приданном. После войны жили бедно, ютились во времянке: дом был разрушен. Но жених оказался настойчивым. На первые высланные им деньги купили в городе обнов, на вторые приобрели  билеты.
Провожали в далёкий край со слезами. Для мамы это было всё равно что похоронить… Но и оставаться в селе в тяжёлые послевоенные годы тоже было не лучшим вариантом.
Жених был родом из Украины, звание имел небольшое, да и сам далеко не красавец. И занесло же его в такую даль, на край света! Вскоре из армии перешёл в органы МВД и стал работать в отделе с загадочной аббревиатурой ОБХСС, боролся с расхитителями социалистической собственности. Говорят, отличался исключительной честностью и порядочностью. Коллеги обращались исключительно по имени-отчеству – Яков Ильич. Правда, выпивать с годами стал чаще… На пенсию вышел в звании полковника. Наградили автомобилем «Москвич».
Тётя работала в Областном Государственном архиве и на конвертах с её письмами вместо домашнего адреса стоял штамп «г. Наманган. Облгосархив», и мы писали ей по этому адресу. В селе поначалу дивились сему обстоятельству, потом привыкли. А я, будучи маленьким, ещё долго не понимал, что это за место такое?
Ещё перед поездкой к будущему своему мужу пришлось тёте пройти соответствующую проверку, обыкновенную в те годы: кто такая, кем являются родители, какое хозяйство имели, какие взгляды. Всё это она узнавала из того же архива. Обидно было до слёз: жили-то в бедности. Отец кулаком не был, но занатурился и вступать в колхоз не стал, ушёл пешком в Елец, за сотню километров, оставив в доме жену с детьми. Так хотели же и дом отобрать. Но люди добрые научили – как придут представители власти, мама побросает на печку детей, мал-мала меньше, а сама – бежать прятаться. А с детьми кому охота возиться? Раз пришли – её нет (она в это время за дверью стояла). Они в хату – а она вон из хаты. Находчивая была! Так дом свой и отстояла.
Отец тёти Вали погиб во время войны, когда в дом попал снаряд и его с сыном Петькой выбросило взрывной волной на несколько метров. Много военных погибло в тот день, но брат тёти (мой отец) остался жив.
Новый дом не стали строить на прежнем месте, а отступили вглубь усадьбы. Так и стоит он не в ряд с другими.
По словам тёти, маму свою она очень любила и часто приезжала к ней во время отпуска. Иногда – с мужем, но чаще – с детьми, двумя сыновьями, старший из которых был заводилой в нашей компании.
Привозили они с собой городские  диковинные игрушки: машинки, самолётики, которые потом оставляли нам. Правда, они быстро ломались… А ещё был у них фотоаппарат «Смена» – совершенно диковинная вещь! Особенно было удивительно получать по почте фотографии, на которых мы узнавали себя, наш дом, сад и огород, сцены из сельской жизни: заготовку сена,…….
Путь из Узбекистана был долог и тяжёл. До Москвы добираться несколько суток поездом, потом от Москвы до Орла – автобусом. И от Орла до Ливен – тоже поездом, который кланялся каждой остановке (автобусы по этому маршруту почему-то не ходили или ходили очень редко). Непросто было добраться и до родного села Воротынское из Ливен: дожидаться попутки (редкой по тем временам) или на проходящем автобусе ехать до «большака», а оставшиеся четыре километра идти пешком. Дорог нормальных тоже не было, что особенно возмущало тётю: как же так, в Узбекистане, на краю географии, дороги лучше, чем в России? И жизнь более благоустроенная.
– Однажды иду, – рассказывает она, – полем… и никакой особой радости не испытываю, и на душе тяжело, и ноги с трудом волочу. И чем ближе к дому, тем тяжелей… И тут до меня доходит: мамы-то моей не стало – и спешить мне больше не к кому. Словно солнышко погасло в моей душе. Оттого и путь показался в два раза тяжелее и длиннее.
Бабушка моя, тётина мама, несколько раз ездила в те далёкие края –навестить  дочь и внуков, и всё дивилась множеству народа на вокзалах:
 – Я-то хоть по делу еду, дочь навестить, а остальные-то куда?» –  никак не могла взять в толк простая деревенская женщина, всю жизнь прожившая на одном месте.
А потом и тёте моей пришлось, на старости лет, вернуться на свою малую Родину, оставив в далёкой и чужой теперь стране дорогие сердцу могилы мужа и старшего сына. Младший сын, к тому времени женатый, переехал вместе с ней. Купили дом в Ливнах, недалеко от моей прежней квартиры. И тётя стала частенько меня навещать. Сидели с ней на маленькой кухоньке, пили горячий зелёный чай, столь любимый узбеками, и беседовали…
Обычно когда просишь кого-то рассказать о его жизни, вот так сходу он теряется и не знает, что сказать.  Но если уж разговорится – не остановишь...
По словам моей тёти, жизнь она прожила хорошую, дай Бог каждому. И работа была хорошая, и муж не обижал, и с соседями ладили… до последнего момента перестройки, будь она неладна! До этого жили все вместе дружно, не делясь на национальности, а потом узбеки «выдавили» из своей земли, ставшей самостоятельным государством, турок-месхетинцев, следом – крымских татар. Немцы, видя такое положение дел, сами потянулись на свою историческую Родину, в Германию. К русским относились более лояльно, но добрые соседи посоветовали, что лучше всё-таки уехать, тем более семье, где муж работал в ОБХСС, а сын служил в Уголовном розыске. К слову сказать, двоюродный брат рассказывал такие вещи о нравах, царящих в республике и в милиции, в которые с трудом верилось и которые со стороны показались бы не иначе как клеветой на Советский строй и социалистическое государство. Потом уже многое из сказанного им подтвердилось, когда в республике стали работать следователи по особо важным делам из Генпрокуратуры Москвы – Гдлян и Иванов.
Тёти не стало в сентябре 2001 года. Не дожила она до того момента нашей Новейшей Истории, когда узбеки сами массовым порядком хлынули в Россию на заработки, словно кочевники. Поэтому реакция тёти на это событие останется неизвестной,  хотя о ней можно и догадаться, памятуя её острый язык. И вообще, всем своим видом и нравом тётя походила больше на еврейку…
Умерла она в ясном сознании, но тело было обезображено водянкой.