Старорусское бензохранилище

Старая Русса – город, где история переплетается с живописной природой, место, известное не только как творческая обитель Достоевского, но и как уютный курорт. Сегодня же речь пойдет о Старорусском льнозаводе, чья история, к сожалению, окутана тайной. Точная дата его основания неизвестна, но ясно одно: он существовал здесь задолго до войны.

Представьте себе улицу Возрождения, которая ведет вас мимо здания милиции к самому краю города. Там, где улица упирается в живописное место на реке Полисть, и располагался этот завод. С одной стороны – поле, омываемое солеными водами Царицынского источника, с другой – широкая, полноводная Полисть. До войны и после нее завод исправно снабжал текстильные фабрики огромными партиями льна. Жизнь здесь кипела круглосуточно, в три смены, а для работников был предусмотрен удобный магазин. Котельная работала на отходах производства, а для комфорта тружеников были оборудованы бани. Несмотря на масштабы производства, штат завода был невелик – всего 30-40 человек.

Но война внесла свои коррективы. Близость к авиагородку сделала эту часть города мишенью для постоянных бомбардировок. К концу июля 1941 года город погрузился во тьму: отключили электричество, закрылись магазины, и единственным спасением стало укрытие. Многие жители спешно покидали город, кто-то направлялся в деревню Кочериново, другие пытались уехать на поезде, оставляя все нажитое. 5 августа 1941 года немецкие войска вошли в город с разных сторон, в том числе и со стороны Сусолово.

На высоком берегу реки были возведены четыре бетонных дота, простреливающих оба берега, которые к тому же были заминированы. Немцы грабили брошенные дома, пели и пьянствовали, убивали. Льнозавод был разрушен, его стены покосились, а машины остались стоять прямо на улице. Завод, как таковой, интереса для оккупантов не представлял. В первые дни оккупации все сырье было сожжено, превратившись в огненную стену, вызывающую ужас. Немецкий гарнизон оставался неизменным, занимаясь лишь грабежами, пьянством и беспричинной стрельбой. Оставшиеся жители боялись выходить из своих убежищ, к реке было не подойти – воду брали у свай, где раньше находилась переправа. Каждый поход за водой был прощанием, ведь непредсказуемость оккупантов была безгранична. Доты, построенные на другом берегу, частично сохранились до наших дней, напоминая о тех страшных событиях.

Эта история – не просто рассказ о заводе, а пересказ судьбы одной семьи, пережившей тяготы войны. Наступил 1942 год. Те, кто потерял дома или чье жилье заняли немцы, оказались на улице. Некоторые рыли землянки, пытаясь обустроить хоть какое-то подобие жизни. Выходили редко, лишь за едой. В Старой Руссе хозяйничали эсэсовцы.

Каждый день приносил новые беды: вести о повешенных, расстрелах евреев, о необходимости получать разрешение на выход из дома, иначе – тюрьма. В одной землянке на берегу реки ютились отец- инвалид без ноги, а мать – маленькая, но предприимчивая женщина, жизнь шла своим чередом. Их дочь незадолго до войны вышла замуж, но счастье было недолгим: мужа забрали на фронт, оставив молодую жену с младенцем на руках, которому не хватало материнского молока.

Когда их дом сгорел, семья была вынуждена вырыть землянку у реки. В кромешной тьме, под страхом смерти, приходилось ползком перебираться на другой берег, чтобы добыть хоть какие-то продукты, меняя уцелевшие вещи на еду в деревне Нехотицко, где были козы. К счастью, этот участок берега не был заминирован, и каждая семья находила свой способ выжить.

Однажды у  соседей умерла маленькая дочь. Для проведения похорон требовался документ. Отец, дядя Ваня и мать Прасковея отправились за документом . Путь лежал через поле, где они опасались столкнуться с эсесовцами. Добравшись до кладбища, они решили идти вдоль реки Перерытицы к мосту у Воскресенского Собора, но там их ждало большое скопление немцев. Их, конечно, не пропустили и арестовали, заперев в сарае, где теперь располагается школа № 6, до выяснения обстоятельств.

День, проведенный в сарае, казался вечностью. Там находилось около шести человек, к которым присоединились и они, всего восемь. Среди них не было знакомых лиц . Все испытывали страх, ожидая расстрела, ведь слухи о зверствах фашистов слышны  были повсюду. Казалось, другого исхода быть не может.

На следующий день, после полудня, двери сарая распахнулись, и их стали выгонять прикладами. Сердца замерли в ожидании неминуемой казни. На улице у дороги стояло еще около пятнадцати человек, окруженных немцами с автоматами. Все были готовы к смерти. Но произошло нечто иное. Простояв около часа на морозе, люди начали думать, что их просто хотят заморозить. Вдруг они увидели, как по мосту гонят людей.

Это были наши русские солдаты они были оборванные избитые , кто в белых маскировочных халатах, другие – полураздетые, окровавленные. Большинство – мужчины, и лишь одна женщина с длинными, окровавленными волосами, босая и красивая. Некоторые мужчины тоже были босыми. Все они выглядели изможденными, было очевидно, что их пытали. Солдатиков было около тридцати-сорока человек. Две женщины из стоявших , не выдержали , закричали, заплакали, раздалась автоматная очередь , их застрелили. Стоящие , замершие люди содрагнулись Всем приказали молчать, угрожая расправой.

 Граждане, стоявшие под дулами автоматов, держались, стараясь не выдать своего страха. В этой гнетущей тишине, проходящие избитые и раненые русские солдаты, казалось, не чувствовали холода. Они подбадривали стоящих, выкрикивая слова о скорой победе, о гибели немецкой сволочи, о грядущем освобождении от фашистского гнета. Главное, кричали они, не верить фашистам.

Январский мороз пронизывал до костей, оставляя на замерзших лицах слезы бессилия. Помочь было невозможно. Наших солдат погнали дальше, к тюрьме. Все думали, что их сейчас тоже застрелят Но как только русских солдат отогнали на тридцать метров, немецкий офицер  прокричал, что всех отпускают. Им велели идти и рассказывать, что русская армия разбита, что ее остатки уничтожают, и что немцы вот-вот возьмут Москву. Сломленные, замерзшие, убитые горем от увиденного, люди разошлись. Люди, оказавшиеся в плену, были уверены, что их ждет тюрьма.   Освобожденные, ошеломленные и не верящие в такой  поворот событий, люди не знали, куда податься, чтобы спастись. Сломленные, застывшие от ужаса и горя, они разошлись, и никто им не препятствовал. Тела застрелянных остались лежать на дороге. Иван и Прасковея решили вернуться домой.

Обратный путь они выбрали тот же, что и шли сюда, поскольку до моста не встретили ни одного врага. Сначала они шли вдоль берега реки Перерытицы, затем у часовни вышли к кладбищу и направились через поле. Длительное пребывание на морозе сказалось на их состоянии: нервное напряжение и увиденное не давали покоя. Они мало общались, каждый был погружен в свои мысли.

Иван размышлял над словами врагов о скором падении Москвы, а Прасковея беспокоилась о дочери и внучке, которые долгое время оставались одни и могли оказаться в опасности. Не сговариваясь, они постарались вытеснить из памяти пережитый ужас.

Наступил вечер. Со стороны улицы, от льнозавода, доносилась стрельба и слышалось какое-то движение. Они затаились в снегу у "Царицынского источника" -Солоника, его шум успокаивал. Долго они пролежали в сугробе, ожидая, когда все стихнет, не желая испытывать судьбу. Оба чувствовали безысходность. Они  были в таком состоянии , что если бы увидели фашистов не раздумывая пошли бы на врага . Их состояние,  не поддавалось контролю.

В наступившей тишине от земли послышалось пение "Интернационала".Муж и жена решили, что это им кажется от пережитого. Часов у них не было, и они не знали, сколько времени провели лежа в снегу в таком состоянии. Мороз сковал их тела, они находились в оцепенении.

Очнувшись почти одновременно, доползли до дороги и направились к соседям, чтобы сообщить о своей неудаче. Соседи были не одни. Несмотря на присутствие немцев в соседнем доме, люди собрались в бане. Ивана и Прасковею уже не ждали: ребенка похоронили днем.

Фашисты разрешили отвезти тело на санках через поле, опасаясь заразной инфекции.  В бане разговор шел о наших солдатах, которых зачем-то погнали на льнозавод. По дороге также сгоняли людей и заставляли смотреть на окровавленных,избитых, измученных, полураздетых русских пленных. Среди них была девушка. Немцы настойчиво повторяли одну версию: русской армии нет, Москва вот-вот будет взята. Люди не верили, но других опровержений, кроме слов врагов, не было.

Иван и Прасковея поняли, что это те же пленные, которых они видели ранее. Они рассказали собравшимся соседям, что пока лежали, слышали пение. На следующий день они решили выяснить, что происходит на заводе. На этом они разошлись за полночь. Люди были растеряны и подавлены. Немцы топили печи, и из труб шел дым. На улице было холодно.

В землянке было спокойно, дочь и внучку никто не беспокоил. Следующий день прошел в осмыслении произошедшего. После пережитых опасностей, когда они сами едва не погибли, они решили быть осторожнее, чтобы не оставить дочь и ребенка совсем одних. Еще через день они немного успокоились. Иван и двое соседей решили обследовать льнозавод.

Снег тихо падал, укрывая землю белым покрывалом, когда они отправились на льнозавод. Обошли его вдоль и поперек, но ни души не встретили. Каждый уголок, каждый закоулок был тщательно осмотрен, но следов пленных так и не обнаружили. Тревога сжимала сердца, предчувствие беды росло с каждой минутой. Уходили  с завода с тяжелым грузом на душе, уверенные, что русских пленных увели дальше, туда, где их  страшной участью  был расстрел.

Вскоре после этого у семьи Ивана возникла необходимость перебраться к родственникам. Сборы их был недолгими, ведь скарб их сгорел,  уходили они из города налегке. В Старую Руссу после войны вернулась лишь дочь Нина, одна. Ее маленькая дочка, Варя, не выдержала тягот переездов и холодных ночей, заболела и угасла от высокой температуры. Отец Иван, ушедший в партизаны, погиб, подорвавшись на вражеской мине во время вылазки по уничтожению фашистского эшелона. Мать Прасковея не смогла пережить утрату мужа и тихо угасла. Так и осталась дочь Нина сиротой, потеряв обоих родителей. Похоронив дочь и родителей, она пережила горечь одиночества в чужих краях.

Не могла она смириться с новой жизнью, не могла привыкнуть к незнакомым местам. От мужа, ушедшего на фронт, вестей не было . И вот, услышав по радио о том, что Старая Русса освобождена, Нина в один миг приняла решение вернуться в родной город. Путь ее был долгим и трудным. Вагоны были переполнены, царила неразбериха и давка. Добиралась она до Старой Руссы целый месяц.

Мечталось ей, что вот она вернется, а муж уже ждет ее в городе. Но Старая Русса встретила ее разочарованием и страхом. Города, каким она его помнила, не было. Вокзал, как и весь город  лежал в руинах. Выйдя из вагона, она увидела перед собой лишь пепелище и разруху. Людей было мало, в основном женщины и дети, мужчин почти не было. И это было понятно – война еще не закончилась. Все ее попытки узнать что-либо о муже оказались тщетными. Писем не было, да и откуда им взяться, ведь город был оккупирован немцами.

Нина искала работу, чтобы получить хоть какое-то жилье. Она отправилась посмотреть свое прежнее жилище на улице Возрождения. Хоть и была это землянка, но там было все необходимое: и печь, и вода рядом. Землянка, обустроенная ее родителями, стояла на месте, но оказалась занята. В ней уже жила семья, приехавшая чуть раньше. В городе многие ютились в землянках, так как домов  не осталось, одни руины. Люди, жившие в родительской землянке, оказались приветливыми и радушными. Они позволили Нине переночевать, а утром предложили ей пожить с ними. Рядом находился завод. Начинали строить жилые помещения для его работников.

Завод был разрушен, стояли разбитые стены, вместо станков – обгоревшее железо. Рабочие руки были очень нужны. Жизнь начиналась заново: где-то что-то разбирали, очищали  кирпич .После долгих лет лишений и скитаний, люди наконец-то обрели возможность начать новую жизнь. С энтузиазмом они взялись за обустройство: разбирали завалы, строили временные жилища – бараки. Измученные сыростью землянок и духотой подземелий, они были счастливы даже крошечным комнаткам.

На берегу реки возвели баню с парилкой, ставшей настоящим праздником для всех. Рядом, у дороги, строился магазин для заводчан. Каждый трудился не покладая рук, забывая об усталости. Сырья пока не было, лен предстояло засеять лишь весной, но первая партия бензина и нефтепродуктов уже прибыла, чтобы обеспечить нужды завода.

Каждое утро на проходной работники получали свои задания. В тот день очередь дошла до женского коллектива: им предстояло расчистить бензохранилище для новой партии нефтепродуктов. Само хранилище, заложенное кирпичом с обеих сторон, уцелело. Его нужно было вскрыть и подготовить к приему груза. Несмотря на скромный быт, люди жили весело, с азартом принимаясь за любое дело. Так было и в этот раз. На разнарядке оказались двое мужчин и шесть женщин. Дружно принялись за работу, решив начать с разбора входа.

Мужчины взялись за дело. Несколько ударов – и кирпичи начали поддаваться, открывая небольшое отверстие. В тот момент, когда один из них выбил первые камни, он отскочил в сторону, воскликнув о невыносимом запахе, исходящем изнутри. Все замерли в недоумении. Что это за запах? И тут Нина вспомнила ту страшную ночь, когда вернулись родители. Они рассказывали о пленных, которых гнали немцы в сторону льнозавода, о пулеметных очередях, которыми, видимо, для устрашения, фашисты нагнетали страх.

Нина вдруг поняла, почему на заводе так никого и не нашли – ни русских воинов, ни той женщины. Их замуровали заживо. В тот момент вспомнилось стихотворение, которое она услышала где-то:

"Случилось это в Старой Руссе,
В кровавый тот военный год,
Когда пожар пылал над Руссой
Вершил разбой фашистский сброд.
Врагом был город древний взят,
Но вдруг ошибка роковая –
Ворвался в город разведбат,
Влетела лыжная разведка.
И завязался жаркий бой,
Стреляли парни очень метко,
За десятерых дрался любой.
Был бой жестоким, но коротким,
Ведь силы слишком не равны.
Одни легли на снег глубокий,
Другие были пленены.
Горели звёзды в небе черном,
Крепчал опять в ночи мороз,
А их, босых и непокорных,
Вели в гестапо на допрос.
Какими мерами измерить
Мне боль победы, силы зла?
В живых осталось двадцать девять,
Тридцатой девушка была!

Автор этого стихотворения остался неизвестен, но его строки так точно перекликались с произошедшей трагедией.

Работы в бензохранилище были немедленно приостановлены, о случившемся сообщили во все инстанции. Следующий день был омрачен скорбью. Обнаруженных тел оказалось тридцать: двадцать девять мужских и одно женское. Все они погибли от удушья. Мало того, что доступ кислорода был перекрыт, так еще и длительное время в хранилище находились нефтепродукты. Даже при вскрытии воздух был пропитан смрадом паров бензина и газов. Тела разлагались, их невозможно было опознать.

Для понимания: ни одно из тел не было осмотрено или проверено на наличие документов – зрелище было слишком ужасающим. Тела потеряли форму, и из-за жары начали разлагаться. Прошло уже немало лет

В тот день ужас сковал всех присутствующих. Невозможность взглянуть на погибших, их искалеченные жарой тела, превратившиеся в нечто неузнаваемое и источающее невыносимый смрад, парализовало. Отвращение и рвота стали невольными спутниками тех, кто с трудом, отталкивая, перемещал тела на подстеленный брезент. Две женщины, преодолевая себя, относили останки к свежевырытой могиле, расположенной совсем рядом. Позже там, по бокам, высадят березки, установят скромный деревянный памятник и оградят место захоронения.

Вероятно, в тот момент единственным желанием было как можно скорее завершить эту страшную работу. Жара, удушливый запах, боль от потери человеческих жизней – всё это навалилось разом, не давая осмыслить произошедшее. Осознание пришло позже, когда ужас немного отступил.

Никто не думал о каких-либо формальностях: ни о фотофиксации, ни даже о простом описании найденных тел.

Нина, пережив это, слегла и долго болела. Она работала на сырьевом дворе завода, но это уже другая история. Истории героев труда и героев войны отличаются тем, что первые никогда не остаются безымянными. А вот герои Великой Отечественной войны, к сожалению, зачастую уходят в вечность без имени. Из тридцати воинов, найденных замурованными в бензохранилище, двадцать восемь остались безымянными. Их ждали матери и жены после войны, но они так и не смогли получить пенсии по потере кормильца. Они до сих пор числятся пропавшими без вести, безымянными, принявшими мучительную смерть от удушья в смрадном плену бензохранилища.