Он помнил небо

Анатолий Петрович жил в доме на краю посёлка, там, где асфальт кончался и начиналась грунтовая дорога, уходящая в лес. Дом был старый, деревянный, с резными наличниками, которые когда-то были выкрашены в голубой цвет, но теперь облупились и посерели. На участке росли яблони — старые, корявые, но каждую осень дававшие такие яблоки, что люди специально приезжали из города, чтобы купить.
Я познакомился с ним случайно. Мой автомобиль сломался как раз возле его дома, и я постучал в калитку, чтобы попросить телефон. Анатолий Петрович вышел — высокий, сутулый, в старом свитере и домашних тапочках — и молча выслушал мою просьбу. Потом кивнул:
— Заходите.
Внутри дом оказался неожиданным. Я ожидал увидеть типичное деревенское жилище — телевизор, ковёр на стене, полированную стенку. Но вместо этого обнаружил стены, сплошь заставленные книгами. Тысячи книг — на русском, на английском, на языках, которые я даже не мог опознать. На столе лежали раскрытые атласы, карты, старые журналы National Geographic.
— Садитесь, — сказал Анатолий Петрович. — Чай будете?
Я сел. Он исчез на кухне, и я огляделся. На стене висела фотография — выцветшая, но всё ещё различимая: молодой человек лет двадцати пяти в форме лётчика стоит возле истребителя. Красивый — поразительно красивый. Высокий, стройный, с правильными чертами лица и светлыми волосами. Я не сразу понял, что это он, Анатолий Петрович. Время так изменило его, что узнать в сутулом старике этого златокудрого юношу было почти невозможно.
Он вернулся с чаем, заметил мой взгляд.
— Да, это я. Давно было.
— Вы были лётчиком?
— Был.
Он не хотел говорить об этом, и я не стал расспрашивать. Мы молча пили чай. Потом он сказал:
— Эвакуатор придёт через час. Можете подождать здесь, если хотите.
Я согласился. И почему-то — может, из-за тишины в доме, может, из-за книг на стенах, а может, из-за чего-то неуловимого в его взгляде — я спросил:
— Вы давно здесь живёте?
— Сорок лет.
— Один?
Он посмотрел на меня долго, задумчиво. Потом вдруг улыбнулся — странной, печальной улыбкой.
— Нет. Не один.

Он рассказывал медленно, с паузами, словно вытаскивая слова из какого-то глубокого колодца памяти.
В молодости он был военным лётчиком. Служил на Дальнем Востоке, в авиачасти где-то под Хабаровском. Красив, самоуверен, полон сил. Небо было его стихией. Когда он поднимался в воздух, он чувствовал себя бессмертным.
Однажды его самолёт потерпел аварию. Не во время боевого вылета — просто тренировочный полёт, техническая неисправность. Он катапультировался, приземлился в тайге, за сотни километров от ближайшего посёлка. Радиомаяк не работал. Спасатели его не нашли. Он блуждал три дня, пока не вышел к избушке лесника.
Там жила девушка. Одна. Лесник умер полгода назад, а она осталась — потому что некуда было идти, потому что боялась чужих людей, потому что здесь, в лесу, чувствовала себя дома.
Её звали Настя. Ей было девятнадцать. Она была необразованной, почти неграмотной, выросшей в детдоме, потом подобранной стариком-лесником, который взял её к себе из жалости. Но она была прекрасна. Не той красотой, которую показывают в журналах — красотой иной, природной, дикой. Длинные тёмные волосы, смуглая кожа, глаза цвета лесного озера.
Он остался у неё на неделю. Сначала просто потому, что не мог идти дальше — повредил ногу при приземлении. Потом потому, что не хотел уходить.
Они почти не разговаривали. У них не было общих тем, общих слов. Он рассказывал ей о небе, о полётах, о городах, которые видел. Она слушала, широко раскрыв глаза, как ребёнок слушает сказку. А потом говорила о лесе, о птицах, о том, как меняется цвет неба перед грозой. И он понимал, что это тоже сказка.
На восьмой день он понял, что влюбился.
На девятый — что она тоже.
Они не произносили слов «любовь». Они просто были вместе. Он помогал ей рубить дрова, носить воду. Она готовила ему еду, зашивала порванную форму. По вечерам они сидели на крыльце избушки, смотрели на звёзды, и молчание между ними было полным и совершенным.
Прошёл месяц. Потом ещё один. Спасатели его не искали — решили, что погиб. А он не спешил возвращаться. Впервые в жизни он чувствовал себя по-настоящему счастливым.
Но однажды утром он проснулся и понял: так нельзя.
У него была карьера. Семья в Москве — родители, младший брат. Обязательства. Будущее. А здесь? Что здесь? Изба в лесу, девушка, которая едва умеет читать. Как он может связать с ней жизнь? Что он ей скажет в городе? Как она будет жить среди людей, если всю жизнь провела в тайге?
Он начал уговаривать себя. Это не любовь. Это просто... временное помешательство. Последствие стресса, катастрофы. Когда он вернётся в часть, всё пройдёт.
Он сказал ей, что уходит.
Она не плакала. Просто стояла на пороге избушки и смотрела на него. В глазах её не было упрёка — только тоска.
— Ты вернёшься? — спросила она.
— Да, — соврал он. — Обязательно вернусь.
Он ушёл. Добрался до ближайшего посёлка, оттуда связался с частью. Его нашли, доставили обратно. Был разбор, дисциплинарное взыскание — почему не вышел на связь раньше, почему так долго отсутствовал. Он молчал, не объясняя. Что он мог объяснить?
Прошло полгода. Он продолжал служить, летать. Но небо уже не было прежним. Каждый раз, поднимаясь в воздух, он видел внизу тайгу, изумрудно-зелёную, бесконечную. И где-то там, в той зелени, была избушка. И девушка, которая ждала.
Он пытался забыть. Встречался с другими женщинами, пил с товарищами, искал развлечений. Ничего не помогало.
Через год он не выдержал. Взял отпуск, приехал обратно. Добрался до избушки.
Она была пуста.
Соседи — лесники из другой кордонной — сказали, что Настя уехала. Месяца три назад. Приехал какой-то мужик из посёлка, вдовец с детьми, искал хозяйку в дом. Она согласилась. Собрала свои вещи и уехала.
— А зачем ей было ждать? — сказала старая женщина, жена лесника. — Год прошёл. Ты же не вернулся. Она думала, что ты не придёшь. Ей надо было как-то жить.
Он нашёл тот посёлок. Нашёл дом. Постучал.
Открыл мужик — лет сорока, небритый, в телогрейке. Посмотрел на него недоверчиво:
— Чего надо?
— Настя здесь?
— А тебе что?
Она вышла. Постарела. Глаза были другие — усталые, погасшие.
Они смотрели друг на друга, и он не знал, что сказать.
— Ты вернулся, — сказала она ровным голосом.
— Да.
— Поздно.
— Почему?
Она не ответила. Просто повернулась и вошла обратно в дом. Мужик захлопнул дверь у него перед носом.

Анатолий Петрович замолчал. Долил себе остывший чай, отпил.
— И что вы сделали? — спросил я.
— Уехал. Вернулся в часть. Доработал до пенсии. Потом купил этот дом. Живу здесь.
— А она?
— Не знаю. Наверное, живёт с тем мужиком. Или умерла. Не знаю.
— Вы не пытались её найти?
— Зачем? — Он посмотрел на меня. — Она была права. Было поздно.
Мы сидели в тишине. За окном начинало смеркаться. Где-то вдали загудел мотор — наверное, эвакуатор.
— Вы знаете, что самое страшное? — сказал Анатолий Петрович вдруг. — Не то, что я её потерял. А то, что я сам её потерял. Я ушёл. Я мог остаться, но не остался. Потому что боялся. Боялся, что люди осудят. Боялся, что карьера не сложится. Боялся, что будет тяжело. И вот я выбрал правильную, разумную жизнь. Карьеру, службу, пенсию. И что? — Он горько засмеялся. — Всё это оказалось пустотой. А то единственное, что было настоящим — я сам выбросил.
— Может, вы слишком себя казните? — попробовал я.
— Нет. — Он покачал головой. — Я казню себя ровно настолько, насколько заслуживаю. Знаете, что я вспоминаю чаще всего? Не её лицо. Не то, как мы жили. А небо. То небо, которое я видел, когда сидел с ней на крыльце избушки. Оно было другим. Чище. Ближе. После я никогда больше не видел такого неба. Даже когда летал.
Он встал, подошёл к окну.
— А потом время прошло. Я постарел. Она постарела. И однажды я понял: даже если б я её нашёл сейчас — это была бы уже не она. И я — не я. Мы оба стали другими людьми. А тех двоих — юных, счастливых — больше нет. Они умерли в тот день, когда я ушёл из той избушки.
— Но вы всё равно помните.
— Да. Помню. И это хуже всего. Потому что память — это единственное, что осталось. И она не греет. Она только жжёт.

Приехал эвакуатор. Я попрощался с Анатолием Петровичем, поблагодарил за чай. Он проводил меня до калитки.
— Вы спросили, живу ли я один, — сказал он. — Я ответил: нет. Это правда. Я живу не один. Я живу с призраком. С памятью о человеке, которого предал. Она здесь, со мной, каждый день. Сорок лет. И уйдёт только тогда, когда я умру.
Он протянул мне руку. Я пожал её.
— Если встретите когда-нибудь кого-то, кого по-настоящему любите, — сказал он, — не уходите. Что бы ни случилось — не уходите. Потому что потом жизнь превращается в ожидание. Ты ждёшь, что сможешь вернуться. Что всё исправится. Что будет ещё один шанс. Но шанса не будет. Есть только один момент. И если ты его упускаешь — всё. Игра окончена.
Эвакуатор увёз мою машину. Я сел в такси, поехал в город. Но всю дорогу я думал о нём. О человеке, который помнил небо. Небо, которое больше никогда не увидит.
Прошло три года. Я случайно проезжал мимо того посёлка и решил заехать. Дом стоял заброшенный. Калитка распахнута, яблони одичали, окна заколочены.
Я спросил у соседки, что случилось.
— А, Анатолий Петрович? Умер. Года полтора назад. Тихо так, ночью. Нашли его утром. Лежал в постели, как будто спал. — Она перекрестилась. — Царствие ему небесное. Хороший был мужик, только странный. Всю жизнь один прожил. Говорят, была у него когда-то любимая. Но это давно. Ещё до войны, может. Или после. Не помню уже.
Я постоял у калитки. Потом зашёл во двор. Яблоки валялись на траве, никем не собранные.
Потом заглянул в окно. Внутри всё было так же — стены, заваленные книгами. На столе лежали раскрытые атласы. На стене висела та же фотография — златокудрый юноша в форме лётчика.
Я вышел со двора, сел в машину и поехал дальше.