Мои истории с лошадками

Истории с лошадками

Часть 1. Сельхозкомандировки

Сколько себя помню, никогда не был равнодушен к лошадям.
В юности лет до двенадцати, даже позже, точнее сказать, до армии, сильно побаивался этих красивых больших копытных животных, остерегался, сам не зная, не понимая почему, но меня к ним всегда тянуло.
Позже потихоньку память восстановила мой страх. Но это было потом.
После армии почти сразу в соответствии с дипломом поступил на работу в НИИ вычислительных устройств.
Раньше нас, ИТРовцев — инженерно-технических работников, — часто в период уборки урожая или при подготовке к посевной (чуть не сказал «гоняли!»), конечно, приглашали оказать помощь в колхозы и совхозы нашей страны.
А руководство государственных предприятий не отказывали и посылали нас на сельхозработы, невзирая на нехватку кадров и завал собственных планов, «горящие проекты» и прочее.
По весне это были работы по прополке разных овощных культур в основном и огромных полей арбузов Астраханской области и Калмыкии.
Осенью, соответственно, уборка, погрузка на машины и отгрузка по реке баржами или вагонами на «железке».
Всё сейчас вспоминается с улыбкой, с какой-то сердечной теплотой.
Сельский труд никогда не был простым. Суровый по природе, необычный для городских людей.
Особенно для молодых девушек и женщин, не совсем приспособленных к земле, к отсутствию удобств совершенно нормальных, как теплая вода, тёплый туалет.
Хотя ко всем этим, мягко сказать, «неудобствам!» молодёжь привыкала достаточно быстро с юмором, с задором, с искоркой в глазах и улыбкой.
Каждый раз, приезжая со своими коллегами по работе в сельскую местность, я искал встречи с лошадьми. Причём и места встреч, и лошади были совершенно различные.
Как-то возле арбузных полей встретил пастухов овец, выпросил у них оседланного коня прокатиться. Очень удивились, что я легко сам взобрался в седло и нашёл контакт с животным.
И это было много раз и на молочных фермах, и на полях.
Приходилось с ребятами небольшим табуном и в ночное ходить. И в горных посёлках на Кавказе, в кишлаках.
Я всё время пытался понять и для себя отметить, где и когда случилось, что я их боялся, а потом вдруг полюбил.

Часть 2. Бурелом

Помню, как-то работали мы в колхозе «Путь Ильича» на уборке помидоров. Был такой у них сельский водовоз на большой бочке. Прозвище к нему прилепилось — Кудряшка, хотя он не был особо волосатым, уж тем более кудрявым. Оказалось, по фамилии он Кудрявцев, а по имени Трофим.
И лошадка была у него под стать, звали Бурелом. Очень характерная и своенравная. Бывало, встанет посреди дороги и мотает гривой или тащит не по дороге, а вдоль, по бурелому, пож;вывая травку.
Так вот, заехал Кудряшка на своей бочке на «заправку» в реку, а выехать не может, берег подмыло. Он уж и так, и эдак Бурелома упрашивал, уговаривал. И охаживать начал вожжами с боков. Не помогало ничего. Не тащит Бурелом.
Мы в это время на берегу с ребятами отдыхали после уборки. Купались и наблюдали за этим случаем. Долго смотрели, и вдруг меня как будто кто-то толкнул к телеге. Говорю Трофиму: «Дай подмогну лошадке!»
К моему удивлению, Кудряшка быстро согласился. Видать, умаялся, сердешный.
Даже поводья бросил на бочку.
А я подошёл к лошадке и погладил по бокам, по спинке. Постоял возле, щурясь на солнце. Потом побрызгал водичкой на себя и на неё.
Она вдруг повернулась ко мне, так внимательно и протяжно посмотрела и потянула возок вначале чуть вдоль берега, а потом вверх, вверх.
Кудряшка с открытым ртом и глазищами взирал то на меня, то на Бурелома. А я быстренько прихватил в руки вожжи и бегом на берег. Уже на берегу молча глянул на Трофима, как бы спрашивая разрешения прокатиться. Тот улыбнулся и, так же не говоря ни слова, подсел к бочке с боку и махнул мне рукой. Мол, ладно, давай кати.

Время от времени, трясясь на колдобинах, мы перекидывались словами, но в основном улыбались друг другу.
Объяснил ему, что мне нравятся эти красивые животные, рукам приятно их гладить, трепать гриву, и они вроде не против.
К вечеру приехали на полевой стан.
После ужина все пошли на концерт, а мне что-то взгрустнулось, вспомнил дом, своих близких.
Начали появляться образы и картинки из детства и наш родной посёлок.

Часть 3. «Чих» (или Зинка)

Конец пятидесятых, начало шестидесятых. Война прошла, можно сказать, совсем недавно.
Очень много было фронтовиков у нас в посёлке, прошедших самое горнило войны, причём молодыми, и среди родных, и просто среди соседей по улице.
Да что там улица! Не было двора без участника войны. Либо живого, либо... погибшего.
А то и просто без вести пропавшего.
У моей прабабушки не все е; сыны вернулись живые. А один — дядя Ахтям — пропал без вести. И вот только несколько лет назад поисковики отыскали его место гибели. Погиб в боях под Псковом. Захоронен в братской могиле, и на обелиске его имя, фамилия, звание — рядовой, 19 лет!
Для меня, для близких это облегчение, огромная гордость, радость за нашего родного человека, за нашу бабушку, которая, к сожалению, так ничего не узнала о родном сыне...
Воспоминания вывели меня в детство босоногое, но счастливое.
Один только запах конфетки в те времена, подаренной тебе, вызывал улыбку.
Мне было чуть больше пяти лет тогда. В те далекие годы (отцу было всего тридцать пять, а он до Берлина дошел) дети свободно перемещались в посёлке в любое время. И в школу ходили, черт те куда, одни.
Каждый взрослый всегда защищал и помогал любому ребёнку, как своему. Доверяли и соседу, и даже чужому человеку. Можно было попросить присмотреть за детьми, например, в очереди. А очереди, особенно за хлебом, у нас были длинные. И долгие.
Я любил ходить на соседнюю улицу, там жил мой дядька-фронтовик. Было перебито сухожилие у него на ноге и руке. Он прихрамывал. Руку со скрюченными пальцами, которая не очень хорошо управлялась, держал полусогнутой. Звали его Тахир. Уважительно Тахир-абзы. По своей инвалидности занимался приёмом утиля. Ему сдавали разный металлолом, бумагу и всякие тряпки. А он всё это разбирал и вывозил на телеге во вторсырье.
Лошадка у него была гнедая. Звали её почему-то Зинкой. Частенько я приходил к нему во двор и глазел за лошадкой со стороны. Как-то Тахир-абзы подвел меня к Зинке и дал погладить ей ногу и бок. Было страшно, но приятно и в то же время любопытно... Тепло.
Потом я наблюдал, как дядька загружает телегу, выезжает со двора, раскрыв большие ворота. Всегда долго смотрел ему вслед, провожая глазами лошадь.
Телега скрипела, громыхала на разбитой уличной дороге, а Зинка медленно тащила и груз, и сидящего сбоку на вожжах дядьку.
Я бегал при первой возможности посмотреть на приезд и отъезд лошадки.
Иногда она поворачивала ко мне голову и подолгу не отводила от меня свой взгляд.
И я тогда, с опаской поглядев на неё, боязливо пятился к стенке сарая.
Но обычно Зинка не обращала ни на кого внимания. Тахир-абзы надевал ей на морду торбу с овсом, и она периодически её стряхивала, заедая. А то и просто бросал ей под копыта солому. Она хрумкала её, подхрапывая, а я, стоя рядом, вкушал душистый запах сена. Очень нравилось.
И вот как-то однажды!..
Наверное, время накапливает события, информацию, деяния людей. Прессует и собирает. И потом это накопленное трескается и выливается в какое-то происшествие или случай.
Это и случилось.
Дядька Тахир ещ; копался с телегой, а я, не дождавшись, вышел со двора, увидев ребят на улице. День был светлый, солнечный, яркий.
Мы, ребятня, бегали летом все полуголые, в одних трусах, босиком. Навстречу мне по улице шел дядька Зинур. Весело свистнул и помахал мне рукой.
Ну, конечно, для меня, мальчика на шестом году жизни, он был большой дядька. На самом деле это был парень, который готовился к призыву в армию.

Тут ворота отворились, и выехал Тахир-абзы. Увидев Зинура, он слез с телеги, и они начали о чем-то громко и со смехом разговаривать. То ли о будущем призыве, то ли об утильсырье. Только в это время Зинка стояла бесхозная, мотая хвостом, ко всему безучастная на этой жаре.
Я молча подошёл к лошадке и погладил ей бок. Зинур, заметив меня, и, может, от прилива чувств, схватил, как щенка, под грудь и за попу и посадил заместо кучера на тюфяк. И говорит: «Тахир-абзы, возьми, пожалуйста, покатай пацана!»
Дядька воспринял это с улыбкой. И со словами: «Тэт, малай!» (ну, значит, по-татарски «Держи, парень») — здоровой своей лапой сунул мне в руки поводья.
Тяжелые кожаные ремни, сильно пахнущие потом и лошадью, и ещё чем-то, сильно взбудоражили меня.
Оттого как я напыжился, мне всё это шибануло в нос. И... Я громко чихнул несколько раз и, не удержав вожжи, свалился назад в телегу.
Дальше произошло что-то невообразимое для меня, ребёнка!
И это всё как вспышка сейчас ярко высветилось в моей памяти.
Лошадь сильно испугалась и понесла телегу вместе со мной по улице, шарахаясь из стороны в сторону. Моих дядек раскидало враз. Потом они рассказывали, как в первый момент очень перепугались за меня. Тахир-абзы сильно плакал, переволновался инвалид, он ведь ничего не мог сделать. Но Зинур, здоровый, молодой, сообразил мгновенно и действовал лихо. Улица была короткой и через метров пятьдесят поворачивала.
Оказалось, что я с испугу, когда свалился в телегу, бросил поводья, и они тащились сбоку от Зинки. Но Зинур рванул сразу, как на стометровке, поймал ремни еще до поворота и, слава богу, удержал ошалевшую лошадь.
Перепугались сильно, и соседи на улице даже повыбегали вокруг из своих дворов.
Но удивлению всех не было предела, когда увидели, что из телеги выпало всё, кроме меня. По всей улице раскидало тюки с бумагой и тряпками. А я с перепугу так вцепился руками в доски телеги, что мне их отдирали, когда снимали. Я был целехонький, ни царапинки. Только белый от страха. И ни слезинки. Весь загар исчез с лица...
Долго еще мне это вспоминали. А дядька гордо всем говорил, мол, какой же я оказался храбрый. При встрече обязательно, улыбаясь, предлагал: «Ну что, малай, поехали на Зинке покатаемся!?»
Но я к нему тогда уже больше не садился...