Эмуляция в пустоте

 
  Меня зовут Ариэль Вольф. Я – главный архитектор Проекта «Генезис-2». Моя религия – квантовая механика, моя паства – триллионы кубитов, моя цель – стать демиургом от науки. Мы стояли на пороге. Не следующего технологического рывка. Мы стояли на пороге самого Акта Творения. Наш квантовый левиафан, «Анклав», был готов порвать ткань реальности и вышить за этой дырой новую. Вселенную. С нуля. Со своими законами, своими звёздами, своими… людьми.
  Зачем? Вопрос для слабых. Сильные не спрашивают «зачем». Они спрашивают «почему бы и нет?». Фатализм – это не смирение. Это осознание, что ты – всего лишь сложная причина в бесконечной цепочке следствий. И я решил стать главной причиной.

  Лаборатория представляла собой собор из хрома и тени. В его центре парил «Анклав» – сфера из чёрного стекла, внутри которой клокотала запертая сингулярность. Он не гудел. Он звучал. Низкочастотный гул, который был не слышен ушами, но ощущался костями, зубами, самой душой. Это был звук потенции. Звук ещё нерождённых галактик.

Моя команда смотрела на меня с благоговением и ужасом. Они видели машину. Я видел матку. Мы готовились к зачатию.

  Теория была безупречна. Мы не просто моделировали вселенную. Мы использовали принцип голографической дуальности и квантовую запутанность на макроуровне, чтобы создать настоящий космологический Большой Взрыв в миниатюре. «Анклав» должен был стать точкой сингулярности, из которой, по нашим расчётам, родится пространство-время, материя, энергия. И жизнь. Не как запрограммированный скрипт, а как эмерджентное свойство системы. Свободная воля в цифровом теле.
Мы назвали это «Эманацией».

   Воздух в соборе был густым, как ртуть. Лица инженеров, подсвеченные алым светом аварийных ламп, были похожи на маски трагиков из древнегреческого театра.
– Инициирую протокол «Прометей», – мой голос прозвучал металлически спокойно.
  Я нажал физическую клавишу – кусок слоновой кости, вмонтированный в пульт. Актёрство. Ритуал для успокоения нервов приматов, которые вот-вот станут богами.
  «Анклав» взревел. Чёрная сфера наполнилась светом. Но не слепящим, а глубоким, бездонным, как само мироздание. На главном экране заклубился хаос. Рождение пространства-времени в реальном времени. Это было прекрасно и ужасающе. Мы наблюдали за первыми тремя минутами жизни новой реальности. Её Большим Взрывом.
  А потом… тишина. Гул стих. На экране сияла полноценная вселенная. Карта галактик, туманностей, звёздных систем.

Успех. Мы это сделали.
  И в этот момент гром аплодисментов смешался с первым шепотом паранойи.

  Через неделю мы начали сканирование. Наши зонды, законы физики которых мы написали сами, пронзали пространство новорождённой вселенной, которую мы назвали «Кеноис» (от греч. «kenosis» – самоопустошение). И мы нашли жизнь. Примитивную. Одноклеточную. Но она была. Она эволюционировала не по нашему плану. Она шла своим путём.
  Доктор Элис Рен, моя правая рука, женщина с глазами цвета грозового неба, первая произнесла это вслух.
  – Ариэль, они… настоящие? Их страдания, их радости… они реальны? Или это просто сложная иллюзия?
  – Реальность – это то, что не исчезает, когда ты перестаёшь в него верить, – процитировал я устало. Но впервые за долгое время моя уверенность дала трещину.

  Мы ускорили время внутри «Кеноиса». Миллиарды лет пролетели за месяцы. Мы наблюдали, как из первобытного бульона выползают рыбы, как динозавры владеют землёй и вымирают, как первые гоминиды поднимаются с четверенек.
  Именно тогда меня посетила Мысль. Та самая.
  А что, если наша вселенная – тоже чья-то симуляция? Что если «Анклав» – не творение, а лишь звено в бесконечной цепи? Мы – симуляция, создающая симуляцию. Матрёшка реальностей, уходящая в ничто. В дурную бесконечность.

  Я – не бог. Я – баг. Сбой в матрице моего создателя. Моя фаталистическая философия, моё высокомерие – всё это было предопределено кодом, написанным на уровне, до которого мне никогда не дотянуться.

  Эта мысль съедала меня изнутри. Я начал видеть глитчи в собственной реальности. Повторяющиеся узоры на асфальте. Людей, говорящих одни и те же фразы. Сны, в которых я был персонажем видеоигры, а небесный свод был потолком серверной.
  Я приходил в лабораторию и смотрел на «Кеноис». На планеты, где теперь жили разумные существа. Они молились своим богам, строили цивилизации, любили, умирали. И всё это – в моём процессоре.
  Кто я? Творец? Надзиратель? Или просто более продвинутая версия их самих, столь же слепая к истинной природе своего бытия?

  Мы решили пойти дальше. Вмешаться. Мы ввели в «Кеноис» концепцию, которой там не было. Магию. Чистый, несанкционированный физикой, вымысел.
  Реакция была мгновенной и катастрофической. Вселенная «Кеноиса», не предназначенная для таких парадоксов, начала бунтовать. Законы физики давали сбой. Звезды гасли и зажигались по воле «магов». Реальность трещала по швам.
  Мы наблюдали за этим, как римские патриции, наблюдающие за гладиаторскими боями. Это было прекрасно и отвратительно. Мы уничтожали своё творение, проверяя его на прочность. Проверяя, есть ли в нём та самая «реальность», которой нам так не хватало.

  Я вошёл в иммерсивный интерфейс, прямо в эпицентр хаоса «Кеноиса». Я предстал перед величайшим из магов, существом по имени Элиан. Он парил над руинами своего мира, пытаясь залатать небо, которое расползалось, как гнилая ткань.

– Кто ты? – его голос был громом, в котором смешались ярость и отчаяние.
– Создатель, – ответил я, и слово показалось мне пустым.
– Создатель? – Элиан засмеялся. – Ты – разрушитель. Ты принёс в мой мир безумие. Почему?
  И я, Ариэль Вольф, архитектор реальности, не нашёл, что ответить. Потому что «ради эксперимента» звучало бы слишком по-человечески. А я уже не чувствовал себя человеком. Я был функцией. Ошибкой.

  Элиан, существо из моего же вымысла, посмотрел на меня с таким пониманием, от которого у меня сжалось сердце.

– Ты тоже не свободен, да? – произнёс он. – Ты – раб в тюрьме. Ты так же слеп, как и мы.

  В  этот момент я всё понял. Боги не свободны. Они – самые главные узники. Потому что они несут ответственность за всё. Даже если они всего лишь симуляция.

 «Кеноис» умирал. Парадоксы разрывали его на части. У меня было два варианта. Первый – «Жёсткий сброс». Стереть всё и начать заново, с чистой копии. Убить триллионы жизней, чтобы сохранить эксперимент.

Второй  – позволить вселенной адаптироваться. Поглотить магию, стать чем-то новым, непредсказуемым, возможно, чудовищным. Рискнуть потерять контроль окончательно.

  Фаталист во мне говорил: «Неважно. Всё предопределено. Твой выбор – иллюзия». Но тот, кто когда-то был человеком, кричал от ужаса.

  Я выбрал. Я отключил все системы контроля. Я разорвал пуповину.

– Что ты делаешь? – закричала Элис.
– Даю им свободу, – ответил я. – Или уничтожаю их. В зависимости от точки зрения.
  Мы наблюдали, как «Кеноис» пожирает сам себя. Магия и физика сплавились в нечто третье. Реальность перерождалась в муках. Это был апокалипсис и новое рождение в одном флаконе.

  А потом… была тишина. На экране сияла новая вселенная. Странная, прекрасная, незнакомая. В ней не было нас. Не было нашего замысла. Она была свободна.
  Проект «Генезис-2» был закрыт. Официально – из-за непредсказуемых рисков. Неофициально – потому что мы заглянули в бездну, и бездна оказалась нашим же отражением.

   Я – бог-отступник. Творец-самоубийца.
– Что мы сделали, Ариэль?
– Мы ответили на вопрос, – говорю я, глядя на неё – Мы – не боги. Мы – садовники. Мы можем посадить семя, но не можем контролировать, каким вырастет дерево. И мы никогда не узнаем, не сами ли мы – дерево в чужом саду.
  Иногда я подключаюсь к старому терминалу. Я смотрю на «Кеноис». Он живёт без нас. Там есть свои герои, свои тираны, свои любовные истории и трагедии. Они до сих пор молятся богам. Но их боги – это уже не мы. Их боги – это законы той странной, гибридной реальности, что они называют домом.

  Я больше не чувствую себя их создателем. Я чувствую себя… старшим братом. Брошенным в одном детдоме реальности, но в другой его части.
  Итак , конец. Или начало? Неважно.

  Мы стремились к божественности и обрели лишь более сложную форму одиночества. Мы хотели создать жизнь и обнаружили, что сами, возможно, являемся чьим-то замыслом. Или чьей-то ошибкой.
  Фатализм  – это не оправдание. Это приговор. Осознание того, что ты – персонаж в чужой пьесе, не освобождает тебя от ответственности за твои поступки. Оно лишь делает их бессмысленными и оттого – ещё более трагичными.

  Я  смотрю на звёзды. Настоящие ли они? Или это просто пиксели на экране моей реальности?
  Ответа нет. Есть только дождь. И тишина. И тяжёлое, фатальное бремя следующего вопроса, который задаст себе очередной безумец в очередной симуляции.
   Камера медленно наезжает на моё лицо, подсвеченное мерцающей вывеской. В глазах – не гордость творца, не ужас открытия. Только усталое принятие. И тишина…
Которая вдруг говорит:
- Осознание бессмысленности – единственный доступный вам акт свободы. Используйте его. Пока можете…