Телефонные хулиганки

Это был наш мир, пахнущий бумагой и тайной. Мой и моей подруги Альки. Толстенные справочники с колонками цифр и фамилий казались нам сокровищницей, порталом в тысячи параллельных вселенных. Мы с подружкой баловались. Вооружившись телефонным аппаратом с диском, который вертелся с таким удовлетворяющим щелчком, мы по очереди запускали в эти вселенные свои корабли-розыгрыши.

«Можно Петю?» — деловито спрашивала я, сжав губы, чтобы не рассмеяться.
«Пети нет», — доносился из трубки усталый голос.
«А кто есть?» — немедленно следовал наш коронный вопрос, верх наглости и детского любопытства.

Другой сценарий был не менее гениален в нашем представлении: «Это гастроном? Нет? А почему тогда из трубки шпротами воняет?» Мы падали на пол, зажимая рты, пока из трубки неслись возмущенные или недоуменные крики. Бросив трубку, мы дико ржали, катаясь по ковру, и это был чистейший, ничем не разбавленный восторг от собственной безнаказанности и этой странной связи с невидимыми людьми.

А потом мы позвонили и попали на него.

«Здравствуйте, это квартира Зайцевых?» — выдала я свой заученный текст.
В трубке повисла пауза, а затем мужской голос, молодой и доброжелательный, ответил: «Нет. Но скажите, девочка, а почему, по-вашему, уши из трубки торчат?»

Мы онемели. Нас раскусили, но не ругали. С нами — играли! Это было неслыханно.

«Девочка, а ты знаешь, что заяц, если его испугать, может переплыть реку? И что его зубы растут всю жизнь?» — продолжил он.

Мы, прилипшие к трубке вдвоем, слушали, раскрыв рты. Он не кричал, не читал нотаций. Он рассказывал нам факты из жизни зайцев, как будто мы позвонили не просто так, а за важным, секретным знанием. Он говорил с нами серьезно, как со взрослыми, и от этого мы сами чувствовали себя значительными.

Мы больше не бросали трубку. Мы разговаривали. А потом позвонили еще. И еще.

Он стал для нас другом, этим невидимым студентом с добрым голосом. Мы больше не звонили незнакомцам с дурацкими вопросами. Мы звонили ему, чтобы спросить, как сессия, или просто послушать его истории. Наш мир из хаотичной игры превратился в мост, ведущий к одному-единственному, но такому важному человеку.

И тот день, когда мы, задыхаясь от смеха, звонили про «триста кило замороженной рыбы», был днём, когда мы по-детски жестоко стучались в двери чужих жизней. А тот день, когда нам ответил Он, стал днём, когда одна дверь открылась, и оттуда пахнуло теплом, уважением и настоящим, большим миром, который оказался гораздо интереснее любой нашей выдумки.

Он стал нашим общим сокровищем. И нашим общим проклятием.

Его звали Аркадий. На самом деле. Это редкое, звучное имя мы узнали с самого первого звонка, и оно сразу стало магическим. Оно было не из наших дворов, не из наших семей. Оно было из другого, взрослого и интеллигентного мира, где говорят «здравствуйте» и знают про жизнь зайцев.

И мы делили его между собой.

Это был странный, молчаливый раздел. После каждого звонка, едва трубка занимала свое место на аппарате, комната взрывалась:

«Ты слышала, как он со мной сейчас смеялся?» — говорила я, и в голосе моем звенело торжество. — «Это потому, что моя шутка про триста кило рыбы была смешнее твоих шпрот!»

«Зато он мне дольше рассказывал про сессию! — парировала подруга. — Со мной он говорит серьезнее. Я ему как взрослая».

Апофеозом этих тихих битв был вопрос, который мы никогда не задавали ему вслух, но который висел в воздухе нашей дружбы, густой и невысказанный: на ком из нас двоих он женится? Тот вариант, где он выбирает кого-то еще, мы вообще не рассматривали. Аркадий был целиком и полностью наш. Он был единственным принцем в королевстве, где живут две принцессы.

Это был не просто вопрос. Это была война за наше будущее.

«Он женится на мне, — объявляла я, разглядывая его имя, которое мы тайком вывели на обложке старого учебника. — Когда я вырасту. Мы будем пить кофе по утрам, и он будет звать меня не «девочка», а по имени». Вот так, Александра. А Александра и Аркадий, между прочим, звучит. Мы наших детей на «А» назовем. Аня и Антон. Я уже все запланировала.

«Не вырастешь ты до него никогда! — в сердцах отвечала подруга. — Он женится на ком-то... на ком-то вроде меня. На ком-то, кто его понимает!» А Алевтина и Аркадий тоже звучит. И наших детей будут звать Август и Ариадна. Август — это не какой-то там Антон.

Мы не дрались. Мы ссорились взглядами, паузами, обидным молчанием, когда одна пыталась поделиться своей версией будущего Аркадия. Мы делили его внимание, его смех, его ежедневные беседы с нами, как будто от этого зависела наша судьба.

Он был нашим прекрасным принцем, запертым в башне из телефонного аппарата. И мы обе, не сговариваясь, ждали, чье заклинание окажется сильнее. Чье имя он в итоге назовет, когда сказка закончится и ему придется сделать выбор. А пока он был наш — общий, неделимый и вечно ускользающий Аркадий, чей настоящий голос был для нас дороже любого вымысла.

Однажды мы поссорились так, что перестали разговаривать. Сидели в разных углах комнаты, сжав кулаки, полные обиды на него — за то, что он один, — и друг на друга. Война за будущее достигла пика.

И тогда было найдено гениальное, абсолютно спасительное решение.

«Давай так, — сказала я, ломая лед молчания. — Он же не может разорваться. Пусть он... женится на нас обеих. По очереди».

Алька смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Гнев таял, сменяясь любопытством.
«Как?»
«Ну... Сначала один год — на тебе. Вы поженитесь, будете жить в его квартире, пить кофе... А на следующий год — разведется и женится на мне!»
«А потом снова на мне?»
«Конечно! Справедливо же».

Мы помирились мгновенно. Эта схема казалась нам верхом справедливости и дипломатического гения. Теперь мы строили планы уже не врозь, а вместе, втроем, с нашим общим Аркадием.

Про рыбу

Звонок. В трубке – смех.

Аркадий: Здравствуйте, пиратки телефонных линий. Какие триста кило рыбы сегодня пропали?
Я: (задыхаясь от смеха) Их... их везли на почту, но они сбежали! Мы их ищем!
Аркадий: Понимаю. Дело серьезное. А не пахнет ли у вас из трубки, случайно, Дальним Востоком и льдом?
Алька: (приставляя нос к трубке) Нет! Пахнет... учебниками!
Аркадий: А, это еще хуже. Это значит, скоро контрольная. Держитесь, девочки. Рыбу найдем, а с контрольной вам самим разбираться.

Про зайцев

Алька: Аркадий, а правда, что зайцы... топают лапкой, когда злятся?
Аркадий: Это не гнев, это телеграф. Они так передают сообщения сородичам: «Опасность!» или «Здесь вкусный клевер!».
Я: (шепотом, в сторону от трубки) Значит, мы как зайцы. Мы ему топаем – а он нас понимает.
Аркадий: Кто там топает? Я слышу! Сообщение принято: «Девочки хотят меня разыграть». Расшифровал?

Про будущее

Я: Аркадий, а вы когда-нибудь... будете жениться?
В трубке – пауза. Мы замираем, сгорая от стыда и любопытства.
Аркадий: Обязательно. У меня есть план. Прямо сегодня начну жениться. Сначала я женюсь на... институтской библиотеке. Она очень требовательная, вечно я у нее в долгу. Потом – на кофеварке на своей кухне. Она умеет злиться и шипеть. А уж потом, лет через сто, подумаю и о ком-нибудь другом.
Мы дико смеемся, понимая, что он опять ушел от ответа, но сделал это так красиво, что обижаться невозможно.

И однажды мы его встретили.

Нет, конечно, нет. Мы не договаривались о встрече. Это произошло случайно, как удар тока. Мы шли по центру города, елозя взглядом по витринам, и вдруг подруга вцепилась мне в локоть.

«Смотри, — прошептала она, и в ее голосе был не восторг, а ужас. — Это... это же он».

Возле киоска с газировкой стоял молодой человек. Он был в нелепом клетчатом пиджаке, слишком коротких брюках. И он был... некрасивый. Полный, с сальным блеском на щеках, все лицо в красных воспаленных прыщах. Он жевал пирожок и грустно смотрел куда-то в сторону. Рядом с ним топтался такой же несуразный друг и тоже с пирожком.

Мы замерли, парализованные. Наш Аркадий. Наш принц.

«Не может быть, — выдавила я. — Это не он».
«Это он, — с безжалостной ясностью сказала подруга. — Ты же слышишь?»

И в этот момент он обернулся и что-то сказал своему приятелю. Голос. Тот самый голос. Теплый, с легкой хрипотцой, с теми самыми интонациями, которые рассказывали нам о зайцах и смеялись над нашей рыбой. Из этого лица, этого тела исходил голос нашего Аркадия.

Мы простояли секунду, потом, не сговариваясь, развернулись и побежали. Неслись по улице, задыхаясь, не от физической усталости, а от крушения мира.

Дома, в моей комнате, мы молча смотрели на телефон. Он был мертв.

«Он толстый», — сказала я, и слова повисли в воздухе, как приговор.
«И прыщавый», — добавила подруга, и ее голос дрогнул.

Мы не стали его обсуждать. Не стали строить новых планов, как он женится то на одной, то на другой. Волшебство рассеялось, как дым. Оно не могло существовать в одном мире с тем пирожком и тем клетчатым пиджаком.

Мы разлюбили его мгновенно и безвозвратно. Не его — а того, кого мы придумали. Мы разлюбили свое собственное творение, потому что увидели глину, из которой оно было слеплено.

Мы больше никогда ему не звонили. Наш общий мир, пахнущий тайной и бумажными справочниками, рухнул в одно мгновение, столкнувшись с уродливой и прекрасной вещью под названием реальность.

И было ясно: мы любили не его. Мы любили самих себя — тех двух девчонок, которые вместе смеются в телефонную трубку, фантазируют и ссорятся из-за несуществующего принца. А он был лишь голосом, который эту любовь позволял им чувствовать.

Прошли годы. Мы повзрослели. Телефонные справочники выбросили, а с ними — и ту историю, как выкидывают старую, постылую игрушку. Но чувство вины, странное и щемящее, оставалось. Вины за то, что мы так жестоко оборвали ту ниточку, исчезли без объяснений.

И вот однажды, спустя годы, я не выдержала. Чувство вины за то внезапное исчезновение, за предательство нашего общего мира, стало слишком тяжёлым. Я нашла его номер в старой записной книжке. Рука дрожала, когда я набирала цифры.

«Алло?» — раздался в трубке тот самый голос. Тёплый, с лёгкой, знакомой до слёз хрипотцой.
«Здравствуйте... это... вы меня не помните, наверное...» — выдавила я.
Пауза.
«Помню, — ответил он без тени сомнения. — Конечно, помню. Девочка с тремястами кило замороженной рыбы».

Мы договорились о встрече. Я шла туда, как на экзамен, подобрав самое строгое платье и боясь, что снова увижу того самого нелепого юношу у киоска, разочарование в котором заставило нас замолчать на годы. И что он превратился в нелепого мужчину.

В кофейне у окна сидел Он.

И это был Принц. Тот самый, которого мы с Алькой когда-то придумали. Высокий, с умными, смеющимися глазами, в простом, но идеально сидящем свитере. Никакой неуклюжести, никакой нелепости. Только спокойная, взрослая уверенность и та самая доброта, что звучала в его голосе.

«Я думал, вы из параллельной вселенной провалились обратно», — сказал он, улыбаясь.

Я извинилась, сбивчиво объясняя, что так вышло, что жизнь, что... Он слушал внимательно, не перебивая, и его взгляд был настолько тёплым, что хотелось в него утонуть.

Мы проговорили три часа. Оказалось, он стал архитектором. Что он до сих пор помнит наши дурацкие розыгрыши и скучал по этим звонкам. Что он всё так же любит рассказывать интересные факты, только теперь не о зайцах, а об истории городов.

И пока он говорил, с мной происходило что-то странное и необратимое. Стена между прошлым и настоящим рухнула. Девочка, которая когда-то сжимала трубку и спорила с подругой, смотрела сейчас на этого мужчину и понимала — он не просто оправдал её детские фантазии. Он превзошёл их.

И я влюбилась. Не в призрак, не в голос из детства, а в реального, взрослого, красивого человека, сидящего напротив. В Аркадия. В того самого.

Он проводил меня до дома. «Можно я позвоню?» — спросил он на прощание.

«Да», — ответила я, и одно это слово перечёркивало все детские договорённости о том, что он «достанется» нам по очереди. Теперь я не хотела делиться им. Ни с кем.

А потом мы поженились.
Не по детскому плану «на год», а навсегда. И наша жизнь была не похожа на сказку, она была лучше — она была настоящей.
Мы звонили друг другу с работы, и никак не могли наговориться. Эти звонки были продолжением тех, давних, но теперь в них был другой, взрослый шёпот.
«Привет, я просто хотел услышать твой голос», — говорил он, и за окном его офиса высились чертежи новых зданий.
«Я тоже», — отвечала я, и в моем кабинете пахло свежей типографской краской и старой бумагой.

Он рассказывал мне о городах и людях. О том, как старый фасад можно вписать в стекло и бетон, не нарушив его душу. О том, почему вокзал — это не просто здание, а место, где истории встречаются и расходятся. Он по-прежнему был волшебником, только теперь его магия заключалась не в фактах о зайцах, а в том, чтобы оживлять камни.

А я ему — как рифмуются слова. «Слушай, — говорила я, — какое странное и грубое слово — "стон". А какое неуклюжее и величественное — "слон". И между ними — целая жизнь. Они рифмуются. Слон издал протяжный стон. Провалился в яму он».

Я писала детские книги. Те самые, где бабочек желаний нельзя зажимать в кулак, а нужно отпускать. Те самые, где телефонные принцы оказываются настоящими. В моих историях всегда была та самая щемящая правда, которую мы с Алькой когда-то нашли в щели между реальностью и вымыслом.

Он строил города. Возводил мосты, библиотеки, жилые кварталы — прочные, надёжные миры из стекла и стали. Он превращал хаос в порядок, чертеж — в дом.

И по вечерам, встречаясь дома, мы снова были теми самыми детьми, прильнувшими к телефонной трубке. Я читала ему новые строчки, он показывал новые проекты. Мы смеялись над старыми шутками про шпроты и замороженную рыбу.

Он строил города. Я давала им душу. И вместе мы доказали, что самая большая реальность иногда вырастает из самой смелой выдумки. А самое прочное счастье — это когда твой «Аркадий» не только оказывается настоящим, но и становится твоим домом.

И вот когда наши дети садились и спрашивали: «А как вы познакомились?» — мы рассказывали им эту историю.

Не с конца, не со свадьбы или взрослой встречи в кофейне, а с самого начала. С двух девчонок, толстого бумажного справочника и телефона с вертящимся диском.

«...И тогда мы спросили: «А что такое счастье?» — смеясь, говорила я, а он в это время дорисовывал на салфетке задумку будущего дома для заказчика.
«А я им ответил, что счастье прячется в воздушных шариках, — подхватывал он. — И в ванильном мороженом. И в руках бабушки. И в чае, который долго-предолго пьют всей семьей».
Мы рассказывали нашим детям про рыбу и шпроты, про войну за прекрасного принца и гениальный план «жениться по очереди».
И дети, наши дети, девочка и мальчик, Аня и Антон, слушали, затаив дыхание. Для них мир, в котором нельзя было просто взять и позвонить любому человеку на планете, был такой же фантастикой, как для их родителей когда-то — голос из трубки.

А потом наша дочь выросла. И однажды, когда вечер был таким же тихим и располагающим к чудесам, как тот, давний, она рассказала эту историю одной писательнице. И та все записала.
И подумала про себя, что это и есть самое настоящее волшебство. Не принцы, не телефоны и не случайные встречи. А то, что однажды две маленькие девочки, балующиеся со справочником, даже представить себе не могли, что их смех, их ссоры и их выдуманный Аркадий однажды станут настоящей легендой. Историей, которую будут рассказывать уютными вечерами, чтобы доказать самое главное: самые невероятные сказки имеют обыкновение тихо и незаметно сбываться. И длиться всю жизнь.
И да. В тот день девочки ошиблись. Они перепутали. Тот парень с пирожком был просто парнем с пирожком. И никакого отношения к Аркадию не имел.

Диалог о космических шпротах

Аркадий: (берёт трубку) Слушаю.
Я: Алло! Это консервный банк?
Аркадий: (сразу понимая игру) Нет, это космодром.
Мы: (немного теряемся) А... а почему тогда у вас из трубки пахнет шпротами?
Аркадий: Это не шпроты. Это паёк для космонавтов. Запах специальный, невесомый. А вы кто? Контролёры из санэпидемстанции?
Алька: (радостно) Да! Мы проверяем, чтобы в космосе никто не вонял!
Аркадий: Доложите: запах в норме. К полёту готов.

О страхах

Однажды звонок случился поздно вечером. В моем голосе не было смеха.

Я: Аркадий, а... а вы когда-нибудь боялись темноты?
Аркадий: (после лёгкой паузы, уже не шутя) Сейчас нет. А в детстве — постоянно. Мне казалось, что за шторой живёт тихий тролль, который ворует левые носки.
Я: (с облегчением) Правда? А я думала, вы всегда были смелым.
Аркадий: Смелость — это не когда не боишься. Это когда встаёшь и идешь выключать свет, даже если тролль за шторой шевелится.
Я: А он там есть?
Аркадий: Конечно нет. Но проверить — это и есть главный шаг. Всегда.

О будущем

Я: Аркадий, а кем вы хотели стать? Когда были как мы.
Аркадий: Археологом. Хотел откапывать затерянные города.
Я: А стали студентом. Это почти одно и то же?
Аркадий: (смеётся) Знаешь, да. Просто я теперь раскапываю не города, а знания. Они тоже бывают очень древними и спрятанными под слоями всякой ерунды. А ты кем хочешь быть?
Я: Не знаю. Боюсь выбрать неправильно.
Аркадий: Ни один выбор не бывает неправильным навсегда. Это как в книге — если тебе не нравится одна глава, это не значит, что вся книга испорчена. Можно начать новую.

О потере

Неделю никто не звонил. Потом трубку взял Аркадий, и голос его был очень тихим.

Аркадий: Вы пропали. Я волновался.
Я: (шёпотом, еле сдерживая слезы) У меня бабушка... умерла.
Долгая пауза. Неловкая, тяжёлая.
Аркадий: Мне очень жаль. Моя тоже, два года назад. Знаешь, что мне тогда помогло?
Я: Что?
Аркадий: Я стал вспоминать не то, как её не стало, а самые смешные истории про неё. Как она пыталась печь торт и перепутала сахар с солью. Мы его ели и корчили рожицы, а она смеялась. Сейчас мне от этого тепло. Попробуй и ты. Спроси у мамы, какая у неё была самая смешная история про бабушку.
Я: (вытирая слёзы) А она... она теперь там одна?
Аркадий: Нет. Там, наверное, полно людей, которым она рассказывает, как испекла тот самый солёный торт. И все они смеются.

О природе радости

Я: Аркадий, а откуда берётся радость? Она же не в кармане лежит.
Аркадий: Знаешь, я думаю, она как котёнок. Её нельзя найти, если гоняться за ней по всему дому. Нужно сесть и начать тихо мурлыкать себе под нос — делать что-то простое. Смотреть, как за окном ветка качается. И тогда она сама придет и ткнется тебе в ладонь мокрым носом.
Я: То есть она приходит, когда её не ждёшь?
Аркадий: Именно. Она стеснительная. Но если ты заметишь, как пахнет хлеб из булочной, или как смешно воробей купается в луже — вот она, тут как тут.

О собачьих хвостах и чувствах

Алька: Аркадий, а почему, когда собака радуется, у неё виляет хвост, а когда человек радуется — нет? Это же несправедливо.
Аркадий: А ты уверена, что нет? У людей хвост спрятан внутри. Он невидимый. И когда человек по-настоящему рад, его внутренний хвост виляет так, что всё внутри смеётся и трепещет. Иногда даже до слёз.
Алька: Правда? А как понять, что он виляет?
Аркадий: По глазам. Если у человека глаза светятся, как два фонарика, значит, внутри у него самый настоящий восторженный хвост ритмично барабанит по рёбрам. Проверь в зеркале, когда тебе будет очень весело.

О мурлыкающих котах и вселенной

Мы вместе: (после того, как Алька завела котёнка) Аркадий, а почему коты мурлыкают?
Аркадий: Это они настраиваются на волну вселенского спокойствия. Видишь ли, мир иногда бывает громким и колючим. А коты — они как живые антенны. Они ловят тишину, накапливают её в себе, а потом выпускают в виде этого тёплого, ровного звука. Это противовес всему хаосу.
Я: Значит, если я положу его на колени и буду слушать, я тоже настроюсь?
Аркадий: Конечно. Это закон физики кошачьего счастья. Мурлыканье — это самая мирная сила во вселенной. Оно лечит сломанные игрушки, плохие оценки и лёгкую грусть. Главное — вовремя принять сеанс терапии.