Остров без имени

Когда корабль застревает на безымянном острове из-за карантина, время начинает течь иначе. Дождь идёт не переставая — не ливень, не гроза, а нечто среднее: методичное, равнодушное низвержение воды, словно небо решило смыть что-то с лица земли, но без особой спешки.
В единственной гостинице острова собрались случайные люди. Доктор Кларенс наблюдал за ними с любопытством натуралиста, который неожиданно получил лабораторию под открытым небом. Вернее, под закрытым — потому что крыша гостиницы была единственным укрытием от этого бесконечного дождя, превращавшего всё вокруг в размытую акварель серого и зелёного.
Среди застрявших была женщина. Её звали Лора, и доктор сразу понял, что она из тех, кто привык существовать на периферии общественного внимания — не потому, что скрывалась, а потому что её присутствие само по себе было вызовом определённым представлениям о приличии. Она носила яркие платья — неуместно яркие для этого сырого места. Она смеялась громко. Она курила на веранде, глядя на дождь с каким-то вызывающим спокойствием.
Но главным персонажем этой невольной драмы был отец Уолтер — проповедник, следовавший вместе с женой на соседний остров, чтобы продолжить миссионерскую работу. Худой, жилистый, с лицом, на котором праведность и нетерпимость сплелись в неразличимый узор. Его жена двигалась рядом с ним как тень — безмолвная, покорная, с выражением лица, которое уже давно утратило способность выражать что-либо кроме согласия.
С первого дня отец Уолтер начал войну с Лорой.
Доктор Кларенс наблюдал за этим противостоянием с фатальным интересом. Он был человеком науки, скептиком по природе, но достаточно пожившим, чтобы понимать: самые интересные эксперименты ставит не лаборатория, а сама жизнь, когда запирает несовместимых людей в одном пространстве.
Проповедник обвинял Лору в безнравственности. Он говорил об этом открыто, в общей столовой, за завтраком, словно обсуждал погоду. Лора отвечала насмешкой, но доктор замечал, как с каждым днём её смех становился чуть резче, чуть истеричнее. Проповедник же превращал эту женщину в свою миссию. Он намеревался спасти её душу.
— Она заблудшая овца, — объяснял он доктору, — и моя обязанность вернуть её к Богу.
— А если она не хочет возвращаться? — спросил доктор.
— Воля грешника искажена грехом, — ответил отец Уолтер с абсолютной уверенностью. — Её желания не имеют значения.
Дождь продолжал лить. Остров превратился в мокрую тюрьму. Влажность проникала в одежду, в постели, в книги, в мысли. Всё становилось отсыревшим — не только вещи, но и разговоры, отношения, даже молчание между людьми казалось влажным.
Отец Уолтер усилил наступление. Он долгие часы пытался переубедить Лору, апеллируя к Писанию, к совести, к страху перед вечными муками. Доктор однажды видел, как после такой беседы женщина сидела на веранде, глядя на дождь, и её лицо было мокрым — но то ли от брызг, то ли от слёз.
А потом что-то изменилось.
Лора перестала смеяться. Она начала молиться вместе с проповедником. Её яркие платья сменились тёмными, закрытыми. Она больше не курила. Не смотрела мужчинам в глаза. Отец Уолтер праздновал победу с триумфом полководца, взявшего неприступную крепость.
— Видите, доктор, — говорил он, сияя, — благодать Божья может изменить даже самое падшее создание. Она раскаялась. Она спасена.
Доктор молчал. Он смотрел на Лору — на её опущенные глаза, сжатые губы, руки, сложенные на коленях в позе покорности — и чувствовал что-то странное. Не восхищение чудом преображения, а скорее тревогу. Словно он наблюдал не спасение, а уничтожение.
Дождь лил без перерыва. Казалось, он никогда не закончится.
Но однажды утром проповедника не было за завтраком. Его жена сидела одна, белая как полотно, с красными глазами. Она ничего не объясняла, только качала головой на вопросы. Доктор поднялся в комнату отца Уолтера и обнаружил его там — мёртвого. Он перерезал себе горло бритвой, и кровь всё ещё медленно стекала по полу, смешиваясь с влагой, проникавшей отовсюду.
На столе лежала записка. Всего несколько слов: "Я не могу. Простите меня".
В тот же день дождь прекратился.
Солнце вышло внезапно. Остров заблестел испарениями. Карантин сняли. Корабль должен был отплыть на следующее утро.
Доктор нашёл Лору на той же веранде, где она когда-то курила и смеялась. Она снова была в ярком платье. Курила. Смотрела на океан.
— Что случилось? — спросил он тихо.
Она медленно выдохнула дым.
— Он хотел меня спасти, — сказала она негромко. — Говорил о грехе, о аде, о том, что я заблудшая. А потом пришёл ко мне ночью. — Она замолчала. — Не для проповеди.
Доктор закрыл глаза.
— И что вы сделали?
— Ничего. Я позволила ему обнять меня. Поцеловать. — Голос её был ровным, почти безразличным. — Я думала, он уйдёт довольный собой, и наконец оставит меня в покое. Но он не ушёл довольным. Он убежал. Как будто увидел дьявола. Наверное, так оно и было — он увидел дьявола в себе.
Молчание между ними было долгим.
— Вы разыгрывали раскаяние? — спросил наконец доктор.
— Я устала сопротивляться. Иногда проще притвориться сломленной, чем испытывать бесконечные удары. — Она посмотрела на него. — Он думал, что борется за мою душу. Но на самом деле он боролся с самим собой. Я была только зеркалом, в котором он увидел то, что отрицал всю жизнь.
— И что это?
— Что он человек. Просто человек. Со всеми слабостями, желаниями, противоречиями. Что его праведность — только маска, за которой прячется такой же зверь, как у всех нас. Только он убедил себя, что его зверя не существует. А когда зверь вышел наружу...
Она не закончила. Не нужно было.
Доктор смотрел на океан. Вода блестела под солнцем. Как будто дождя не было вообще. Как будто всё это приснилось.
— Вы собираетесь рассказать правду? — спросила Лора.
— Кому? Его жене? Властям? — Доктор покачал головой. — Какая разница? Он мёртв. Правда не вернёт его. Она только причинит больше боли.
— Значит, ложь милосерднее истины?
— Иногда, — ответил он. — Иногда ложь — единственное, что держит мир в равновесии. Истина слишком тяжела. Люди не созданы, чтобы её нести.
Лора затушила сигарету о перила.
— Он хотел спасти меня от греха. А в итоге утонул в своём собственном. Ирония, не правда ли?
— Не ирония, — тихо сказал доктор. — Закономерность. Те, кто слишком одержим чужим злом, обычно не замечают своё. Зеркало, в которое они смотрят, отражает не того, кто перед ним, а того, кто в него смотрит.
Корабль отплыл на рассвете.