Пятый стог

В узбекской степи стояла маленькая деревушка — без магазинов, без почты, даже без настоящих домов. Всего лишь земля, степной ветер и люди, которые, собравшись со всех сторон света — корейцы, узбеки, русские — пытались построить здесь жизнь заново.

Каждый день, с зари до темноты, они месили саман, возводили стены, укладывали на крыши свежескошенную траву. Первую хижину сложили для глухонемого старика и его маленькой внучки — хрупкой, тихой девочки лет пяти. Люди берегли их, как своих.

Деревня росла неторопливо, но дружно: один дом, второй, третий… В проёмах вместо окон висели занавески, а зимой их закрывали старыми досками, затыкая щели тряпками. В каждой хате — казан, керосиновая лампа и труд, ежедневный как дыхание.
Днём люди выращивали рис, а вечером обменивали урожай на соль, муку, утварь — на всё, что нужно, чтобы прожить.

В трёх километрах от деревни стояла школа, и учитель — человек честный, прямой, с мягкой душой, — жил среди жителей как старший брат. Он помогал всем: то советом, то словом, то участием. Его уважали как последнюю опору в тяжёлом мире.

Годы шли. Девочка подрастала, стала тонкой, стройной красавицей с густыми чёрными волосами и глубокими глазами, в которых пряталась настороженность. Когда она улыбалась, на щеках появлялись небольшие ямочки — так трогательно, что даже степной ветер будто смягчался.

Был 1956 год — время суровое, трудовое, беспокойное.

Она умела всё: хозяйство, огород, уход за дедом. Чистоплотная, трудолюбивая, тихая. И именно эта её чистота зацепила одного парня — местного балагура. Невысокий, с нагловато блестящими глазами, он преследовал её буквально. Каждый день подходил, заговаривал, хвастался, улыбался, но девушка всегда отвечала холодом. В её взгляде не было ни симпатии, ни интереса.

Он бесился. В его глазах не было любви — только хищная страсть, желание обладать. И вот однажды, когда она в очередной раз отказала, он процедил сквозь зубы:

— Если не будешь моей — никому не достанешься.

И ушёл. Но не успокоился.

Он готовил убийство так тщательно, будто собирался на войну.

Изучал дом девушки, подбирал время, проникая внутрь, пока она ходила за водой. Рассматривал окно — низкое, используемое как дверь. Подбирал обувь, чтобы не скрипела, и нож — острый, чтобы удар был точен.
Он ждал ночи.

И вот, когда деревня спала после изнурительного дня, в два часа ночи он снял доски с окна и бесшумно вошёл. Девушка спала у самого проёма, рядом — её дед.

Он снял обувь. Достал нож.
Один точный удар — прямо в сердце.

Она вскрикнула, тело её перекатилось через окно и остановилось в пятидесяти шагах. Преступник исчез. Спрятался в пятом стоге сена, заранее приготовленном укрытии.

Утром деревня завыла от горя.
Люди оплакивали её как родную дочь. На лицах — слёзы, бессилие, немой вопрос: за что?
Никто не знал, куда делся убийца. Даже его родители.

В ту ночь учитель долго не мог уснуть. А когда заснул, ему приснился старик: он стоял перед ним, глухонемой, но во сне почему-то говорил — внучка сказала, что он в пятом стоге.

Утром учитель собрал мужчин. Все взяли вилы и окружили пятый стог. Едва начали тыкать, как убийца, ловкий и сильный, выскочил, сбил одного из мужиков и понёсся прочь. Догнать не смогли.

Он исчез, как пыль, поднятая ветром.

Прошло почти сорок лет.

Учитель постарел, смирился, многое забыл. Лицо убийцы растворилось в памяти, как давний сон. И вот однажды он с женой поехал в Ессентуки, лечиться, дышать хвойным воздухом, пить минеральную воду.

Сидели они возле фонтана, когда заметили бродягу в рваной одежде. Он смотрел слишком пристально. Учитель хотел уже уйти, но тот поднялся и подошёл.

— Учитель… — хрипло сказал бродяга. — Вы меня не помните? Помните ту деревню? Ту девушку?..

Учитель оцепенел. Словно время, заваленное пылью, вдруг открыло забытые страницы.

Перед ним стоял старик — иссохший, дрожащий, как осенняя трава. Лицо серое, глаза полупустые. Не узнаешь — хоть сто лет смотри.

— Бог меня наказал, — продолжил он. — Где бы я ни был, он всё отнимал. Ни дома, ни семьи, ни работы. Я просил смерти — и в смерти мне отказано…
Если хочешь — сажай меня. Я был бы рад тюрьме.

Учитель долго смотрел на него. На разрушенную судьбу, на выжженную душу. И вдруг понял: наказание уже совершилось. И тюрьма была бы для этого человека избавлением, а не возмездием.

Он встал, взял жену за руку и тихо сказал:

— Пойдём.

И ушёл.

А на следующий день они улетели домой.

И больше он никогда не возвращался к этим воспоминаниям — потому что понял:
есть преступления, за которые человек расплачивается не судом, а собственной жизнью.