Кости античных богов

               
Эта книга — не реконструкция истории и не учебник, а поэтическое прочтение.

Я сознательно перенёс идею «умирающей античности» в эпоху её расцвета, чтобы сконцентрировать события, растянутые в веках, в короткий промежуток времени и показать, как новые идеи прорастают в сердце старого мира задолго до его падения.

Исторический роман умирает, когда появляются новые археологические данные.
Философская притча в античной тоге — живёт вечно.


***
Белое солнце зашло в зенит и обрушилось на мраморный город нестерпимо ярким светом. Ржавая, раскаленная от жары цепь - прикипала к запястьям.
Измученные жаждой рабы стонали и воздевали руки над головой, пытаясь скрыться в тени своих ладоней.
Достойнейший гражданин, представитель плебейской фамилии, работорговец Марк Фабий Меркатор смешал фалернское вино с водой и пригубил серебряный кубок.
Он лежал в клинии и думал о больших убытках.
— Мда… С таким товаром высоко не подняться: страшные старухи и больные дети.… Надо бы сделать навес, пока они все не передохли.
Марк поднял указательный палец правой руки, облачённый в золотой перстень со сверкающим кровавым рубеллитом, и позвал помощника.
— Зенон! Построй их! Сейчас я допью вино и проведу осмотр.
— Да, господин!
Старый грек покорно кивнул и побежал к развалившейся на площади толпе людей в кандалах, крича и размахивая деревянным прутом.
Марк не любил вино и ненавидел тратить на него деньги. Но он прекрасно понимал: фалернское - это не про жажду и даже не про изысканный вкус.
Фалернское - это дело статуса. Сколько бы оно ни стоило.
Работорговец  неспешно допил хмельной напиток маленькими глотками, с кряхтением сел и тяжело вздохнул. Слуги помогли грузному господину встать и накрыли его солнечным зонтом. Начался долгий рабочий день.
Скованная общей цепью вереница рабов построилась в два ряда.
Впереди стояли плачущие дети, за их спинами расположились перепуганные женщины. Чуть в стороне, прикованные к железному кольцу в стене, стояли трое мужчин.
Марк сморщился, прикрыл нос шёлковым платком, спасаясь от дурного запаха, и осмотрел рабов опытным, оценивающим взглядом.
— Зенон! — возмущенно воскликнул он.
— Ты что, ослеп? Этот ребёнок уже мёртв, он даже мух не отгоняет! Убери его сейчас же!
Зенон махнул помощникам, и слуги уволокли тело.
Торговец продолжил осмотр попутно давая распоряжения:
— Этих троих отмыть и отправить на виллу Флавия — я ему должен, будь он проклят...
— Этих продайте в лупанарий — они хоть и страшные на лицо, но фигуры вполне пригодные, так что, Зенон, постарайся взять хорошую цену.
— Эти… — он скептически склонил голову набок, — эти долго не протянут.
Продай их кожевникам и постарайся выручить хоть что-нибудь.
Марк устало потер виски.
— Всё, уводи, я не могу больше слушать этот вой.
Закончив с детьми и женщинами, он переключился на мужчин.
— Что у нас тут? — спросил Марк.
Зенон подскочил с докладом:
— Два крепких германца и один неизвестного племени…
Марк распорядился:
— Пусть все покажут зубы.
По приказу Зенона один германец широко раскрыл рот, демонстрируя ровный ряд белых крепких зубов.
Марк удовлетворённо улыбнулся.
— Действительно крепыш, вполне здоров и покладист. Такой пригодится в нашем хозяйстве. Забери его на виллу, Зенон.
Торговец посмотрел на второго германца, но тот с презрением отвернулся и плюнул на землю.
— Совсем дикий, — произнёс Марк с сожалением. — Но зато сильный и дерзкий. Этого бунтаря тоже забери на виллу, позже отправим его в каменоломни.
Бегло пробежав взглядом по третьему, высокому доходяге с кривыми зубами, Марк махнул рукой.
— Этот никуда не годится, продай его кожевникам вместе с женщинами и детьми.
Он захотел развернуться, чтобы уйти. Но кривозубый произнёс на безупречном греческом языке:
— Из всех несчастий человека самое горькое — быть мудрым и не иметь никакого авторитета.
В глазах работорговца заиграли искры. Он с улыбкой и интересом посмотрел на стоявшего перед ним высокого худого человека.
А кривозубый добавил на латыни:
— Ну а в целом я ничего не боюсь, потому что ничего не имею.

***
Внутренний двор виллы Марка Фабия Меркатора утопал в тенистой зелени маслин и инжира. В центре, перед домом, струились изящные фонтаны, облицованные мраморной плитой.
Его жена Зенобия играла с детьми, плескаясь в них прохладной водой. Малыши дурачились и прыгали друг на друга, перехватывая лицами освежающие капли и озаряя всё вокруг хрустальным смехом.
Сияющий от волнения и радости Марк присел рядом с супругой.
— Ты не поверишь, - сказал он, - сегодня на рынке был свежий завоз, и я нашёл истинное золото!
Зенобия вздохнула:
— Золото и золото... Ты всегда думаешь только о деньгах. Прошу тебя, оставь дела, побудь сегодня с нами, дети нуждаются в отце.
Марк отмахнулся и победно улыбнулся:
— О, на этот раз ты всё неверно истолковала! Когда я говорил про золото, я имел в виду удивительного раба!
Она пожала плечами:
— У работорговца есть рабы, что же тут удивительного?
Марк неожиданно вскочил и трижды хлопнул в ладоши:
— Ты сейчас сама всё увидишь!
Охрана ввела сутулого, долговязого человека в новой серой тоге. Он был умыт, пострижен и побрит. В его серых глазах читались ум и достоинство, на губах блуждала почтительная улыбка.
Если бы Зенобия увидела его на улице, она бы решила, что это важный аристократ, ну или просто очень родовитый и достойный гражданин.
— Знакомься, Зенобия, — начал Марк, вскинув руки и выдав глупый, несвойственный ему смешок.
— Это Руга!
Раб склонился и без акцента на прекрасной латыни свободно произнёс:
— Приветствую вас, досточтимая матрона Зенобия, жена Марка Фабия! Пусть боги благословят вас и ваших детей!
Зенобия открыла рот и с сомнением посмотрела на мужа:
— Это какая то шутка? Он правда раб?
Марк расхохотался:
— Представляешь? Истинный варвар! Его зовут Руга! Сын... как его там... Ах да, Амала! Подумать только! Руга - сын Амала! Как это вообще могло произойти?
Руга - это гуннское имя, а его отец, видимо, был из племени готов или что-то вроде того! Разве можно придумать более грязное и варварское смешение?! - воскликнул он, указывая пальцем на раба.
— При всём при этом, этот... — он снова взглянул на Ругу, — блестяще владеет латынью и греческим словом! У меня на него большие Планы Зенобия! Я собираюсь оставить его здесь, в нашем доме, он будет учить наших ребят! И ты больше никогда не упрекнёшь меня в том, что я не думаю о детях!
Зенобия вновь с волнением посмотрела на раба:
— Мне как-то не по себе, я не смогу оставить его наедине с малышами, вдруг он опасен...
Марк прервал её, не дослушав:
— Женские глупости, он совсем не опасен, в моем доме всё под контролем. Будет так, как я решил, Руга останется! А сегодня вечером на конвивиуме в качестве развлечения я покажу его нашим гостям! Это будет просто фурор!

***
Вечером было шумно и суетливо.
Фруктовое и виноградное вино текло рекой, рабы не успевали открывать кувшины и обносить кубки разгорячённых гостей.
Марк Фабий Меркатор давно пытался пробиться на самый верх, поэтому на угощения в этот вечер он не скупился.
Лежащие полукругом гости усердно поглощали деликатесы: они ковыряли свежих морских ежей и поливали гарумом голову мурены, резали жареных поросят и проглатывали варёные яйца диких птиц. В центре стола возвышался искусно приготовленный фламинго в соусе из соловьиных языков. На сладкое принесли медовые соты, гранаты, персики и инжир.
Спустя пару часов застолья некоторые почтенные граждане порядочно напились и храпели, другие спорили о политике и дёргали друг друга за волосы, третьи в пьяном угаре начинали раздеваться и приставать к слугам.
На почётном хозяйском месте, среди всего этого великолепия, лежал самый желанный и важный для Марка гость - сенатор Квинт Корнелий Марцелл.
Он безучастно зевал, лениво жевал яблоко и сплёвывал на пол косточки. В конце концов утомленный сенатор наклонился к уху хозяина и произнёс:
— Спасибо, что пригласил меня, Марк, но, к сожалению, мне нужно идти, нельзя откладывать важные дела республики.
Марк испугался:
— Но, господин! Сейчас учёный грек будет играть на кифаре, а после — танцовщицы…
— Мне очень жаль, - ответил сенатор, - но я действительно должен возвращаться домой. Спасибо тебе за рабов, которых ты поставляешь, и за этот приятный вечер.
Сенатор оперся на ладонь и начал подниматься.
Марк попытался удержать дорогого гостя:
— Хорошо, но можно я покажу вам истинную диковинку? Такая редкость встречается не часто! Настоящий ученый раб!
Сенатор устало, но одобрительно улыбнулся. Марк похлопал в ладоши, и в зал вошёл долговязый раб.
Марк Фабий встал и с гордостью объявил:
— Прошу внимания, почтенные гости! - Это Руга, сын Амала! Плод нашего безумного мира, смесь гуннского и готского племён, который… Он сделал многозначительную паузу. - Говорит на латыни и греческом!
Он с надеждой посмотрел на раба:
— Давай, Руга! Скажи что-нибудь!
Руга окинул гостей спокойным, изучающим взглядом и произнёс на архаичном греческом языке:
— Приветствую вас, граждане Рима! — на его лице появилась легкая ирония. — Я рад побывать в таком благородном обществе!
Пьяный гость справа от Руги зло рассмеялся и произнёс:
— Эта мартышка говорит на греческом? Я не понимаю греческого! Это варварский язык козопасов! Пусть перейдёт на латынь и споёт нам!
Руга повернулся к говорящему и продолжил на греческом:
— Потерявший свинью к хрюканью прислушивается!
Гость занервничал:
— Мне не нравится его наглый взгляд! Что он сейчас сказал? Он обратился ко мне? А ну, повтори на латыни!
Но зарождающийся конфликт прервал громкий и серьёзный голос Квинта Корнелия Марцелла. Он тоже говорил на греческом и обращался напрямую к Руге:
— Кто ты?
Раб оценивающе посмотрел на сенатора, с уважением поклонился и выдал исчерпывающий ответ:
— Я Руга, сын вождя Амала, родился в земле даков. Но в наш дом пришла римская война, из-за чего я стал нищим сиротой. Добрые люди вывезли меня во Фракию, а затем в Афины, где я получил начальное образование. Теперь я — странствующий собиратель знаний. Я был в библиотеке Коринфа и путешествовал в краях Лакедемона, откуда плыл на остров Родос, чтобы учиться риторике, но на корабль, где я находился, напали пираты. Меня взяли в заложники, а так как выкупать меня было некому, пираты продали меня на невольничьем рынке в Тире. Позже я был несколько раз перекуплен в Эфесе и в Сиракузах, после чего попал на торговую площадь Рима. И вот теперь я стою перед тобой, Сенатор, и надеюсь на твою мудрость. Я вижу, что только ты способен по-настоящему меня понять и оценить. Ты видишь, что мне не место среди этого сброда торгашей. Выкупи меня, и я принесу много пользы тебе и твоим делам.
Сенатор задумался:
— Ты знаком с трудами Геродота, Фукидида, Фалеса? Читал Гомера?
Руга усмехнулся:
— Разумеется, господин, а также Сократа, Платона, Архимеда и Гераклита.
Я готов делиться своими знаниями с тобой и твоими близкими.
Квинт Корнелий Марцелл повернулся к работорговцу:
— Досточтимый Марк, не согласишься ли ты продать мне этого человека?
Ничего не понимающий, но обладающий звериной интуицией Марк занервничал. Он чувствовал, что совершил большую ошибку, и золото утекает из его рук:
— Господин… этот раб — он не для продажи, его ценность слишком велика… на мгновение его охватила досада и раздражение. Этот раб обладал огромным потенциалом, раскрыть и оценить который он ещё даже не успел. К тому же он хотел, чтобы Руга учил его собственных детей.
Квинт Корнелий Марцелл нахмурился и важно поднял подбородок, давая понять, что примет отказ как личное оскорбление.
Сокрушенный работорговец обречённо добавил:
— Но и ты, мой господин, конечно же, не для покупок! Если этот раб пришёлся тебе по нраву, прошу, сделай милость моему дому, возьми его в дар — это будет честью для нас!
Сенатор улыбнулся:
— Благодарю за щедрый подарок, мой дорогой друг, я этого не забуду.
Работорговец отвёл глаза в сторону и сделал вид, что очень доволен.

***
Поздно вечером Марк Фабий провожал гостей. Он подошёл к паланкину сенатора, низко и почтительно склонил голову:
— Благодарю тебя, благородный Квинт, за то, что почтил мой дом своей персоной! Квинт Корнелий Марцелл покровительственно коснулся рукой головы работорговца и произнёс:
— Славься император Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик!
Марк ответил:
— Император Клавдий - опора нашего мира! Пусть его правление будет долгим и славным!
Рабы подняли паланкин и тронулись с места. Марк провожал процессию потухшим взглядом. Вереницу отъезжающих замыкал неуклюже семенящий, долговязый Руга.
Ночь была неспокойной. Марк никак не мог отойти ко сну, он был в ужасном расположении духа. Работорговец лежал и ворочался на огромном ложе. Мысли о проклятом сенаторе Мацелле не давали ему расслабиться.
— Коварный старик стащил золото у меня из-под носа! — думал он. — Ну что может быть хуже? Что может быть хуже? Меня как будто обокрали средь бела дня на рынке! Этот ученый раб Руга стоит как целый корабль обычных рабов. Я мог бы найти ему столько применений, да и потом я обещал жене, что он станет учителем для малышей.
Марк открыл глаза и сел.
— Кстати, где она? — подумал он. — Сейчас мне не помешала бы поддержка и слова любви, и не только слова…
Он встал и вышел на балкон. В ночном саду было тихо, покойно и свежо, он сделал глубокий вдох свежего воздуха и замер от неожиданности. В саду вспыхнул яркий, красно-жёлтый огонёк факела. Огонь разделился на две части и разбежался в разные стороны. Неожиданно запылало старое родовое оливковое дерево.
Сердце тревожно забилось в груди.
— Что происходит?
В доме раздался шум и крики. Марк вздрогнул. Дверь распахнулась, и в комнату ввалился окровавленный слуга Зенон:
— Беда, господин! - кричал он. - Рабы восстали! Новые германцы! Они сломали цепи и устроили бунт!
Зенон упал к ногам хозяина. Из его спины торчал грубо сделанный железный тесак. В ужасе отскочив от мёртвого слуги, Марк снял со стены гладиус и выбросил в сторону ножны.
Спотыкаясь и дрожа от страха и волнения, он бежал по коридору, разыскивая жену и детей. Где-то внизу уже слышались злобные голоса и варварский смех рабов.
Марк аккуратно взглянул вниз.
Зал, где ещё недавно веселились гости и проходил праздничный пир, был полон пьяных дикарей. Работорговец бесшумно, на носочках прошмыгнул опасный участок и направился в детскую. Аккуратно открыв дверь и просунув голову в проем, он тихо прошептал:
— Зенобия, дети вы здесь!
Но вместо ответа он получил мощный удар в висок и повалился на пол, разбив лицо и потеряв передние зубы. Развернувшись на спину, он увидел, что над ним стоит крепкий германец, которого он привёз утром. Тот улыбался крепкими белыми зубами и поигрывал деревянным черенком от топора.
Марк стал рыскать рукой в темноте в поисках утерянного меча, но получил ещё один удар палкой и потерял сознание.
Очнулся работорговец уже во дворе, перед мраморным фонтаном, у которого ещё утром играли его дети. Руки и ноги работорговца были крепко связаны, рядом плакали жена и перепуганные малыши.
Марк стал ерзать и попробовал избавиться от пут, но тут же получил тяжёлый удар ногой в живот. Откашливаясь и сплёвывая кровь, он пытался поймать ртом горелый воздух. Сквозь боль и выступившие слёзы он слышал голоса рабов и разобрал одно из немногих слов, которые он понимал на их языке:
— Wip, wip, wip!
Марк с ужасом посмотрел на жену.
Её тут же подхватили волосатые варвары и уволокли в кусты. Она визжала, сыпала проклятиями и отбивалась, но всё было тщетно. Её сопротивление только веселило и возбуждало их.
Несколько мучительных минут она истошно кричала и звала мужа. Затем стихла.
Глазами, полными слёз, Марк посмотрел на предводителя восставших:
— Прошу, умоляю, только не трогайте детей…
Крепкий германец злобно засмеялся, обнажив оскал идеально белых, ровных зубов. Он выбросил палку, взял одного из малышей, ловко подбросил, перехватил за ноги и с размаху обрушил его голову на мраморный край фонтана.

***
Рано утром уставшего Квинта Корнелия Марцелла встречали слуги и прекрасная, юная дочь Юлия. Отец ещё не вышел из паланкина, как она бросилась к нему на шею и радостно, с укором заговорила:
— Отец! Почему ты так долго? Тебе не стоило ездить к этому работорговцу, это недальновидно, люди будут сплетничать! Ты совсем не думаешь о последствиях: такие сомнительные связи не помогут моему замужеству!
Сенатор тепло улыбнулся:
— В Риме не было и нет более достойной и прекрасной девушки, чем ты Юлия. Ничто не способно опорочить мою дочь, даже если я вдруг заведу дружбу со свиньями!
Юлия по детски засмеялась:
— Я понимаю, что ты устал с дороги, но умоляю, расскажи, как прошёл вчерашний вечер? Там были какие нибудь достойные люди, кроме тебя?
Сенатор задумался:
— Даже не знаю как сказать, смотря с какой стороны посмотреть...
Он повернулся и жестом подозвал запыхавшегося Ругу. Тот спешно подошел к новому хозяину.
— Знакомься, Юлия, это наш новый раб… — Сенатор запнулся размышляя. — Вернее, гость — Руга. Я пока не знаю, как его правильно применить, но этот человек наделён весьма полезным знанием и многими талантами, поэтому мы придумаем что-нибудь интересное. Распорядись: выдели для него комнату, накорми и обеспечь всем необходимым для жизни.
Юлия внимательно и с любопытством изучала гостя глазами. Высокий, чуть сутулый и кривозубый, обычный римлянин, каких в городе тысячи, правда, в его глазах играли живые, задорные огоньки. От него веяло иронией, спокойствием и достоинством.
Руга низко поклонился:
— Очаровательная Юлия! Вы воистину достойная дочь своего благородного отца. Я пленён вашей красотой и невинностью, молю, будьте моей музой и госпожой!
Юлия смутилась, покраснела и уткнулась лицом в плечо отца.
Весь день Руга отдыхал от долгого перехода. Его поселили в небольшую отдельную комнату, дали письменные принадлежности, которые он попросил, и позволили ознакомиться с обширной домашней библиотекой, в которой особое внимание он уделил римским поэтам. Говоря без лишней скромности, предоставленные условия в доме сенатора, были настоящим карьерным взлетом. После бараков работорговца Марка, Руга наконец то вновь почувствовал себя человеком, а не скотиной.
Вечером слуги проводили его к трапезному столу господина. Сенатор с дочерью ужинали, общались и пили вино. Увидев Ругу сенатор благосклонно приветствовал:
— А, Руга, мы давно ждём тебя! Всё ли хорошо в твоих покоях? Как ты устроился?
Руга склонился в благодарном поклоне:
— Условия лучше, чем я того заслуживаю, господин!
Сенатор указал на небольшую тахту и сказал:
— Присоединяйся, отужинай с нами, мы с удовольствием послушаем все твои замечательные истории.
Руга сел и пригубил вина:
— Что вы хотите узнать, господин? Историю моей жизни или хотите, чтобы я прочёл Овидия?
Юлия с восторгом взмахнула руками:
— Папа! Он знает Овидия!
Сенатор скривил губы и снисходительно произнёс:
— Я бы предпочёл услышать твою историю, но Юлия так ценит поэзию и не успокоится, пока ты не прочтешь хотя бы пару строк...
Руга повиновался. Он встал, расправил плечи и вдруг преобразился. В комнате больше не было раба и слуги - Руга превратился в величественную греческую статую, запечатлевшую момент триумфа.
Глядя на Юлию, он с выражением произнёс:

— «Потом холодным меж тем мои покрываются члены,
С тела всего у меня упадают лазурные капли.
Стоит мне двинуть ногой, — образуется лужа;
стекают Струи с волос, — и скорее, чем об этом тебе повествую,
Влагою вся становлюсь.
Но узнал он желанные воды
И, навлеченное им мужское обличье, скинув,
Снова в теченье своё обернулся, чтоб слиться со мною».

Юлия покраснела, закрыла лицо ладонями.
Хмельной сенатор беззлобно и даже с восторгом прервал:
— Ну ты и наглец! Почему именно эта часть?
Руга ответил:
— Я не хотел трагедий и драм. Ваша дочь, прекрасная Юлия, вдохновила меня на отрывок про нимфу Салмакиду и Гермофродита. Я повиновался чувству и декламировал от души. Это песнь о чистой любви и слиянии двух начал в одно.
Сенатор повелительно провёл рукой в воздухе:
— Не надо про любовь, моя дочь непорочна! Лучше расскажи что-нибудь невинное и цветущее, как моя Юлия, — он с любовью посмотрел на дочь. — Например, про раннюю, цветущую весну…
Руга задумался:
— Про весну у Овидия? Мне сложно вспомнить такое прямо сейчас, но для вас я могу сочинить что-нибудь на ходу.
Он на мгновение задумался, замер и закрыл глаза, тихо и мягко произнося:

— «Розовый, пряный и жаркий
Дышит весенний зефир.
Сосны волнуются в парке,
С неба сочится сапфир.
Мелькают пернатые блики,
Крыльями ловят тепло.
Где-то в высоком просторе
Мерцает узором гало».

Руга виновато склонился:
— Прошу прощения. Стих не очень хорош, это не свойственно римской традиции, но в данный момент, ничего лучше мне просто не придумать...
Сенатор удовлетворённо похвалил:
— Мне нравится, поэтично, а главное — целомудренно. Я хочу, чтобы отныне ты читал в моём доме только такие стихи.
Руга покорно кивнул.
Сенатор сел поудобнее и наклонился вперед:
— Ну, довольно поэзии! Расскажи лучше, как ты оказался в Риме в таком незавидном положении?
Руга раскрыл рот, чтобы начать свой рассказ, но в комнату стремительно вошёл высокий и хмурый глава охраны Гай Вибий Крисп. Он наклонился к сенатору и стал что-то шептать на ухо господина.
Глаза Квинта Марцелла широко раскрылись, лицо побагровело от ярости.
— Чтоооо?!
Он вскочил с места:
— Когда?
— Ночью, после вашего отъезда.
— Что Марк?
— Обезглавлен и подвешен за ноги на воротах.
— А его жена и дети?
— Все убиты. Вилла разорена, рабы пока на вилле, но начинают расползаться по округе.
Ужасное лицо сенатора стало каменным и решительным:

— Быстро, собирай солдат! Мы подавим этот мятеж до прибытия карательного отряда. Мы раздавим этих грязных ублюдков, они будут молить о быстрой смерти!

***
Квинт Корнелий Марцелл, облачённый в лорику мускулату и гребнистый шлем, сидел на белом скакуне в окружении личной охраны. Дочь, Юлия, плакала, держась за уздечку коня.
— Отец, прошу тебя, оставь это дело другим! Пусть туда едет Гай Вибий Крисп со своими людьми, он прекрасно справится без тебя! Ты только недавно вернулся и совершенно не успел отдохнуть. Посмотри, как ты побледнел и исхудал, твой возраст… Подавлять кучку восставших рабов — это не соответствует твоему статусу, кроме того, это опасно, а вдруг тебя ранят или… — Она схватилась за сердце. — Убьют!
Сенатор сухо ответил:
— Это не просто восстание, дорогая, это дело Рима и дело чести лично для меня. Если бы звёзды сошлись чуть иначе, я мог бы болтаться на воротах рядом с несчастным Марком… Более того, я должен исполнить долг мести за невинно убиенных граждан республики. А также, я обещал Марку, что поблагодарю его за щедрый подарок, и я не забуду своего обещания.
Он решительно дёрнул уздечку, и конь резко развернулся. Охрана окружила господина, и внушительный боевой отряд конницы и пехоты маршем покинул виллу.
Сокрушённая Юлия в рыданиях бродила по саду и не могла успокоиться. Её трясло от волнения. Именно там, в саду, она и встретила Ругу. Он сидел на каменной скамье и что то читал.
Она приблизилась:
— Вы здесь? Вы так спокойны! Разве вам не жалко несчастного Марка и его семью? Разве вы не переживаете за моего отца?
Руга отложил чтение и почтительно встал поклонившись:
— Прошу прощения, госпожа, я провалился в мир мыслей и не расслышал ваших слов.
Она села на скамью:
— Я так встревожена и не могу найти себе покоя, а как вы можете быть таким хладнокровным?
Руга развел руками:
— Что вы, я вовсе не хладнокровен. Я просто не вижу смысла переживать за события, которые мне неподвластны. Ваш отец — человек долга, со стальной волей и обязательствами перед республикой. Отговорить его от поставленных целей не сможете ни вы, ни я. Марк и его близкие, как это ни прискорбно, убиты, и это невозможно исправить, реку не повернуть вспять. А что касается восстания — оно будет подавлено быстро и жестко, а моё участие или неучастие в этих событиях никак не изменят общего финала. Всё, что я могу — это сидеть здесь и учиться, пока у меня есть такая возможность. Я могу читать и впитывать мудрость веков.
Мы не выбираем ход судьбы, но можем корректировать обстоятельства для своего блага и развития.
Юлия смотрела на него изумлёнными глазами:
— Конечно, то, что вы говорите, это вроде бы правильно и логично, но как-то бессердечно. Мне грустно от того, что вы не такой, каким показались мне, тогда, когда читали стихи. У вас что, нет души?
Руга пожал плечами и улыбнулся:
— Я не знаю, я её никогда не видел. Но я знаю, что у меня есть разум, и я стараюсь прислушиваться к нему, а не к эмоциям. Только это и помогает мне выжить.
Она нахмурилась и ехидно прыснула, желая ужалить:
— Хорошо же он тебе помогает, раб…
Руга ничуть не обиделся:
— Именно так. Я раб. Почётный раб в доме могущественного сенатора величайшей и единственной империи. Мой господин кормит меня и обеспечивает всем необходимым, лишь для того, чтобы я читал, писал и думал. Именно к этому я всегда и стремился.
Юлия вскочила:
— Вы серьёзно говорите о том, что вам нравится быть рабом?
Руга опустил глаза:
— Никто не хочет быть рабом. Но если обстоятельства сложились таким образом, то я предпочитаю быть рабом, который занимается любимым делом, а не умирает в каменоломне.
Юлия покачала головой:
— Я так разочарована, как низко вы пали в моих глазах!
Руга прировал:
— Я и не пытался вас очаровать, моя госпожа. Я просто есть, просто существую, вот и всё. То, что происходит вокруг меня, и вы в том числе, это лишь эмоции и шум, которые иногда выходят на первый план. Вы можете осуждать и даже ненавидеть меня. Но я хочу, чтобы вы понимали, что ваша жизнь, ваш опыт — это то, что никогда не пересечётся с опытом моей жизни. Я пробирался в этот конкретный миг, в этот разговор всю свою жизнь. С десяти лет, когда я остался один во враждебном мире. Я учился и старался использовать любые возможности, чтобы выжить, продолжать свой путь и распоряжаться своей судьбой.
Юлия злорадно рассмеялась:
— Распоряжаться своей судьбой? Мой отец получил вас в дар от работорговца просто потому, что ему показалось, что вы интересны и можете быть полезны.
— Это действительно так. И мне было непросто зародить в его голове эту важную мысль, до этого мне было так же сложно попасть в дом Марка с рынка умирающих рабов, и вообще весь мой путь, начиная с Фракии, был крайне непростым и долгим, и всё же я здесь, в центре вселенной и занимаюсь чтением.
Юлия ударила раба по щеке:
— Я всё расскажу отцу, как только он вернётся!
Руга потер красную щеку:
— Я знаю! И это сделает меня ещё более ценным для него.

***
Восстание было подавлено в показательно образцовом порядке.
Ворота, с подвешенным и обезглавленным телом работорговца, с треском слетели с петель от двух ударов тарана. Хлынувшая лёгкая конница косила всё на своём пути, рабы в ужасе метались по двору, даже не пытаясь оказать сопротивление.
Следом за конницей быстрым маршем вошли тяжеловооружённые пехотинцы. Солдаты ловили бунтовщиков, стараясь их не убивать.
У фонтана, спиной к спине, стояли два крепких германца. Они остервенело отмахивались палками от облачённых в сталь солдат. Воины сенатора окружили варваров, выставив вперёд короткие копья и стали сжимать кольцо.
Квинт Корнелий Марцелл, в окружении личной охраны, въехал на виллу в последнюю очередь. Он угрюмо посмотрел на изуродованные тела детей и хозяйки дома.
— Бедная Зенобия... — произнес он и повернулся к помощнику: — Уберите женщину и детей, нужно провести обряд погребения. Снимите Марка с ворот и, ради богов, найдите его голову.
Он повернулся к Гаю Вибию Криспу:
— Всех, кого сможете, берите живьём, остальных рубите и дайте распоряжение, чтобы вдоль дорог ставили кресты. Здесь будет много работы.
Помощники разбежались выполнять поручения. Сенатор подъехал к окружённым германцам:
— Этих двоих я допрошу лично.
Допрос происходил тут же, возле фонтана. Сенатору вынесли кресло. Избитых и связанных варваров поставили на колени. Сидя на возвышении сенатор долго молча рассматривал германцев. Наконец он произнес:
— Вы понимаете латынь?
Рабы бессмысленно посмотрели на сенатора и заморгали. Квинт постучал пальцами по ручке кресла, копаясь в памяти и перебирая варварские языки. На ломаном галльско-германском он спросил:
— Зачем вы убили детей?
Один из германцев стал горячо ругаться и сплевывать зубы. Общий смысл слов был понятен. Кровь должна быть оплачена кровью: дети варвара были убиты римлянами точно таким же образом.
Второй варвар не ругался, не плевался и не оправдывался, он улыбнулся ослепительно белой улыбкой и с гордостью поднял подбородок. Его губы скривились и произнесли слова, которые Квинт истолковал как:
«Мёртвые маленькие волчата лучше матерых живых волков».
После чего германец  злобно засмеялся. Больше говорить было не о чём.
Сенатор подал знак и сказал:
— Тащите сюда кресты, этим двоим я буду лично вбивать гвозди в руки и ноги…
Солдаты подхватили дикарей и положили на деревянные кресты. Рабы дергались и кричали, но были абсолютно беспомощны.
Помощники принесли Квинту тяжелый молот и подали железный гвоздь. Сенатор работал как опытный палач. Его удары были точны и методичны. Молот опускался и поднимался вновь и вновь, варвары кричали от боли, плакали и взывали к богам. Спустя каких-то двадцать минут оба были намертво пригвождены. Сенатор утер пот со лба почерневшей от крови рукой  и отдал молот помощнику:
— Поднимайте кресты. Остальных бунтовщиков распните вдоль дороги, чтобы все в окрестностях видели итог, к чему приводят восстания против Рима.
Ближе к ночи усталый и опустошённый Корнелий  Марцелл покидал разрушенную виллу Марка. Над дорогой нависала вереница плачущих крестов. Проезжая мимо очередного распятого человека, он услышал жалобный вой:
— Господин, смилуйся! Я был верен хозяину и не участвовал в бунте! Моя вина лишь в том, что я не смог ничем ему помочь!
Квинт не остановился и не оглянулся. Он лишь дернул поводья, сухо и равнодушно бросил:
— Да, именно в этом ты и виноват!

***
Марцелл сидел в саду своей виллы и вертел в руках золотой перстень с огромным кровавым рубеллитом, обдумывая будущее. Этот перстень когда-то принадлежал несчастному работорговцу Марку. Он изъял его у казнённого германца, прежде чем отправить его на крест, и решил сохранить в память о своём верном клиенте. Сенатор смотрел на яркий камень и погрузился в тревожные мысли. Логические цепочки паутиной струились в его голове. Необходимо было сделать правильный, судьбоносный выбор.
В связи с прошедшими событиями в его жизни и карьере назрел переломный момент.
Сам император Клавдий отметил Квинта знаком внимания. За решительность и верную службу на благо Римской республики, а также за подавление мятежа рабов, Квинта поощряли и предлагали выбор: стать префектом Иудеи, возглавить поход против парфянских варваров или отправиться легатом и управлять всей Британией.
Выбор был непростой. Назначения лишь с виду казались возвышением, по факту же оказалось, что все варианты были потенциально провальными.
Маленькая, но стратегически важная для империи Иудея, после неоднозначного управления Пилата, была на грани резни и бунта. Союз с иудеями всегда был формальным, а теперь римлян там просто ненавидели.
Парфия, хоть и погрязла в дворцовых интригах и переворотах, всё же была сильна и богата, а главное - логистика пустыни затрудняла снабжение римских войск, в итоге исход возможной военной кампании был весьма неоднозначным и требовал безупречной подготовки.
Британия… Ехать на холодный север и управлять овцами и раскрашенными дикарями Квинт не имел никакого желания, это больше походило на ссылку. Квинт сжал кольцо в кулаке.
— Простите, господин!
Сенатор обернулся и увидел Ругу.
— Хотел сказать, что я рад, что вы в добром здравии. Простите, что помешал вашим мыслям, я прихожу сюда читать.
Квинт обрадовался.
— Здравствуй, Руга. Ты очень кстати. Мне нужно мнение думающего человека, человека который не заинтересован в моём провале. Знаешь ли ты про выбор, который мне поставил император?
— О да, господин!
Квинт улыбнулся.
— Мда, весь Рим - это баня со сплетнями, где любая тайна разносится с первыми соловьями…
Руга приблизился:
— Вы ищете верное решение?
— Да, Руга, ищу. Покопайся в своих знаниях, может увидишь тропинку, которую не вижу я?
Руга ответил без промедлений.
— Я уже думал об этом. На мой взгляд, вам нужно ехать в Британию.
Квинт скривился.
— Этот вариант был последним в моей очереди…
Руга покачал головой.
— Напрасно. Британия - это богатый и стратегически важный регион, который может приносить немалые прибыли, он расположен достаточно близко к Риму, чтобы при необходимости вернуться в столицу, и достаточно далеко, чтобы вы правили там по своему усмотрению. Если не считать граничащих германцев, то в целом регион относительно спокоен и безопасен.
Отмахнувшись Квинт перебил:
— Что скажешь про Иудею?
Руга задумался:
— Иудея -безнадежный вариант. Там невозможно закрепиться и добиться успеха. Слишком много религиозных фанатиков. Особенно опасны, на мой взгляд, христиане. Они никого не слушают и игнорируют любую выгоду. Они насаждают свою веру строгими догмами, взывая к справедливости, любви и братству. Как ими управлять, разве с такими договоришься? Нет, в Иудее нет возможности для вашего процветания. Оттуда против римского течения движется большая рыба, с которой будет много проблем.
Квинт согласно кивнул.
— А Парфия?
Руга нахмурил брови.
— Парфия слишком далеко, география и местное население против вашей победы. Помните, Марк Красс пытался завоевать регион и бесславно проиграл.
Его путь - урок для каждого. Двигаться дальше на Восток невозможно, там могут быть лишь временные успехи, но в конце концов любую экспедицию ждёт крах.
Сенатор замолчал в раздумьях, затем поднял глаза и гордо, с уверенностью произнёс:
— Юлия рассказала мне про ваш неприятный разговор. Я уважаю твой ум и твою философию, Руга, мне нравится твой путь адаптации к любым условиям и искусство выживания, он полезен для меня, но это не мой путь.
Он расправил плечи.
— Я Римский Патриций! Человек, который ломает границы и меняет обстоятельства, а не плывёт по течению, хватаясь за ветви. Я докажу всем и тебе тоже, что способен сделать невозможное.
Он встал.
— Я иду войной на парфян.

***
Решение было принято.
Сборы экспедиции заняли чуть более года. Под штандарт орла были собраны пятнадцать тысяч легионеров, не считая ауксилиев. Корабли подготовлены, маршруты продуманы и зачищены. Трюмы забиты оружием и провиантом. Особое внимание уделили вину и уксусу. Квинт проводил дотошные осмотры и спустил целое состояние на комплектацию и экипировку воинов.
Виллу сенатора пришлось заложить. Он влез в долги, но пользовался небывалым почётом общества. Отплывать решено было из Тарента, плыть предстояло с остановками через Крит и Кипр, с высадкой в сирийской провинции, городе Антиохия.
На одно только римское оружие Квинт не надеялся. Была проведена масштабная шпионская кампания. Для прохождения пустыни наняты сирийские и армянские проводники, предусмотрены огромные деньги на подарки и подкуп.
Для Юлии же год прошёл в слезах и нервных срывах. Она не верила в успех похода и переживала за жизнь отца. Помимо того, несмотря на рост влияния семьи в Риме, её финансовое положение стримительно ухудшалось. Сам Квинт и всё его окружение уже жили в кредит.
За время сборов Руга был максимально приближён к сенатору и стал его тенью. Везде, где появлялся Квинт, присутствовал и его верный слуга-помощник.
Он давал советы, вёл расчёты, договаривался о займах, налаживал дипломатические связи. К моменту отплытия, несмотря на огромные убытки и риски предприятия, авторитет сенатора Квинта Корнелия Марцелла оставался непоколебимым.
Прощание с Римом планировалось относительно скромным, но представительным. Среди гостей были лучшие люди сената и самые выдающиеся граждане. Особое место занимал действующий претор и друг детства Квинта Корнелия - Гай Ливий Нарцисс.
Гостей почти не развлекали, большинство собравшихся беседовали о политике и военном походе, все без исключения желали сенатору успеха.
Претор Гай Ливий Нарцисс поднял тост:
— Дорогой друг Корнелий, я всегда говорил, что ты похож на римского орла - птицу высочайшего полёта! Гости одобрительно зашептались.
Нарцисс продолжал:
— Да, ты уже не молод… И слава богам! В молодости ты был слишком горяч и кровожаден, часто бежал в самую гущу событий; это долго мешало тебе прийти к триумфу. Сейчас же, с годами, ты, подобно вину, сохранил всё самое лучшее и избавился от горького привкуса. Твоя отвага, выдержка и стратегический дар приведут нас всех к успеху!
Гости шумно приветствовали каждое слово претора, они стучали по столам кулаками и топали ногами.
Не привыкший к похвале и не любивший восхвалений Квинт Корнелий поднялся и двумя руками призвал гостей к спокойствию:
— Благодарю тебя, благородный Гай Ливий. Твоё присутствие сегодня - это высшая награда для меня. Я рад быть твоим другом, и вряд ли меня может порадовать что-то большее, чем это.
Он не успел выразить свою благодарность претору до конца, как вдруг двери распахнулись, и в зал ввалилась пышная процессия знаменосцев и оркестра. Фанфары пронзили помещение, и военный трибун громогласно объявил:
— Граждане Рима! Услышьте и приветствуйте!
Избранник богов, благороднейший владыка, победитель германцев — Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик!
Да здравствует он, победитель врагов, блюститель законов и защитник народов! Аве император! Аве цезарь!
Все всполошились, вскочили со своих мест и восторженно закричали:
— Аве! Аве! Аве!
Квинт Корнелий растерялся и взволнованно поднял руку вверх.
Вошедший император радушно приветствовал всех широкой улыбкой.
Он был высок и худощав, его лицо ничем особенным не выделялось, но в глазах читались ум, спокойствие и власть.
Император пребывал в хорошем настроении и начал по-простому, без предисловий и формальностей:
— Дорогой Квинт! Я очень взволнован твоим походом, поэтому решил лично прийти попрощаться с тобой и пожелать успеха. Парфия должна стать частью империи, и тебе это вполне по силам!
Император скромно опустился на мисуру, ожидая ответной реакции, но от неожиданности Квинт Корнелий онемел и не мог подобрать нужных слов.
 Клавдий сидел в центре зала, вокруг него образовался круг почтительной дистанции, все в нерешительности молчали.
Голос Руги прервал тишину:
— Да здравствует отец отечества, наследник славных времён, покровитель мира! Венец безупречной доблести, носитель лавров, вождь всех народов! Великий император Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик! Да вознесётся хвала и слава до небес о всемогущем владетеле, чей лик сияет, как сияет солнце на троне вселенной!
Зал облегченно разразился восторженными овациями!
Обращаясь к хозяину вечера, Клавдий с улыбкой заметил:
— Квинт! Твой глашатай лучше моего! Присматривай за ним, а то я его украду!
Гости засмеялись, а Квинт Корнелий очнулся и приблизился к императору:
— Император, мой господин, ваше присутствие - величайшая честь. Прошу вас, не откажите и примите наши скромные угощения.
Он хлопнул в ладоши, и спустя мгновение началась смена блюд. Император недоверчиво посмотрел на вино и произнес:
— Предпочитаю духовную пищу, порадуй меня музыкой или стихами. Только не надо более славить моё имя, прославьте подвиг и триумф простого римского легионера.
Квинт Корнелий с надеждой повернулся к Руге.
Тот с пониманием кивнул, вышел вперёд, громко и торжественно отчеканил:

Ломая щиты, рубя границы,
Маршем идут сыны волчицы.
В диких лесах и мёртвых песках
Дороги из камня несут на плечах.
Через латынь и стальное горе
Сковали кольцом великое море.
Пилум летит, стучит лопата
Во имя народа и сената!

Публика выжидательно молчала и смотрела на императора.
Император встал, улыбнулся и произнес:
— Как славно! Запишите мне этот стих!

***
Вереница кораблей медленно прорезала ребристую гладь синего, бесконечного моря. Цветные паруса безнадежно пытались поймать хоть немного ветра. Изможденные гребцы толкали судно вперед за счет силы рук.
Бледный Руга перегнулся через перила корабля и кормил рыб содержимым своего желудка. Сенатор подошел к слуге и благосклонно поинтересовался его здоровьем:
– Как ты, Руга? Не думал, что морская болезнь сломит тебя столь скоро…Руга шумно извергся, сплюнул за борт кислую желчь и рухнул на палубу.
– Раньше я много плавал на кораблях, и такого со мной никогда не было. Боюсь, что это вовсе не морская болезнь. Вам лучше отойти от меня, господин… Сенатор перестал улыбаться и остановил в воздухе руку, которой хотел похлопать слугу по плечу.
Палящее солнце отражалось от воды, раскаленный воздух густым слоем лежал на палубе. То и дело со всех концов раздавались жалобные голоса и стоны.
Экспедицию постигла эпидемия дизентерии. Экипажи почти всех кораблей мучались от жара, рвоты и поноса. Полное обезвоживание войска привело к необходимости сделать остановку на острове Крит более продолжительной, чем планировалось изначально…
Две недели лагерь восстанавливал силы и тратил ресурсы. Несмотря на своевременные меры и создание карантинных зон, коварная болезнь унесла жизни почти двух тысяч человек. Самое ужасное заключалось в том, что войско практически осталось без конницы. Животные быстро заражались, ослабевали и падали замертво.
В палатке сенатора царила нервная обстановка. Совет командного состава спорил о дальнейших действиях. Кто-то предлагал задержаться на Крите еще на неделю, кто-то предлагал разделить войско, оставить больных и двигаться дальше.
Квинт Корнелий спросил помощника:
– Как там Руга? Он нужен мне на совете!
Молодой помощник ответил:
– Ваш слуга очень слаб, его организм не тренирован и плохо сопротивляется болезни, он не способен прийти на совет.
Квинт Корнелий злился.
– Он заболел один из первых и до сих пор не пришел в себя. Сколько можно умирать? Он встал с места и произнес:
– Прошу прощения, уважаемый совет. Я предлагаю прерваться и сделать перерыв, окончательное решение о походе я приму вечером.
После чего вышел из палатки. Члены совета ничуть не удивились и лишь многозначительно переглянулись – все знали, куда и зачем ушел их лидер.
Руга лежал на пропитанной потом и рвотой лежанке. Он был бледен, худ и вымотан. Квинт Корнелий сел рядом.
– Как ты, Руга? Тебе что-нибудь нужно? Руга выдавил улыбку:
– Похоже, это вам что-то нужно, мой господин.
Квинт Корнелий согласился:
– Да, нужно. Мне нужен твой совет, Руга. Мы теряем силы и время. В лагере много погибших солдат и лошадей, а еще даже ни одного сражения не было. Я не знаю, что мне делать, а единственный человек, мнение которого меня интересует, решил умереть…Руга попытался приподняться, но снова завалился на лежанку:
– Надо сделать то, чего вы не хотите, господин. Признайте, что поход провалился.
– НЕТ! – Квинт Корнелий ударил кулаком по небольшому столику.
Руга продолжал:
– Мы еще можем все исправить. Нужно лишь предпринять ряд мер. Оставлять больных со здоровыми опасно, так эпидемия никогда не кончится. Вы должны разделить войско и оставить на Крите всех, кто заражен. Остальным же нужно вернуться в Рим для реорганизации и восполнения ресурсов.
– Это невозможно! Это полный позор, меня уничтожат кредиторы… Я не потяну возвращения в Рим и реорганизации.
– В противном случае вы прибудете в Антиохию в обескровленном состоянии и без конницы. Восстанавливать силы на чужой земле будет гораздо сложнее.
Сенатор нахмурился:
– Антиохия – это часть Римской империи.
Руга улыбнулся:
– Разумеется, и нас там очень любят и ждут. Не тешьте себя надеждами…
Сенатор обхватил голову руками и долго сидел молча, после чего решительно взглянул на Ругу:
– Ты остаешься здесь с больными и умирающими, я продолжаю путь в Антиохию с основными силами. Я не прерву поход.
Квинт Корнелий на мгновение задумался.
– Я напишу письмо в Рим и попрошу Претора Гая Ливия Нарцисса забрать тебя и всех, кто выживет на острове, домой.
Руга благодарно кивнул.
Сенатор снял с пальца перстень с кровавым рубеллитом и вложил в ладонь слуги.
– Хочу, чтобы ты знал: хоть я и не слушаю твоих советов, мне было важно, что ты думаешь, и помни – мой дом - твой дом. Надеюсь, ты выживешь, и мы свидимся снова, мой друг.

***
Ранним осенним утром римская флотилия вошла в порт великой Антиохии. На берегу её встречали толпы нищих и убогих людей в лохмотьях. Они громко стонали и просили милостыню, кричали и поднимали над головами нательные деревянные кресты. Часть людей поднимала деревянные дощечки с примитивным изображением неизвестного человека, который явно не был императором Клавдием.
Квинт Корнелий смотрел на чужой берег, заполненный разнородной людской массой. Он повернулся и обратился к помощнику Гаю Вибию Криспу:
— Это христиане?
Гай Вибий пожал плечами:
— Кто их знает? Думаю, что да, я раньше таких никогда не видел.
Сенатор нуждался в совете и спросил.
— Думаешь, стоит их разогнать?
Гай Вибий легкомысленно улыбнулся:
— Почему бы и нет? Военной угрозы они явно не представляют, но если их не прогнать, то они будут путаться под ногами и мешать разгрузке.
Квинт подумал про Ругу:
«Если бы он был рядом, то наверняка посоветовал бы, как поступить правильно».
Корабли вставали на якорь и разгружались.
Перед высадкой основных сил и грузов на берег десантировался небольшой отряд в полном военном облачении. Они пинками и палками разогнал попрошаек. Солдаты возвращались, смеясь и хвастаясь перед товарищами небольшими сувенирами в виде крестов и икон.
Квинт слышал их разговоры:
— Слабые, но упорные! Я ему говорю: «Проваливай, не мешай разгрузке!» А он сидит и смотрит, крестом машет! Пришлось ударить его палкой по голове — кровь так и хлынула, вот, все руки забрызгал!
Квинт нахмурился и разозлился на себя. Это было ошибкой, не стоило начинать с кровопролития.
Из городских ворот вышла процессия прокуратора Гая Юлия Галория и членов городского совета из местной знати.
Он приветствовал Квинта Корнелия:
— Славься, Император Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик!
Квинт ответил:
— Пусть боги хранят Императора Клавдия — он лучший и достойнейший правитель, опора нашего мира!
Римляне обнялись.Прокуратор поинтересовался:
— Как вы добрались, все ли целы?
Квинт устало покачал головой:
— Дела обстоят скверно, нам нужна ваша помощь, прокуратор.
Прокуратор с пониманием вздохнул и добавил:
— Конечно, конечно, мы предоставим всё, что нужно!
Началась долгая, кропотливая разгрузка. Увы, несмотря на то, что войско было разделено - на острове Крит и часть легионов осталась на карантине - сбежать от болезни удалось не всем.
Среди прочих грузов в порту складировали мертвых и больных солдат. Так же и сам Квинт чувствовал себя нехорошо. Он всем видом старался демонстрировать стойкость и уверенность в себе и гордо расхаживал по пристани, подбадривая солдат! Однако его бледность и измученный вид говорили сами за себя.
После недолгих обсуждений с прокуратором и советом, было принято единогласное решение переждать эпидемию и отложить военный поход на неопределённый срок.
На прокорм и восстановление страдающее от болезни войска необходимо было расквартировать в домах местных жителей.
В древний, притихший город входили стройным маршем. Местные жители смотрели на солдат не скрывая страха и волнения. Городские улицы испуганно закрывали окна и двери.

***
Военный лагерь на Крите потихоньку оживал и приходил в себя. Болезнь отступала.
Местные жители изолировали войско и не пускали больных в города и деревни. Однако некоторые добровольцы во главе с добросердечным стариком, христианином Аристоном взяли на себя обязанность заботиться о страдающих римлянах.
Старый грек Аристон самоотверженно ухаживал за больными: он варил похлёбку из крупы, смешивал уксус с водой и обтирал заражённых, выносил нечистоты и стирал бельё. Рискуя заболеть, Аристон трудился без отдыха и жалоб.
Он так беззаветно отдавался делу, что снискал искреннюю благодарность, уважение и любовь солдат.
Даже Руга, который был крайне истощён и обезвожен, постепенно шёл на поправку. Рвота прекратилась, работа кишечника приходила в норму. Со временем он стал есть твёрдую пищу и вставать с постели, опираясь на палку, чтобы не упасть.
Впоследствии Руга стал помогать Аристону и его сподвижникам и ухаживать за солдатами.
Аристон терпеливо объяснял:
— Вино и уксус в правильной пропорции облагораживают воду, делая её пригодной для питья и лечения. Прежде чем войти к больным, окуни руки в чан с уксусом, выходя из палатки, так же полощи руки и никогда не касайся ими лица.
На нос и рот надень повязку, чтобы хворь не проникла в твоё нутро. Испражняться ходи к морю, сливай нечистоты подальше ото всех.
Как и все остальные Руга проникся к греку глубоким почтением и смотрел на старца снизу вверх:
— Ты мудр, Аристон! Откуда у тебя такие тонкие знания в целебном деле?
Не отрываясь от дел, Аристон рассказывал:
— Мой учитель, Анаксимен Микенский, был дальним родственником великого философа и врачевателя Филолая Микенского. Анаксимен же обучил меня логически мыслить, читать звёзды и врачевать. Это было очень давно, в другой жизни, до того, как я принял христианство... с тех пор философия для меня умерла, но  полезные знания остались, вот я и приношу посильную помощь всем, кому она требуется.
Руга скривился от разочарования, но не стал развивать тему отступничества.
— Скажи, разве ты не боишься смерти, Аристон? Здесь так легко заболеть…
Аристон отмахивался:
— Это мой крест, который я несу на Голгофу, моя плата за былые грехи, которые мне посчастливилось искупить.
Руга задумчиво добавил:
— Я раньше не видел христиан, все они так же добры, как и ты?
Аристон отвечал:
— Сказано: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя!» Раз так сказано - значит поступить иначе не богоугодно!
Руга сомневался:
— А если это враг, который желает тебе смерти, разве я могу возлюбить врага? Я готов не делать ему зла в ответ, но возлюбить - это выше моих сил.
Аристон смеялся:
— Враг сегодня, завтра станет другом. Иисус любил нас всех, и даже солдат, что мучили Его. Не храни гнев в сердце своём, ибо зло порождает зло, а добро порождает добро.
Руга скептически улыбался, но не хотел быть грубым, поэтому спросил:
— Скажи, Аристон, к каким благам ты стремишься? Ты говоришь прекрасные вещи, но всё не бывает так просто. Я вижу, ты умный человек, а не фанатик, и я уважаю твой путь, но мне сложно поверить, что ты не ищешь выгоды.
Аристон отмахивался:
— В этом и разница между нами: ты пытаешься всё понять и осмыслить, ищешь логическую связь между моей помощью и возможной выгодой, а я просто помогаю нуждающимся, потому что Иисус так завещал нам - такова воля Бога!
— Иисус — твой Бог? — спросил Руга.
— Нет, Он — Сын Божий.
— Ты видел Его?
— Нет, что ты! Я даже никогда не бывал в Иерусалиме.
— Как же ты можешь верить в то, чего не видел, и следовать идеям, в которых нет логики?
— Всё просто, друг мой, — сказал Аристон, — верую, ибо чудо!
Руга кивал:
— Мне нравятся твои слова, я вижу добро, что ты совершаешь. Я рад, что ты веришь в то, что проповедуешь, - ведь иначе ты бы не заботился о нас, и я бы наверняка умер…
Подумав ещё, он добавил:
— Я рад, что ты христианин, хоть и не приемлю твоё отступничество от философии.

***
Дела обстояли ужасно.
Хоть болезнь и не сломила Квинта Корнелия, тем не менее она ослабила его тело и решимость. Худой и бледный сенатор лежал в своих покоях на вилле прокуратора и искал выход из тяжёлого положения.
С тех пор как он с войском высадился на берег, проблемы сыпались на них огненным дождём. Римские легионы обременяли и объедали население провинции. Они потребляли слишком много еды, воды и вина. Слоняющиеся без дела солдаты занимались откровенным грабежом и постоянно участвовали в драках. Уже было несколько изнасилований и убийств.
Хотя Квинт Корнелий и следил за дисциплиной, контролировать всех было невозможно, тем более что неоднородное население Антиохии было откровенно недружелюбным. Многотысячный, неприветливый город, находясь на стыке севера, юга, запада и востока, был переполнен народами со всех концов мира.
Народами, у которых не было понимания римского гражданства, многие дикари даже не знали латинского языка. Улицы кишели шаманами, разбойниками, шпионами и культистами. И хуже всех были христиане…
Эти фанатики: действовали без логики и цели, они сами лезли на мечи, и чем больше они страдали, тем больше последователей у них становилось. Создавалось ощущение, что христиане повсюду.
Тягостные мысли прервал стук в дверь.
В дверь покоев робко вошёл прокуратор Гай Юлий Галорий. Прокуратор мог ничего не говорить - Квинт уже знал, о чём пойдёт их беседа. Он понимал, что это за человек и не испытывал к нему уважения. Очевидно, что прокуратор получил должность за счёт знатной фамилии и богатых родственников.
При нём сирийская провинция пришла в настоящий упадок. Массовых восстаний до сих пор не было - только благодаря какому-то чуду. К сожалению, теперь квартирование римского войска постепенно перевешивало чашу весов в сторону массовых гражданских столкновений. Уже завтра чудо могло закончиться.
— Дорогой Квинт, как ты себя чувствуешь? Могу ли я как-то облегчить твои страдания? - спросил прокуратор.
Квинт встал и пожал плечами:
— Мне лучше. Гай, благодарю тебя.
Они стояли и молча смотрели друг на друга.
Откровенно и с вызовом Квинт спросил:
— Ты хочешь мне что-то сказать?
Прокуратор неуверенно улыбнулся:
— Друг мой, ваше присутствие в моём доме - это величайшая честь! Могу ли я узнать, как долго мы будем наслаждаться этой честью? Мне нужно это понимать, потому что необходимо провести перерасчёты запасов. Город не ждал так много войск на такой долгий срок, наши кладовые не бесконечны… - он уставился в пол.
— Разве вас не ждут славные победы в Парфии? Разумно ли тратить время в нашем захолустье? - спросил прокуратор.
— Дай нам срок, - ответил Квинт, - мы уйдём через три дня.
Гай Юлий Галорий радостно замахал руками:
— Ни в коем случае вас не тороплю. Все мы верные слуги славного императора Клавдия, и у нас одна цель — процветание Рима!
Счастливый прокуратор покинул комнату. Квинт Корнелий обессиленно рухнул на ложе.
Да, признался он себе, это провал. Нужно было возвращаться в Рим с Крита, как советовал Руга, теперь же возвращение просто невозможно. Обратный путь грозит мятежом солдат и вечным позором.Он закрыл лицо руками и провалился в тревожный сон.

***
Болезнь окончательно отступила.
Решительные меры, предпринятые Аристоном и его помощниками, привели к успеху. Пришедшие в себя легионеры отъедались и набирались сил.
Ласковый и тёплый Крит был полон красивых женщин, свежей рыбы и сладких фруктов; запасы вина позволяли солдатам скрасить тоску по дому.
Но без военного руководства дисциплину никто не поддерживал. С каждым днём военный лагерь всё больше превращался в вакханалию: пьяные солдаты и местные жители братались, предавались разврату и напивались до беспамятства.
Не участвовавший в общем разложении Руга сидел у костра и помешивал угли длинным прутом. Пьяный помощник Аристона, Софрон, шатаясь прошёл прямо перед ним, затянул пошлую песню, но тут же рухнул на землю и захрапел.
Руга бросил на него короткий неодобрительный взгляд и покачал головой.
Аристон посмотрел на Ругу и улыбнулся:
— Не осуждай Софрона… Когда-то он был большим мудрецом, а теперь стал отступником и пьяницей, но не по своей воле. Он много лет страдает от неизлечимой хвори, его терзают сильные головные боли.
Аристон с грустью повторил:
— Да, Софрон стал развратником и пьяницей, и в том виновата его болезнь… Как говорил Гераклит: «Всё течёт, всё меняется». Так что сегодня одни взгляды, завтра - другие. Теперь Софрон - невольный последователь гедонизма киренаиков. Думаю, ему осталось жить совсем недолго, и он хочет провести последние дни в праздности и удовольствиях. Для него боль - это зло, а удовольствия - благо. Чем больше он пьёт, тем меньше его тревожит боль. Мне жаль его… Лично для меня всё это глупости: стоики, киренаики, эпикурейцы, киники - всё одно, ибо жить надо праведно, во Христе.
Руга возмутился:
— Разве это философия? Софрон просто заглушает голос разума. Вместо того чтобы прислушаться к себе, рассудить здраво и принять трудности, Софрон распутствует и выдаёт это за добродетель. А ты со своим христианским софизмом и всепрощением готов убеждать меня, что чёрное - это белое, а белое - это чёрное. К тому же, защищая Софрона, ты опираешься на авторитет Гераклита, который явно не об этом говорил и не то имел в виду. Быть последователем умеренного Эпикура ещё куда ни шло, - продолжил Руга, - но Софрон опустился ниже всяких пределов, это позор!
Аристон покачал головой:
— Ты осуждаешь, а не пытаешься его понять. Значит, ты сам далеко не образец стоической мудрости.
Руга задумался:
— Это так, ты поймал меня. Я действительно дал волю эмоциям… Но тем не менее, какую бы боль ни испытывал Софрон, я не могу принять его образ жизни.
Оба замолчали.
Спустя минуту Руга добавил:
— На самом деле, я вспылил не из-за пьянства Софрона и его отступничества. Меня огорчаешь ты, Аристон. Свой светлый ум ты заковал в христианские догмы и смотришь на меня и на того же Софрона одинаково! Как на заблудших овец, как будто ты знаешь какую-то истину, а мы отбились от стада! И всё это не подкрепляется ничем, кроме твоей слепой веры!
Аристон смотрел на Ругу сквозь огонь:
— Я и правда знаю истину, которую ты и такие, как ты, никак не поймёте. Ваш век закончился, мой умудрённый науками друг. Пока вы спорили о природе вещей и выбирали, к какой школе примкнуть, пришла эпоха большой рыбы. Она наступит не сегодня и не завтра, но её уже не избежать. Ты можешь не соглашаться со мной на словах. Но я вижу, что ты чувствуешь перемены, о которых я говорю, и ты боишься их, ведь если я прав, то вся твоя жизнь и убеждения просто - погрешность.

***
Выйти из Антиохии через три дня, как обещал Квинт Корнелий, было нереально - на подготовку ушло почти две недели. Гай Юлий Галорий лез из кожи вон, чтобы поскорее выдавить войско Марцелла из города, он не скупился и нанял караван подготовленных пустынных верблюдов для перевозки обоза.
Обстановка на улицах была откровенно враждебной и взрывоопасной: никто уже не скрывал своего раздражения - ни горожане, ни солдаты. В некоторых районах города вспыхнула дизентерия. Дети бросали в легионеров камни, палки и грязь.
До столицы Парфии решено было идти восточным путем, через Сирийскую пустыню. Данный маршрут был намного короче чем армянский путь через горы, но в то же время тяжелее из-за палящего солнца и невозможности пополнять запасы воды. Первая основательная остановка планировалась в городе Дура-Европос на Евфрате. Далее - вниз по течению реки и на восток к Ктесифону.
Войско сопровождалось груженым караваном, сирийскими, армянскими и греческими проводниками.
Как только легионеры вышли из Антиохии, ворота города со скрипом закрылись.
Но несмотря на жару, настроение у всех улучшилось. Даже истощенный Квинт Корнелий почувствовал подъем сил и надежду на успех. Хоть ряды солдат  заметно поредели из-за эпидемии, всё же их жизнь теперь была в их собственных руках. Никто не чувствовал ненавистных взглядов и не боялся получить нож в спину.
В конце первого дня пути, в песках был разбит лагерь, и зажглись огни костров. Как только зашло солнце, температура опустилась до минимальных значений. Было так холодно, что люди, стоявшие лицом к костру, были вынуждены вращаться вокруг своей оси, чтобы согреть спину, -  где-то даже начинались драки за самые теплые места.
И всё же, после заката, пустыня была прекрасна. Никогда прежде Квинт Корнелий не видел такой огромной луны и таких ярких звезд, из-за них ночь не была темна, напротив, она была светло-синей и прозрачной.
Заворожённый, лагерь, покорённый магией бесконечных песков, проникся тишиной. За несколько месяцев тяжелого и безрезультатного похода это был самый светлый и спокойный момент. Именно в эту ночь Квинт остро ощутил желание жить и тоску по родным местам.
Он думал о дочери и сокрушался оттого, что всю жизнь был невнимательным отцом. Ах, как редко он уделял ей внимание… слишком часто он отдавал предпочтение делам, нежели своему единственному родному человеку.
Бедная, нежная и ласковая Юлия, она так рано осталась без матери и не смогла получить от Квинта всей той любви, которую заслуживала.
 Отправившись в поход, он обрек её на долги и многие трудности и при этом, даже не успел выдать замуж.
Сенатор смотрел на далекие светила и мысленно прощался со своим ребенком, Квинт понимал, что никогда больше ее не увидит, как не увидит и своих внуков. Даже если случится чудо, и поход закончится триумфом, он уже вряд ли вернется. Преклонный возраст и тяжёлая дорога не позволят ему вновь добраться до Рима.
Квинт был так безнадежно далеко от дома и уходил всё дальше, проваливаясь в неизвестность где нет ни триумфа, ни суда, ни смысла.

***
Руга проснулся от оглушающей тишины.
Он вышел из палатки и обнаружил, что в лагере практически никого нет. Лишь пьяный Софрон всё так же лежал и храпел на земле; в палатках оставались немногие больные и умирающие легионеры. Но в целом лагерь был пуст.
Руга ходил и озирался. Он звал Аристона, но и тот куда-то запропастился. В какой-то момент Руга заметил, что все следы на земле слились в единый поток, который устремился к побережью. «Неужели за нами прислали корабль? Может, вернулся Квинт Корнелий? Но тогда почему меня никто не разбудил?»
Руга шёл по следам толпы и перебирал тревожные мысли. Через полчаса своего короткого путешествия, выйдя из лесистых зарослей и пройдя сквозь прибрежные валуны, он оказался на длинном песчаном пляже.
Здесь были десятки людей, солдаты и местные жители. Легионеры стояли и смотрели на морской прибой. Перед ними, весь в белом, по пояс в воде стоял Аристон.
Аристон читал молитву и крестил подходивших к нему солдат. Он закрывал им глаза и окунал в морскую волну. После чего воодушевленные солдаты возвращались к друзьям и соратникам.
Руга знал многих из этих солдат - ещё недавно это были отменные головорезы, стражи империи, прошедшие много сражений в Галлии, Иберии и Греции, - но такими он видел их впервые. Легионеры обнимались и поздравляли друг друга. Руга не понимал, что именно в них изменилось, но видел, что какая-то неуловимая перемена произошла. Он посмотрел на Аристона и тот заметил его приближение. Он улыбнулся и перекрестил воздух.
Как по команде, солдаты стали поворачиваться к Руге. Аристон крикнул:
— Я верил, что ты придёшь, Руга! Присоединяйся к нам, друг мой. Начни свой путь к Богу сегодня. У нас нет рабов и господ, мы все равны перед Богом! Здесь есть грешники страшнее тебя, но и их Бог принял в своё стадо, и их он готов простить. Неси во тьму слово Божье вместе с нами. Такой умный человек, как ты, должен быть среди нас!
Руга растерянно остановился.
— Я пришёл вовсе не для крещения. - Он с грустью посмотрел на крестителя.
— Что ты делаешь, Аристон? Рим не примет их обратно и жестоко покарает всех за измену, своими действиями ты обрекаешь их на смерть, их всех ждут кресты вдоль дорог…
Аристон провёл рукой по воздуху.
— Империи скоро рухнут. Останутся лишь люди - поделённые на тех, кто грешен, и тех, кто принял Христа. Выбирай сторону, мой друг: ты с Богом или с Сатаной?
Крещёные солдаты стали подбадривать Ругу и звать к себе:
— Руга, будь с нами!
— Руга, прими Христа!
— Руга, присоединяйся и ты не будешь больше рабом!
Они улыбались и приветливо тянули к нему руки.
Руга скривился. Обращаясь к Аристону, он произнёс:
— Мне претит твоя радикальность и догматизм. Ты нечестен, Аристон! Ты соблазняешь их, упрощая мир, деля его на плохое и хорошее, на своих и чужих!
Ты забираешь их свободу думать! Пусть я раб телом, но мои мысли свободны!
Обращаясь к солдатам, он крикнул:
— Ваша слепая вера во всеобщее счастье и любовь - безумна! Ваши благие намерения приведут вас к насилию и упадку.
Толпа замолчала. Аристон перевёл взгляд и позвал к себе следующего легионера. Крещение продолжилось. Толпа отвернулась от Руги. В злости и волнении он развернулся и направился обратно в лагерь.

***
— Господин, проснитесь!
Квинт Корнелий открыл глаза. Над ним стоял глава его личной охраны — Гай Вибий Крисп.
— Что случилось, Гай?
— Господин, я решил разбудить вас. Вы должны увидеть это сами. Там всадник...
Квинт протёр глаза и с трудом встал.
— Что, какой всадник?
Он жадно выпил тёплой воды и потряс головой, прогоняя сонный дурман.
— Да, парфянский воин стоит на вершине песков.
Выходя из шатра, Квинт Корнелий на мгновение ослеп от яркого света пустыни. Гай Вибий Крисп указал пальцем на недалёкую дюну. Там, на возвышении, на изящном верблюде, сидел человек, с ног до головы закутанный в белую ткань.
Глава охраны проговорил:
— Я думаю, это разведчик. Теперь они узнают, где мы, и сколько у нас солдат. Они будут готовиться к бою. А может, нападут на нас сами… Прикажете его поймать?
Квинт Корнелий сделал несколько неуверенных шагов по горячему сыпучему песку: ноги сенатора разъехались в разные стороны.
— Это как ловить ветер - нам за ним не угнаться Гай…
Вдруг застывший всадник пришёл в движение и медленно направился в сторону лагеря.
Сенатор и глава охраны переглянулись.
— Гай, быстро найди переводчика. Похоже, этот разведчик хочет о чём-то поговорить.
Гай распорядился, и слуги привели смуглого, сухого старика.
— Вот, господин, это Зарех. Он знает парфянский и армянский языки.
Квинт Корнелий обратился к старику.
— Зарех, сейчас ты будешь переводить. Я хочу знать, чего хочет этот всадник.
Старик улыбнулся беззубой улыбкой и на ломаном латинском произнёс:
— Нет, господин, мои услуги вам не понадобятся. Нам не придётся с ним разговаривать ни сегодня, ни когда-либо ещё.
— Что ты имеешь в виду?
— Он идёт не для разговоров. Он просто снимает мерку. Именно поэтому он идёт со стороны солнца. Вот поглядите сами!
Белый всадник остановился на холме примерно в пятистах шагах от лагеря.
Он забрался на вершину холма и встал в центре солнечного диска, отчего тут же превратился в размытую, плохо различимую тень. Из-за света смотреть на него было невыносимо больно.
Квинт Корнелий щурился и вглядывался в размытое пятно.
Не слезая с верблюда тёмный силуэт вознес левую руку над головой, словно пытаясь коснуться неба, затем резко дернул правым плечом и замер в ожидании.
Спустя несколько секунд Квинт услышал шипящий свист и увидел, как один из его облачённых в сталь часовых рухнул на землю, держась за длинную стрелу, которая торчала из его шеи. Часовой беспомощно хрипел и пучил глаза, он бил по песку ногами и пускал кровавые пузыри из раны. К умирающему солдату со всех сторон быстро сбегались товарищи, в лагере раздались крики - началась неразбериха.
Некоторые легионеры вскочили на коней и верблюдов и ринулись в погоню за одиночным врагом, но забраться на высокую песчаную дюну быстро и с разбега, было невозможно. Ноги животных проваливались, всадники падали и скатывались по склону.
Воин на холме некоторое время смотрел на происходящее в лагере, после чего спокойно развернулся и неспешно растворился в бесконечных песках.

***
После крещения, которое устроил Аристон, атмосфера в лагере поменялась. Обретшие новую веру легионеры стали ближе, сплочённее и терпимее друг к другу. Каждый день они слушали проповеди своего нового проповедника - о любви, всепрощении и новой христианской жизни. Красноречивый и искренний Аристон умел находить правильные слова, привлекая и удерживая внимание окружающих. Со временем даже самые убеждённые скептики склонились на его сторону. Слепая, всепоглощающая вера Аристона, его фанатизм, преданность делу и личный пример праведности были настолько заразительны, что многие солдаты даже начали отказываться от вина и распутства, стараясь подражать ему.
Один лишь только Руга был паршивой овцой. Он не только не принимал христианства, но и старался вразумить окружающих, из-за чего постепенно стал невольным изгоем. Нет, никто не прогонял и не притеснял его. Отношение к Руге в целом не изменилось, все были также добродушны и приветливы, как и раньше, но Руга со своей критикой и непримиримостью выбивался из общества. Каждый раз, подходя к костру, он слышал, как замолкают весёлые голоса. Ему предлагали еду и вино, с ним говорили о погоде, интересовались его здоровьем, но в целом, в общении чувствовалось напряжение. И источником этого напряжения был никто иной, как сам Руга. Всем своим естеством он не принимал христиан и не мог смириться с успешной миссионерской деятельностью Аристона. Произошло то, с чем Руга боролся всю жизнь. Он по-настоящему потерял контроль над своими эмоциями. Пришлось признаться себе в том, что он ненавидел Аристона и завидовал ему. Тот, кто ещё совсем недавно был ему другом, вдруг стал врагом.
Руга злился не только на Аристона, но и на себя, за то, что испытывает эмоции, которые недостойны пути истинного стоика.
Понимая, что из-за ненависти его личность стремительно деградирует, Руга принял единственно верное решение о самоизоляции. Он решил вычеркнуть общину из своей жизни.
Рано утром, пока лагерь спал, Руга собрал немного хлеба, взял воды и вина, небольшой походный котелок, тёплые одеяла и ушёл на побережье. Там, на солнечном берегу, он обосновался у невысоких, массивных скал, которые защищали его от ветра. Руга лежал на горячем песке, накрыв голову сырой тряпкой, спасаясь от перегрева. Он слушал шум волн и сосредоточивался на внутренних ощущениях.
 Руга вытравливал из себя волнение и тревоги, стараясь привести разум, душу и тело к равновесию.
Он прощал Аристона за отступничество и за слепое поклонение новому богу, прощал солдат за наивность и недальновидность, прощал себя за потерю контроля и эмоциональность. Он старался отрешиться от суеты и постепенно, через всеобщее искреннее прощение, пришёл к победе чистого разума.
Здесь, в уединении, среди безмолвных скал и шума волн, он наконец нашёл утерянную гармонию, смог выдохнуть и провести подробный анализ всех последних событий.
Руга примирился с реальностью и позволил ей существовать отдельно от себя. Неважно, что происходило в лагере христиан. Главное, что ОН, Руга, не потерял свой собственный голос.
До самого заката Руга, накрывшись одеялом, сидел на пляже, ни о чём больше не думая. Пока не увидел на горизонте вереницу парусов: к острову медленно приближались римские военные корабли.

***
Четыре дня и три ночи потрепанные римские легионы с боями отступали в глубь пустыни по пути в Дура-Европос, постоянно обороняясь от непрерывно накатывающих волн парфянских лучников.
Вражеские лёгкие стрелки на высоких верблюдах подбирались на расстояние выстрела со всех сторон, они опустошали несколько колчанов и исчезали как мираж. Их сменяли все новые и новые боевые отряды. Стрелки били не прицеливаясь, ловко и быстро стреляя по площадям. Их стрелы, смазанные навозом и трупным ядом, не столько убивали, сколько наносили ущерб и выводили римлян из строя. Раненые легионеры слабели, и уже через несколько часов сваливались в лихорадке. Промыть раны было совершенно негде. Один раненый солдат становился обузой для двух товарищей, что замедляло общий темп марша. Самое тяжёлое заключалось в том, что обстрел практически не прекращался. Где-то за барханами, вне досягаемости римских легионов, парфянские караваны подвозили все новые и новые стрелы, там же лучники посменно отдыхали, и набирались сил. Первоначальные попытки догнать и разбить лучников лёгкой конницей и боевыми верблюдами к успеху не привели: враг не вступал в бой, предпочитая отступать и отстреливаться. Поэтому, чтобы не растратить боевой потенциал окончательно, Квинт Корнелий запретил преследовать неприятеля.
После очередной бессонной ночи уставший глава охраны Гай Вибий Крисп доложил:
— Господин! Ночью из лагеря сбежали почти все проводники и переводчики. Нам удалось поймать только Зареха.
Солдаты ввели в шатёр избитого старика, он испуганно озирался и прикрывал рукой кровавый беззубый рот.
Сгорбленный и осунувшийся Квинт Корнелий смотрел на него исподлобья.
— Куда же ты направился, старик? Разве тебе не заплатили за твои знания? Разве Рим не даровал тебе золотых монет, чтобы ты провёл нас через пустыню?
Старик выплюнул зуб и засмеялся.
— Золото не поможет мне на том свете. Хоть я и стар, я хотел ещё пожить, как и другие… А ваше положение безнадежно.
Старик вновь неприятно улыбнулся:
— Ты просчитался, римлянин. Это войско уже не выйдет из пустыни… Это знают все вокруг, включая мышей, шакалов и стервятников. Никто не хочет оставаться в умирающем лагере, поэтому проводники и разбегаются.
Повисла тяжёлая пауза, солдаты с тревогой переглядывались.
Квинт Корнелий встал.
— Не надо сгущать краски. Да, лучники доставили нам немало хлопот, но войско всё ещё боеспособно. Римские легионы испытаны войной и смогут добраться до Дура-Европоса и без проводников. Я знаю, нам осталось лишь два дня пути, и мы будем на месте. Там мы отдохнём и наберёмся сил.
Старик снова засмеялся.
— Глупый римлянин… Лучники просто задерживают ваш марш и прореживают строй. В ближайшие два дня, как только парфяне подтянут основные силы, вы узнаете, что такое настоящая война в пустыне.

***
В порту острова Крит стояли римские триремы. На берег, в окружении охраны и администрации, сошёл сам Гай Ливий Нарцисс, претор Рима и лучший друг Квинта Корнелия Марцелла.
Он прибыл по просьбе сенатора, с которой тот обратился к нему в письме, до того как отбыл с Крита в Антиохию. В письме Квинт Корнелий просил забрать с острова домой всех легионеров, которые остались в живых после эпидемии, а также его верного слугу Ругу.
Первое, что увидел претор по пути в лагерь, где находились больные, -  это огромное количество могил с водружёнными на них деревянными крестами.
Претору это не понравилось. Он тут же приказал убрать и выкинуть кресты. Не доходя до лагеря, он приказал своим людям выловить нескольких человек, допросить и обыскать их. Все пойманные люди были безоружны, но у каждого на груди висел самодельный деревянный крест. Из их слов было понятно, что весь лагерь обратился в новую, малоизвестную, но крайне губительную для римских устоев религию, поскольку римским богам там более никто не поклонялся. Настроение претора портилось с каждой минутой. Он приказал слугам вернуться на корабль и собрать солдат.
Через три часа в лагерь, где ещё совсем недавно свирепствовала эпидемия, вошли вооружённые подразделения во главе с Гаем Ливием Нарциссом. После недолгого разбирательства все новокрещённые легионеры были взяты под арест и отправлены под охраной на корабли для дальнейших разбирательств.
Организаторы крещения и наиболее активные местные жители были закованы в цепи и ждали суда прямо на месте ареста. Среди прочих были связаны Аристон и вечно пьяный Софрон.
Аристон не скрывал своей веры и молча крестил свою паству, которую уводили на корабли. Претор молча смотрел на всё происходящее, но не рисковал и  не обострял ситуацию. Он ждал, когда из лагеря выведут всех, кто способен к военному сопротивлению.
Ближе к вечеру в лагере остался лишь претор с небольшим вооружённым отрядом и зачинщиками культа.
— Кто ты такой? Как тебе удалось промыть мозги такому количеству солдат? — спросил он Аристона.
Аристон ответил:
— Я Аристон, креститель, бывший философ, принявший Христа. Я проповедую веру в единого всемогущего Бога. Они пошли за мной потому, что я был добр к ним. Я и мои спутники - мы единственные, кто пришёл к ним на помощь в момент нужды, когда они были на краю смерти. Мы ухаживали за солдатами, когда те страдали от гибельной болезни. Мы делали это бескорыстно и честно.
Благодаря нашей открытости люди приняли нашу помощь и наши мысли. Они увидели, что в мире, который мы несём, нет места насилию, но есть место для любви и принятия. Мы подарили им веру в то, что можно жить без греха, насилия и ВЛАСТИ!
Претор нахмурился.
— Понятно… Скажи, где раб Квинта Корнелия по имени Руга? Он попросил меня найти его.
Аристон мотнул головой в сторону пляжа.
— Руга не принял Христа и ушёл от нас. Он живёт отшельником на пляже.
Претор одобрительно покивал, после чего встал, поправил тогу и оперся на изящный посох, украшенный навершием в виде орла, раскинувшего крылья.
— Что ж, грек Аристон, ты наговорил достаточно, чтобы принять казнь. Надеюсь, что ты готов умереть за свою веру?
Аристон приосанился и смело посмотрел претору в глаза.
— Скажи, что будет с теми, кого вы отвели на корабли?
Претор коротко и решительно произнес:
— Ничего хорошего, как и с тобой!

***
Атака основных сил парфянских войск застала легионы Квинта Корнелия на марше, когда войска были растянуты и плотное построение когорт было невозможно. Облачённые в сталь с ног до головы всадники на бронированных лошадях наносили удары там, где было особенно тонко. Они вонзались в ряды легионеров, орудуя копьями, булавами и топорами, с грохотом сминали построения, прорывались внутрь и отъезжали на недосягаемое для пехоты расстояние. После чего удар повторялся вновь.
Квинт Корнелий во главе всадников сумел разбить один отряд вражеской конницы, но потратил на это слишком много времени и сил. Он ездил вдоль войска, пытаясь прогнать врага и приободрить легионеров, и полностью выдохся.
После двух-трёх атак парфянские отряды клибанариев и катафрактов отступали в пустыню для отдыха, их место занимала такая же отдохнувшая и реорганизованная конница.
Несмотря на всю тяжесть ситуации и невыгодное тактическое положение, благодаря усилиям Квинта Корнелия римские войска сумели организоваться и собраться с духом. Воины выставляли стену щитов и встречали врага залпом пилумов. Стоило катафрактам задержаться в атаке чуть дольше необходимого, как их опрокидывали вместе с конями и ожесточённо резали на песке.
Напряжённая битва не была повсеместной: враг нападал то там, то тут, внося сумятицу и неразбериху. Сражение продолжалось несколько часов, после чего тяжёлая конница парфян отступила в глубь пустыни, а её место заняли лёгкие лучники, которые продолжили непрерывный обстрел.
Обескровленные легионы Квинта Корнелия сгруппировались и заняли ближайшую высоту. Необходимо было срочно разбить лагерь и залечить раны.
К этому моменту каждый легионер знал, что до Ктесифона никто из них не дойдёт. Военная кампания была полностью провалена. Теперь ближайшей и самой желанной точкой на карте был Дура-Европос.
Раненый Квинт Корнелий объезжал лагерь и пытался прикинуть размеры потерь. Голодные, обезвоженные солдаты стонали от ран, усталости, жажды и безысходности. Многие провожали полководца тяжёлым презирающим взглядом.

***
— Ты Руга?
Руга открыл глаза. Над ним возвышался огромный легионер в лорике сегментате.
— Претор Гай Ливий Нарцисс хочет тебя видеть. Следуй за мной, мы идём к кораблям.
Руга сел на песок.
— Да, я Руга, а как тебя зовут?
Легионер раздражённо нахмурился.
— Моё имя тебе ни к чему. Мне велено доставить тебя к претору. Ты пойдёшь сам или тебя тащить?
Руга поспешно поднялся.
— Я пойду сам, но почему мы идём к кораблям, а не в лагерь? Разве забирают только меня? А как же солдаты?
— О них уже позаботились. Остался только ты. Претор считает, что ты какой-то особенный, поэтому вместо того, чтобы плыть домой, он гоняет нас по всему острову.
Спустя почти два часа пути уставший Руга вошёл в каюту претора и низко поклонился. Тот сидел за столом и что-то писал, но, увидев Ругу, убрал письменные принадлежности и расплылся в улыбке.
– Аааа, Руга! Как же, как же! Помню тебя и давно жду! Ты произнёс прекрасную речь и стихи на проводах моего дорогого друга Квинта Корнелия и произвёл впечатление на самого императора! Да и на меня, кстати, тоже. А сегодня, когда я узнал, что ты не поддался чарам этой христианской ереси, я проникся искренним уважением к твоей стойкости.
Вижу, ты жив-здоров. Что ж, прекрасно, сегодня мы отплываем обратно в Рим. Твой господин просил меня позаботиться о тебе, пока он в походе. Именно так я и собираюсь сделать, так что считай, что твои страдания закончены - мы возвращаемся домой.
Руга вновь поклонился.
– Благодарю вас, благородный Гай Ливий Нарцисс! Могу ли я узнать, есть ли новости о Квинте Корнелии Марцелле?
Старик перестал улыбаться.
– Последнее письмо он написал мне за день до выхода из Антиохии. С тех пор нет ни весточки, и, к слову сказать, дела его тогда были не очень хороши. Квинт наделал много ошибок…
Руга с пониманием кивнул.
– Весь этот поход был одной большой ошибкой. Я пытался его разубедить и просил его идти в Британию…
Претор неожиданно улыбнулся.
– Хорошо, что он тебя не послушал. Мой срок в должности претора подходит к концу, и теперь в Британию поеду я.
Руга опешил.
– Я думал, он ваш друг, вы так поддерживали его при подготовке похода в Парфию.
Претор ответил:
– Конечно, он мой друг, но дружба - дружбой, а политика - политикой. Да, я поддерживал его в подготовке и пел ему дифирамбы на проводах. Я сыграл на его амбициях, чтобы должность легата в Британии осталась свободной и дождалась меня. Теперь я планирую жениться на его дочери Юлии, приумножить своё состояние и укрепить свой статус.
Руга смотрел в пол.
– Зачем вы мне всё это рассказываете?
Претор откинулся на спинку кресла:
– Я с тобой предельно откровенен, потому что хочу, чтобы ты понял, каким человеком я являюсь и какие цели преследую. Квинт Корнелий уже вряд ли вернётся из Парфии, и в Риме тебе понадобится новый патрон. Будет печально, если твой стоицизм и образованность пропадут зря… Ты можешь стать моим клиентом. Если согласишься служить мне так же, как Квинту Корнелию, то мы найдём общий язык.
– И что же вы хотите от меня?
Претор улыбнулся:
– Твоё умение анализировать, преодолевать трудности и выживать будет крайне полезно в высших эшелонах римской политики. В отличие от Квинта Корнелия, я умею слушать и не допускаю ошибок. Так что? Что ты думаешь?
Руга кивнул головой.
– От таких предложений не отказываются.
Претор поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен.
– Прекрасно, теперь ты можешь быть свободен и отдыхать. И да, Руга - ты больше не раб, ты официально мой советник.
Руга вышел на палубу свободным человеком, но облегчения и радости не было. Он нашёл место, где никому не мешал, и стал обдумывать своё новое положение. Спустя пару часов корабль вышел из бухты и обогнул мыс. На живописном пляже западного побережья были водружены два деревянных креста. Распятые христиане жалобно кричали и взывали к богу о помощи - это были несчастный пьяница Софрон и креститель Аристон.

***
Прошедшую ночь Квинт Корнелий не сомкнул глаз. Он судорожно искал выход из сложившегося положения. Квинт понимал, что долго оставаться в лагере, организованном на скорую руку, невозможно. Парфяне не пытались атаковать укреплённый лагерь, но обстрел продолжался непрерывно. Нужен был решительный бросок до Дура-Европоса, однако выйти из лагеря - означало снова принять бой на марше. В таком сражении у римских войск не было стратегического преимущества: они были открыты и беззащитны со всех фронтов для неуловимой парфянской кавалерии.
На военном совете, где были собраны два трибуна, примипилы и даже центурионы, к единому мнению прийти так же не удалось. Центурионы отказывались выводить войска из лагеря, обосновывая это тем, что силы солдат на пределе; кроме того, по докладу примипилов, настроение в войске было крайне шатким. Воины были деморализованы и измотаны, а самое главное - никто не верил в то, что они смогут выбраться из пустыни.
Винить их за это было трудно. Квинт уже давно сам в это не верил; он чувствовал ответственность и вину за то, что затащил всех в эту ловушку из-за своих политических амбиций.
Но другого выхода не было: держать оборону в лагере означало медленную и верную гибель. Нужно было сворачивать лагерь и прорываться с боем. Квинт Корнелий позвал начальника личной охраны.
Гай Вибий Крисп вошёл и поклонился.
— Слушаю вас, господин.
— Пусть войска готовятся к прорыву. Командуй общий сбор, я выйду к легионам и попробую приободрить солдат.
Гай Вибий Крисп остался на месте.
— Солдаты измотаны и озлоблены, господин. Их опасно собирать в одном месте. Да и потом, слова здесь уже не помогут.
Квинт Корнелий посмотрел на своего верного охранника, и в его глазах всё пошатнулось. Никогда раньше преданный Гай Вибий Крисп не обсуждал его приказы и не высказывал своего мнения. Эта перемена была настолько разительной и непривычной, что по спине Квинта Корнелия пробежали мурашки.
— Я не спрашивал твоего совета, Гай. Ты — глава моей охраны, а не военачальник. Ты не понимаешь в стратегии и не знаешь, что нужно делать в таких ситуациях, поэтому закрой рот и выполняй то, что приказано. У нас нет иного выхода.
Гай Вибий Крисп не шелохнулся.
— Но, господин! Другой выход есть, и я пришёл рассказать вам о нём. Это не моя идея. Этот выход мне подсказал наш проводник, старик Зарех. Он обещал, что наведёт мосты и мы сможем вступить в переговоры с парфянами…
Он подошёл вплотную, положил руку на плечо господина и хрипло произнес:
— Пришло время завершить этот поход и вернуться домой.
Квинт Корнелий посмотрел на высокого слугу снизу вверх и обреченно опустил глаза.

***
В Рим прибыли ночью. Корабли швартовались и разгружались. Руга видел, как на берег под охраной сошли новообращённые христиане. Найдя удобный момент, он приблизился к претору.
– Что будет с этими легионерами?
Претор пожал плечами.
– Для меня самого это пока что большая загадка. Я подниму этот вопрос в сенате. С одной стороны, они предали идеалы Рима и, возможно, представляют опасность для государства, с другой стороны - это всего лишь солдаты, возможно, после смерти их предводителя христианские заблуждения просто выветрятся из них в первом же лупанарии за кружкой кислого вина. Конечно, давать им вновь оружие я бы поостерёгся, можно просто с позором изгнать их из армии.
Претор посмотрел на Ругу.
– А ты как считаешь?
Руга отвёл глаза.
– Как вы решили, претор, так и верно…
Претор нахмурился.
– Не пытайся уходить от ответа, Руга, и говорить то, что я хочу слышать. Я взял тебя к себе только по одной причине. Мне нужно свежее мнение и чистый, логический анализ. Скажи то, что думаешь на самом деле?
Руга тяжело вздохнул.
– Риму не следовало подвергать их присутствию. Надо было бы оставить их на Крите. Здесь они разнесут своё христианское учение, словно болезнь. В любом случае выпускать их на свободу опасно, хоть с оружием, хоть без. Но и мучить их тоже нельзя. Отправьте их куда-нибудь в дальнюю Галлию или Сирию.
Претор кивнул головой.
– Я учту твоё мнение. Впредь говори мне всё без утайки. Я ценю в подчинённых честность и не пренебрегаю советами, в отличие от Квинта Корнелия, чья гордыня затмила ему разум.
Завтра ты пойдёшь со мной на заседание сената, будешь записывать и анализировать всё происходящее. Мне нужно, чтобы ты оценил ситуацию со стороны.
Первая и единственная запись, которую сделал Руга в тот день, зайдя в зал заседания сената, была о том, что провозгласил трибун:
– Угас свет жизни Тиберия Клавдия Цезаря Августа Германика, отца отечества, великого понтифика, наделённого властью народного трибуна и императора.
После чего в здании начался хаос и неразбериха. В тот день Клавдий стал богом, а его приёмный сын Нерон - цезарем.

***
Марзбан Ардашир Вахштар сидел на цветастом ковре своего роскошного шатра в окружении охраны, слуг и братьев. Они обсуждали римских воинов и их неспособность воевать в пустыне.
Брат Ардашира, Богасар, смеялся и смешно пучил глаза, показывая легионера, которого он убил во вчерашнем бою:
— Я размозжил его голову булавой! Она разлетелась как арбуз, даже шлем ему не помог! Римская сталь плохого качества, совсем не держит удар.
Ардашир успокаивал брата:
— Не зазнавайся, Богасар, нельзя недооценивать волков. Они не зря замкнули большое море. У них много сил, но как только они отходят от воды, то начинают слабеть. Ну а у нас всё наоборот… пока мы в пустыне, мы всегда будем побеждать.
Второй брат Ардашира, Ахура, горячился:
— Их лагерь в песках - лёгкая нажива, надо напасть и разгромить врага! Я хочу привезти домой отцу голову их предводителя! Ардашир! Прикажи мне разбить их, пожалуйста!
Ардашир улыбнулся на горячность младшего брата:
— Зачем? Зачем вступать с ними в бой и штурмовать лагерь? Пусть умирают, не сходя с места, или пусть идут в Дура-Европос, и мы разгромим их на марше. Никогда не стоит спешить. Когда зверь ранен, стоит идти по следу, а не бросаться на него сломя голову. Раненый зверь опасен: он будет сражаться до последнего. Оставим всё как есть - пусть жажда, страх и внутренние распри делают своё дело.
Полог шатра открылся, и стража ввела старика Зареха.
— Аааа, вот и наш доблестный пустынный шакал! - сказал Ардашир. - Ну что, Зарех, они готовы? Приняли мои условия?
Зарех упал перед господином и, не поднимая глаз, доложил:
— О, великий! Я сделал всё, как вы приказали. Снаружи ждёт глава охраны их генерала Квинта Корнелия. Его зовут Гай Вибий Крисп, и он готов к переговорам.
Ардашир улыбнулся:
— Поднимись, Зарех, и позови своего римлянина. Пусть зайдёт и представится.
Зарех попятился, не оборачиваясь. Спустя минуту в шатёр вошёл высокий, крепкий и мрачный глава охраны. Он поклонился и стал говорить на латинском, а Зарех переводил на парфянский:
— Я - нечестивый римский шакал, сын шлюхи и свиньи. Пришёл молить вас о том, чтобы вы даровали мне жизнь и позволили нашим выжившим солдатам выйти из пустыни.
Все, кроме Ардашира, залились неудержимым смехом.
Богасар переспросил Зареха:
— Он правду так сказал? Сын свиньи и шлюхи?
Но серьёзный Ардашир перебил:
— Не будь глупцом, просто Зарех перестарался с переводом...
Ардашир посмотрел в растерянные глаза Гая Вибия Криспа.
— Ты принёс плату?
Зарех перевёл римлянину слова господина.
Тот побледнел, снял с плеча походную сумку и вытряхнул содержимое на цветастый ковер. К ногам Ардашира выкатилась голова Квинта Корнелия Марцелла.
Ардашир повернулся к младшему брату:
— Ну вот, Ахура, это то, чего ты хотел. Можешь отвезти трофей отцу, а воевать больше не надо.

***
На фоне смерти божественного Клавдия провал парфянской компании выглядел естественно и закономерно. Героическая гибель доблестного Квинта Корнелия Марцелла в сирийских песках мало интересовала римское общество. Лишь его дочь Юлия и, пожалуй, кредиторы, чьи надежды на возврат капиталов рухнули вместе с карьерой сенатора, ощущали всю горечь этой утраты.
В целом же новость о судьбе кампании распространялась неравномерно: одни говорили, что Квинт Корнелий пал в сражении, другие утверждали, что он предал свои легионы и трусливо бежал, третьи утверждали, что он попал в плен к парфянам, где был обезглавлен, были и те, кто считал, что пожилой сенатор умер от тяжести похода.
Единственное, что было известно наверняка, это то, что разбитые, поредевшие легионы все же выбрались из пустыни и вернулись в Антиохию, где войска были расквартированы на зимние квартиры. Их возвращение в Рим пока было под вопросом, потому что Рим жил совсем другими заботами.
Бразды правления империей принял Божественный Нерон Клавдий Цезарь Август Германик.
С первых же дней Нерон проявил себя как истинный отец отечества. Он снизил налоговое бремя на провинции, порадовал римлян гладиаторскими играми, театральными представлениями и гонками на колесницах, а также организовал бесплатную раздачу зерна беднейшим слоям населения. Кроме того, он объявил амнистию всем преступникам и дезертирам.
Любовь народа к новому правителю была повсеместной.
Нерон также показал себя мудрым политиком и истинным сторонником Республики, он чутко прислушивался к мнению сената, чем вызвал уважение аристократии.
За прошедшие несколько месяцев после прибытия с Крита Руга полностью освоился в доме Гая Ливия Нарцисса. Он был не только рабочим секретарем претора, но также вел финансовые дела господина, был посвящен в деловые и личные переписки, давал аналитические рекомендации по всем текущим вопросам бытия.
Гай Ливий Нарцисс был абсолютно доволен как своим помощником, так и общим развитием ситуации. Особенно его радовала перспектива женитьбы на дочери покойного Квинта Корнелия. И рассуждения его были не безосновательны.
— Да, бедный мой друг Квинт, я знал его с юности. Он всегда был человеком высшего порядка, но судьба несправедлива. Жаль, что он так трагично погиб…
Скажи, Руга, как ты считаешь. Стоит ли мне посвататься к его дочери сейчас или выждать немного времени?
Задумавшийся Руга рекомендовал:
— Я не могу принять решение за вас, господин, но могу предсказать варианты развития событий. С одной стороны, жениться на ней сейчас, сразу после смерти отца - нетактично, так же вам придется взять на себя все долги покойного Квинта Корнелия, а это целое состояние. Кроме того, если слухи подтвердятся и выяснится, что смерть сенатора была не самой достойной, то может получиться репутационный ущерб.
С другой стороны, Марцеллы - очень знатная фамилия, и по статусу Юлия представляет для вас идеальную пару. Таким образом, закрыв ее долги, вы станете покровителем и спасителем для сироты, и ваша репутация в обществе возвысится еще больше. Вы потеряете деньги, но получите уважение.
Претор потер седую бороду.
— Спасибо за этот разбор, мой друг. Что ж, думаю, стоит подождать. Я женюсь на ней, но сделаю это позже. Пусть ее отчаяние хорошенько настоится. Я не хочу никого уговаривать. Мы повременим и дождёмся условий, когда она сама будет просить об этом замужестве…
Претор улыбнулся.
— Эх, Руга, я всегда был неглупым человеком, но с твоими советами я и вовсе перестал проигрывать.
Руга ненадолго замолчал. После чего сменил тему.
— Господин, император объявил амнистию заключенных. Значит ли это, что легионеров-христиан выпустят на римские улицы, а не отправят на окраину государства?
Летающий в мечтах претор очнулся.
— А? Да, я же забыл тебе рассказать.
Милосердный император приказал снять оковы со всех. Он дает римскому народу второй шанс! Приказ приведен в исполнение еще вчера. Но ты не беспокойся. Христиан не так много, они растворятся в толпе, как и другие новые религиозные фанатики.
Руга скорбно посмотрел на Претора.
— Боюсь, что у этого будут последствия, господин.

***
Пауза, которую взял Нарцисс, затянулась на целый год. За это время вилла Квинта Корнелия Марцелла пришла в полнейший упадок.
Когда-то роскошный и богатый дом сенатора осиротел без должного ухода. Большинство рабов и слуг было распродано, так что прибирать территорию и присматривать за садом было некому. Со стороны казалось, что там вообще никто не живет, но это было не совсем так. Дочь сенатора, благородная Юлия, все так же обитала в этих стенах и существовала за счет покровительства дальних родственников, которые помогали ей не скатиться в абсолютную нищету.
Правда, Юлия была уже совсем иной, нежели раньше. Ее образ существенно изменился: из улыбчивой, беззаботной и избалованной дочери сенатора она превратилась в молчаливую, скромную и замкнутую девушку, которая никогда не появляется в высшем свете и не принимает гостей.
Сегодня Нарцисс и Руга впервые прибыли к дому Юлии, чтобы сделать ей выгодное предложение о браке.
Уже год, как Гай Ливий Нарцисс перестал быть претором и готовился к отбытию в Британию, куда ждал назначения в должность легата. Для него все складывалось крайне благополучно, оставалась лишь малая деталь, после чего можно было отправляться на новое место, а именно - выгодная женитьба на дочери знатного, покойного друга Квинта Корнелия, которая должна была завершить его триумфальный путь к карьерным вершинам.
Но произошло невероятное: фортуна отвернулась от этого тщеславного и богатого человека. Тщательно спланированная на бумаге женитьба, которая, по его мнению, была лишь формальностью, на деле оказалась совершенно невозможной.
Юлия встретила их спокойно и холодно. Она была вся закутана в темные одежды и абсолютно не напоминала себя прежнюю.
На заваленной листьями террасе сидели трое: Юлия, Руга и Нарцисс. Гостям никто не предложил вина и угощений, слуги отсутствовали. Нарцисс требовательно и нетерпеливо посмотрел на Ругу.
Руга вздохнул и начал сватовство:
— Достопочтенная Юлия, мы рады видеть вас в добром здравии. Ваш великий отец…
Юлия перебила:
— Руга, помните, мы беседовали с вами в этом саду до того, как вы отбыли в поход?
Руга смутился.
— Да, конечно… Для вас эта беседа была неприятной, вы разочаровались во мне…
Юлия скорбно кивнула:
— Хоть и с опозданием, но я бы хотела перед вами извиниться за все мои слова.
Руга прижал руку к сердцу.
— Что вы, вам вовсе не за что извиняться.
Она не дала ему договорить:
— Конечно, есть. Я часто про вас вспоминала, ах, как я была наивна и избалована! А вы были абсолютно правы. Тогда я и представить себе не могла, через что вы прошли, чтобы получить такой жизненный опыт. Ваше умение приспосабливаться и выживать казалось мне таким жалким и бесчестным, но теперь я так вовсе не считаю.
С тех пор, как погиб мой отец, все мои прежние представления рухнули. Кредиторы забрали все, что смогли вынести, они собирались забрать и дом, но родственники не дали им этого сделать. От меня отвернулись друзья отца и ухажеры, - она бросила короткий взгляд на Нарцисса.
— Раньше я целыми днями и ночами болтала с подружками о любви и прочих глупостях. Но последний год я провела в одиночестве и тишине, и многое о себе поняла. Она печально улыбнулась. Вы первые люди из высшего общества, кто посетил меня за все это время.
Все трое замолчали. Нарцисс вопросительно посмотрел на Ругу, это было вовсе не сватовство, разговор уходил в какое-то другое, странное русло.
Руга попробовал выправить ситуацию.
— Гай Ливий Нарцисс прибыл в ваш дом для того, чтобы…
Юлия вновь его перебила:
— Для того, чтобы сделать мне предложение? Передайте Гаю Ливию Нарциссу, что я в этом не нуждаюсь, его предложение заключить выгодный брак мне не интересно.
Нарцисс в бешенстве открыл рот и выпучил глаза. Руга попытался вразумить своевольную девушку:
— Послушайте, господин готов решить все ваши финансовые проблемы и подарить роскошную жизнь, которую вы заслуживаете!
Юлия иронично улыбнулась.
— Разумеется, ведь ничего другого, кроме денег, у него нет!
Нарцисс не выдержал унижения и встал.
— Что ты себе позволяешь?
— Я Нарцисс, римский патриций, сенатор и легат! Как ты смеешь высмеивать меня? Любая римская девушка с радостью вышла бы за меня замуж! Если ты готова променять мое высочайшее положение на жизнь затворницы, нищету и унижение, то я не буду тебе мешать.
Он развернулся и гордо направился к выходу. Руга же остался сидеть на месте.
Нарцисс шел к своему паланкину вне себя от гнева и разочарования. Он ненавидел, когда кто-то рушил его планы и никогда не терпел унижений.
Перед тем как сесть в паланкин, он бросил задумчивый взгляд на неработающий, заросший фонтан во дворе виллы.
— Она сошла с ума, или это я чего-то не понимаю?

***
Оставшись с Юлией наедине, Руга стряхнул с мраморных перил сухую листву и как будто невзначай спросил:
— И как давно вы приняли христианство?
Юлия ничуть не смутилась:
— Вы все так же проницательны, как и раньше, неужели по мне так заметно?
Руга вздохнул.
— Ещё как заметно, ваш аскетизм, жертвенность и скромность говорят сами за себя. Будьте осторожны, христианство официально запрещено. Если такой самовлюбленный и уязвлённый человек, как Гай Ливий Нарцисс, узнает о вашей вере, то у вас будут большие неприятности.
Юлия равнодушно пожала плечами.
— Мне всё равно, я готова принять любую муку и страдать, как Христос страдал за всех нас.
Отвечая на ваш вопрос - как давно я стала христианкой… Смерть отца стала поворотным моментом. В один миг я осталась без денег и поддержки друзей, от меня отвернулись даже самые близкие, я была совершенно одна. Я абсолютно не умела жить без помощи и денег, и именно тогда нежданно мне на помощь пришли христиане. Это были бывшие солдаты, которые прибыли с острова Крит, те самые, которых крестил ваш знакомый, несчастный грек Аристон. Они помогли мне встать на ноги.
Каждый день они приносили продукты и слова утешения, они читали мне проповеди и молились вместе со мной, они дали мне сил, чтобы пережить горе, и открыли мне глаза на этот порочный, грешный мир, где все озабочены только деньгами и удовольствиями, где правит насилие и тщеславие.
Она задумчиво посмотрела Руге в глаза:
— Я знаю, что тогда, на Крите вы были вместе с ними, но я не понимаю, почему вы не примкнули к ученикам Аристона, что  мешает вам быть счастливым?
Руга сокрушенно ответил:
— Хоть я варвар и в прошлом раб, я плоть от плоти человек римского мира. Суть моей жизни - это философия, культура и сам гений античной цивилизации.
Я вижу, как христианство размывает то, что мне так ценно, и я хотел бы остановить или замедлить этот процесс, но я хотел бы сделать это без насилия.
Прошу вас, пока в дело не вмешались власти, пока не начались репрессии и гонения, отрекитесь от своей веры и выходите замуж за Нарцисса. Не выбирайте стезю мученичества, не губите себя, вы молоды и прекррасны, у вас ещё есть шанс прожить долгую, богатую и счастливую жизнь.
Юлия улыбнулась:
— При всём вашем уме и при всех ваших талантах, Руга, вы не понимаете самого главного - всё в нашем мире уже предопределено, и с этим ничего не поделаешь.

***
Гай Ливий Нарцисс был не просто сенатором, представителем нобилитета  и древней патрицианской фамилии: он построил свою выдающуюся карьеру не только за счёт громкого имени, но и за счёт своего бескомпромиссного характера и пытливого ума.
Гай был проницательным тактиком и мастером политического балансирования, который редко проигрывал и никогда не терпел оскорблений.
Вот и в этот раз, покинув дом Юлии, он незамедлительно отдал распоряжение трем своим клиентам установить тотальную слежку за виллой Квинта Корнелия Марцелла.
Нарцисс хотел знать, кто, когда и для чего навещает Юлию. Всем своим естеством Нарцисс чувствовал какую-то тайну и заговор; он понимал, что перемены в характере Юлии произошли вследствие влияния неведомых внешних сил. И он хотел знать, что это за силы.
Довольно скоро всё встало на свои места. Вернувшиеся с докладом клиенты подтвердили слова друг друга.
По свидетельствам шпионов получалось так, что дом Юлии стал тайным местом для сбора христиан. Приверженцы этого нового зловредного суеверия уже не в первый раз вставали на пути Гая Ливия. И если раньше он был к ним просто строг, но по большому счету равнодушен, то теперь, после того как Юлия уязвила его самолюбие, появилась и личная неприязнь. Нужно было принять стратегическое  решение и действовать.
Ситуация выходила следующая: среди фанатиков-христиан, посещавших дом Юлии, преобладали представители низших слоев населения - городская беднота, ремесленники и бывшие легионеры.
Сам по себе этот сброд был не опасен и особого интереса не вызывал, но факт присоединения к ним патрицианки Юлии резко менял ситуацию. Теперь это были не просто какие-то культисты, а заговорщики проникшие в самое лоно аристократии. Их собрания нужно было разгромить, и сделать это можно под прикрытием, в виде заботы о государственной безопасности.
Помимо прочего, шпионы рассказали, что христиане собираются в час первой стражи от захода солнца. Они заходят в дом через дверь слуг, а не через центральный вход. Узнают же они друг друга по условному стуку в дверь - а именно: три быстрых коротких удара и два сильных удара с паузой между ними.
Нарцисс отпустил клиентов, налил вина и улыбнулся. Он снова чувствовал себя хозяином положения. В голове постепенно складывался картина следующих действий. Гай сжал руку в кулак и постучал по столу: три слабых коротких и два сильных удара с паузой.

***
Луций Анней Сенека закончил блистательную защитную речь в суде.
Он давно не разминался в ораторском искусстве и ему требовалось освежить в памяти римские законы, но даже в таком, забывчивом состоянии он был на голову выше своих оппонентов.
Последние несколько лет он занимался обучением юного Нерона и совсем забросил юридическую практику, но с тех пор как тот стал императором, отношения между наставником и учеником стали натянутыми. И несмотря на то, что Нерон всё так же нуждался в поддержке Луция, призывал он его с каждым днем всё реже и реже, именно поэтому философ и позволил себе «размять старые кости» и выступить в суде для удовольствия, как в былые времена.
В суде ему рукоплескали, и не только на процессе; выйдя на улицу, толпа почтительно приветствовала великого оратора и защитника. Почитание людей было приятно, но недостойно истинного стоика, поэтому Луций ловко скрылся в переулке, накинул капюшон и вышел в равнодушную толпу на соседней улице.
Он шёл, раздумывая о том, что пришло время удалиться от дел. Если он хочет заниматься философией и развивать свой разум, то лучше держаться подальше от политики и непредсказуемого ученика Нерона. Но как это сделать, чтобы не разгневать императора?
Положение Сенеки было трагичным и смешным одновременно: он был человеком, который практически управлял империей, и при этом не принадлежал самому себе. Он опасался, что без его контроля демоны императора, которых он сдерживал столько лет, вырвутся наружу. “Эх, какое бремя ответственности…”
За этими размышлениями он не заметил, как перед ним вырос высокий кривозубый человек. Сенека извинился и сделал шаг в сторону, но кривозубый так же шагнул ему навстречу, перекрыв путь.
Сенека внимательно посмотрел на незнакомца:
— Ты знаешь, кто я такой? — спросил он.
— Разумеется, господин, — ответил незнакомец. — Вы наставник императора, Луций Анней Сенека. Именно поэтому я искал встречи с вами. Я Руга, советник бывшего претора Гая Ливия Нарцисса. Но я говорю не от его имени. Прошу, уделите мне немного вашего времени, у меня разговор государственной важности.

***
Полуденное солнце скрылось за легкими тучами, римские улицы покрылись робкими каплями моросящего дождя.
Люди расходились по домам и прятались под навесами. Вечно шумный великий город взял короткую паузу и смолк в ожидании. Жизнь замерла, и даже птицы в садах стали тише.
По центральной дороге шли двое. Они беседовали и не замечали дождя.
— Господин, я рассказал вам свою историю для того, чтобы вы поняли, кто я и откуда, и почему смею вас тревожить.
Боюсь, что город, нет - империя, находится под угрозой. Мы привезли с Крита христиан, и мне кажется, что никто, кроме меня, не осознает опасность этого события.
Гай Ливий Нарцисс ослеплен личными амбициями и недооценивает угрозу. А тем временем за прошедшие два года количество христиан на улицах Рима возросло.
Сенека согласно покивал головой.
— Я знаю, знаю, что в Риме появились христиане, и что их количество увеличилось, но настолько ли они опасны, как ты говоришь? У нас здесь много язычников всех мастей, а также адепты каббалистов и зороастрийцев. Но чем же христиане хуже других?
— В том-то и дело, господин, — продолжил Руга, — они не хуже, они лучше всех их. Дело в том, что христианство не имеет ограничений. Оно размывает структуру римского общества. Оно не признает богатства, сословий, и других ценностей.
Христианам не интересна существующая философия, война и политика. Они не принимают удовольствие как благо. Всё, что им нужно, - это любовь к Богу и равенство.
У них нет рабов и господ, нет сильных и слабых. Их вера настолько притягательна для неокрепших умов, что даже я перешёл бы на их сторону, будь в этом хоть какое-то рациональное зерно.
Луций заметил:
— И всё же мне кажется, что ты преувеличиваешь.
Руга остановился и указал рукой куда-то в сторону:
— Смотрите.
Луций обернулся и увидел на углу дома небольшой рисунок - маленькую рыбку.
— И что же? — спросил он. — Мало ли что рисуют маленькие дети на домах?
Руга подошел к нему вплотную.
— Прошу вас, откройте глаза, избавьтесь от ненужных дум, сосредоточьтесь на том, что я сказал. Если кто-то и способен увидеть правду, то только вы.
Он сделал шаг в сторону.
— Я живу на вилле Гая Ливия Нарцисса, если вы решите поговорить — я буду всегда ждать вас там.
Руга поклонился и скрылся за пеленой дождя.
Всю неделю после этой странной встречи и разговора Луций думал о Руге и его истории. Он захотел понять этого человека и его страхи, поэтому постарался очистить разум и выбросил мысли о Нероне, государстве и карьере. Перестал ходить на заседания сената, перестал читать труды философов и выступать в суде.
Он просто ходил по улицам и старался ни во что не погружаться, и вот, однажды утром он увидел…
Он увидел это своими глазами: осознал реальность так остро, что от волнения облокотился на стену дома, прямо посреди улицы, распугав городских прохожих.
Знаки были везде: в лавке мясника и на невольничьем рынке, в переулке гончаров и в квартале хлеботорговцев, в цирке и даже на здании сената.
Весь Рим заполонили маленькие и большие разноцветные рыбки, нарисованные углем, охрой и даже кровью.

***
У дома Гая Ливия Нарцисса остановился паланкин. Увидев прибывшего гостя, слуги бросились звать хозяина.
Только вставший, взъерошенный и опухший со сна Гай бежал по длинному коридору, на ходу накидывая тогу с пурпурной каймой. Он кричал, отдавая поручения:
— Накрывайте на стол, уберите отсюда всё лишнее, поставьте бюст императора на свет, проветрите помещение, достаньте фалернское!
Суета началась не с пустого места.
Сегодня дом бывшего претора неожиданно посетил великий наставник божественного императора Нерона - Луций Анней Сенека.
Этот всесильный советник императора, на пару с военачальником Афранием Бурром, практически правил империей. От его слов зачастую зависела судьба всего Рима.
Амбициозный Гай понимал, что приезд столь высокого гостя не может быть просто праздным посещением. Сципион не знал, чего именно ожидать, но надеялся на скорое назначение в должность легата в провинцию Британия, где он мечтал встретить спокойную и богатую старость.
Прихлопывая пушок редких седых волос, претор проворно выбежал на улицу и встретил дорогого гостя.
— Луций! Это великая честь! По правде, я не ждал гостей, прошу простить меня за то, что я не смог вас достойно встретить!
Сенека благосклонно улыбнулся.
— Ничего страшного, я не люблю пышных приемов, тем более что я сам явился без объявления, прошу вас не беспокоиться.
Гай взмахнул руками.
— Прошу вас, пройдите в дом. Предлагаю вам разделить со мной скромный завтрак, во время которого мы сможем обсудить ваши важные дела, с которыми вы прибыли.
Сенека немного смутился.
— По правде говоря, никаких особо важных дел у меня нет. Я лишь… — он замялся. — Не знаю, как правильно сказать, чтобы вы не поняли меня превратно… Прошу не обижайтесь, но я прибыл не к вам.
Нарцисс смотрел на Сенеку пустым взглядом.
— Как не ко мне? А к кому же? Разве вы не по государственному делу? Я думал, речь пойдет о моей карьере после ухода с должности претора…
Сенека подтвердил:
— Да-да, я по государственному делу, но, правда, совсем не по вашей должности.
Претор напрягся.
— Я что-то не понимаю. Вы прибыли в мой дом, дом сенатора Рима говорить о государственных делах, но не со мной?
Сенека покраснел.
— Всё именно так, мне нужен ваш советник, Руга.

***
На богато убранной летней террасе, в окружении бюстов императоров Клавдия и Нерона, на роскошной мебели молча сидели три человека: философ Луций Анней Сенека, бывший претор Гай Ливий Нарцисс и бывший раб Руга, сын Амала.
Разговор не клеился.
Все чувствовали скованность и неловкость. Руга не мог начать разговор первым в присутствии таких важных господ. Нарцисс мог бы начать на правах хозяина дома, но почему-то хозяином в данный момент он себя совсем не чувствовал. Луций же медлил, не желая нарушать этикет.
В конце концов он понял, что должен взять ответственность за дальнейшую беседу на себя.
— Прошу прощения, почтенный Гай Ливий. Я не хотел отрывать вас от важных дел, я просто не имею права более вас задерживать...
Лицо Нарцисса покраснело от злости, глаза широко раскрылись.
— Утром у меня нет важных дел, вы ничуть меня не побеспокоили.
Снова повисло молчание. Сенека вздохнул.
— Прошу вас, оставьте нас с Ругой наедине.
Нарцисс вскочил.
— Вы просите меня уйти с собственной террасы на моей же вилле, чтобы поговорить с моим слугой о государственных делах без меня?
Сенека задумался.
— Вы правы, это неучтиво. Я прошу прощения, лучше мы с Ругой уедем ко мне.
Нарцисс остановил его жестом руки.
— Не надо, я сейчас уйду, у меня действительно есть дела, — он с ненавистью посмотрел на Ругу.
— Хорошего вам дня.
После чего вышел.
Философы остались наедине. Сенека проводил его задумчивым взглядом.
— М-да-а-а… Он нам этого никогда не простит...
Руга пожал плечами.
— Рано или поздно этот разрыв был неизбежен.
Сенека кивнул и перешел к сути.
— Я много думал о твоих словах и действительно увидел истину.
Ты был прав, город кишит христианами, и их влияние растет. Я не знаю, насколько это опасно для государства, но похоже, твои опасения имеют спрьезное основание. Нужно что-то делать, и я приехал к тебе, чтобы ты помог мне решить эту задачу. Готов ли ты?
Руга кивнул.
Сенека покачал головой и улыбнулся.
— Удивительно, я думал, что это я самый одинокий человек в мире, потому что находился среди людей, которые меня не понимают, но теперь я вижу, как на самом деле был одинок ты.
Если бы ты не пробудил меня, ты бы так и остался совсем один со своим обременяющим знанием. Теперь мы вместе должны изучить прошлое, проанализировать настоящее и предотвратить кризис грядущего.
Руга встал и предложил пройтись для беседы на ходу.
Ласковые лучи пробивались сквозь зелёные листья и рассеивались в тенистом саду. Два друга растворились в радости искреннего общения и взаимопонимания.

***
В час первой стражи христиане собрались в доме Юлии.
Помимо новообращённых здесь были все видные римские проповедники: сириец Филиппос из горшечных рядов, торговец зерном египтянин Аббас, бывший меняла из Иудеи Матфий и бывший центурион римской армии Валериан. Также среди прочих был нищий старик, в прошлом киник — Кассандр из Греции.
У всех присутствующих имелись тайные имена, данные при крещении, которых они никому не раскрывали.
Каждую ночь они молились и проповедовали на вилле покойного Квинта Корнелия Марцелла и обсуждали дела как духовные, так и дела мирские.
Христианская паства в Риме росла, но с каждым днём ситуация становилась всё напряжённее.
Христианство находилось под официальным запретом, и последователи Иисуса Христа не имели права открыто совершать богослужения и проводить свои собрания, так как новое учение, отвергающее языческих богов и не признающее римских ритуалов, противоречило официальной политике империи.
Христиан воспринимали с подозрением и часто подвергали преследованию. Поэтому христиане старались держаться вместе и во всём поддерживать друг друга.
После молитвы присутствующие расселись за столом, чтобы разделить трапезу, в основном состоявшую из хлеба, воды и варёной рыбы.
Старик Кассандр встал.
— Спасибо тебе, сестра Юлия, что вновь принимаешь наше собрание. Твоё доброе, полное чистой веры сердце согревает всех нас.
Собравшиеся согласно закивали головами.
Юлия искренне ответила:
— Брат Кассандр, мой дом - это дом всех христиан. Если я могу принести ещё хоть какую-то пользу, то прошу — обращайтесь ко мне.
Старик улыбнулся:
— Спасибо, сестра.
Он обвёл присутствующих глазами и обратился к египтянину:
— Скажи, брат Аббас, как твои дела? Хорошим ли был твой день?
Аббас сокрушенно покачал головой:
— Слава Богу, торговля идет, именно поэтому я накрыл наш стол сегодня. Но есть, конечно, и плохое. Торговцы соседних рядов совершают жертвоприношения богине Форнакс, чтобы обрести удачу и защиту высших сил. Они носят ей муку и масло и хотят, чтобы я ходил вместе с ними. Когда я отказываюсь, они злятся и говорят, что из-за меня могут потерять прибыль. Я пытался объяснить этим язычникам, как нелепы и глупы их заблуждения, но добиться от них ничего, кроме ненависти, мне не удалось. Дошло до того, что кто-то пожаловался на меня, и тогда жрецы Форнакс сами пришли на рынок. Они забрали у меня два мешка зерна на нужды храма.
Кассандр с пониманием вздохнул:
— Что скажешь ты, брат Филиппос?
Филиппос горячо согласился с Аббасом:
— Да, да, они приходили и ко мне. Я отказался отдавать горшки, и мы сцепились прямо на рынке. Тогда жрецы разбили несколько моих кувшинов для вина…
В разговор вмешался иудей Матфий:
— Не спорьте с ними и не дерись, Филиппос, Аббас! Отдавайте всё, что они просят, нам не нужно привлекать внимание!
Филиппос не согласился:
— Тебе легко говорить, Матфий. Ты живёшь жизнью клиента и бегаешь за патроном, а мне нужно кормить семью и вести дела - от моих денег зависят многие братья в общине…
Кассандр постарался смягчить спор:
— Не ссорьтесь, братья. Давайте попробуем решить эту проблему вместе. Он поискал глазами бывшего центуриона.
— Что скажешь, Валериан? Можно ли как-то избавить наших братьев от этих поборов?
Огромный Валериан приподнялся со своего места:
— Я могу поговорить с жрецами сам или попросить братьев легионеров сделать это.
Кассандр многозначительно кивнул:
— Да, да, попроси братьев легионеров и постарайся сделать так, чтобы, если что, никто не смог выйти на тебя самого. Нам не нужно сейчас вызывать раздражение властей и привлекать лишнее внимание.
Используй свой авторитет, реши проблему братьев тихо, без шума и крови. Нельзя, чтобы языческие жрецы, подкреплённые римской властью, обирали нас.
Ибо вера человека может быть сильна и без денег, но храм христианства без денег устоять не может.
После его слов все стали соглашаться, повторяя:
— Аминь!
— Аминь!
— Аминь!
Старик сел на место. Братья и сестры взялись за руки и замолчали, чтобы Кассандр прочитал молитву перед трапезой.
В этот момент комнату огласил глухой стук в дверь: три слабых коротких и два сильных удара с паузой.

***
Неспешная прогулка друзей сопровождалась неторопливой беседой. 
Хотя тема разговора была невероятно тяжела, Луций и Руга находились на одной волне и говорили легко и открыто.
Руга поправил тогу, стараясь закрыть горло от прохладного ветра.
— Друг мой, мы находимся в переломной точке. Римские ценности слишком архаичны и разнородны, они теряют привлекательность для сложного римского общества. Христианство же имеет большую силу за счет своей философии всеобщего принятия и любви, это универсальная и иррациональная идея. Но если позволить христианству распространяться и развиваться бесконтрольно, то последствия будут разрушительными. Допустить конфликт между старым и новым миром никак нельзя. Наша задача - направить энергию перемен в нужное русло.
Формирование ядра христиан уже произошло, я видел, как на Крите преображались легионеры, они принимали христианство с таким восторгом и энтузиазмом, что мне трудно это описать словами. Кстати, сейчас эти солдаты-проповедники уже вовсю проповедуют в Риме, а Рим, как известно, — это идеальная среда для распространения новых верований. Ты сам видел знаки рыб и понимаешь масштаб происходящих событий. В данный момент христианами уже становится не только городская беднота, но даже и высшие люди Рима, я лично знаю патрицианку из великой семьи, которая примкнула к новообращённым.
Луций удивленно посмотрел на Ругу:
— Кто это? О ком ты говоришь?
Руга медлил:
— Ради твоей же и её безопасности я пока не стану открывать имя.
Луций согласился:
— Хорошо. Так что же нам делать с христианами?
Руга продолжил:
— Мы не можем остановить христиан и не можем замедлить их распространение. Их сила как раз в том, что под репрессиями они становятся только сильнее, и при дальнейшем давлении ситуация выходит из-под контроля, что ведет к жертвам и расколу в обществе.
Руга вздохнул:
— Моё предложение тебе не понравится, но другого выхода я не вижу. У нас нет выбора, мы сами должны внедрить христианство в общество.
Луций в изумлении поднял брови.
Руга спешно продолжал:
— Да, да… Именно так, мы должны внедрить его, но на своих условиях. Я и ты — мы связующее звено. Моя задача - найти и объединить умеренные группы христиан. Твоя задача - сплотить римскую аристократию и подготовить императора к верному решению. Важно наладить открытый диалог между полюсами и отговорить их от радикальных позиций. Это долгий и сложный процесс, который влечет за собой изменение в законодательстве, а также формирование революционной программы просвещения, цель которой - гуманизация общества за счет строительства храмов, школ и госпиталей.
Культура гладиаторских боев и театров должна завершиться. Необходимо формировать новую мораль и нравственность.
Луций снисходительно,с улыбкой посмотрел на разгоряченного Ругу:
— Это невозможно, мой дорогой друг. Я вижу, как возвышенны твои устремления и как они благородны. Но я боюсь, что ты всё же больше философ, чем политик.
Как человек, знающий всю подноготную власти, скажу тебе так. Количество системных ошибок в государстве не поддается подсчету и исправлению. Со временем крах неизбежен, и христианство здесь лишь часть общей проблемы. Увы, твои благородные, но наивные планы никогда не воплотятся в жизнь. Реальная история формируется только насилием.
Руга замкнулся.
— Что же тогда мы можем сделать?
Луций обречённо констатировал:
— Мы уже ничего не можем сделать для государства.
Но мы можем сохранить плоды нашей культуры.
Будь стоиком, найди учеников, передай свои знания и опыт следующим поколениям.

***
Сидящие за столом христиане переглянулись.
Кассандр вопросительно посмотрел на Юлию.
— Разве мы ждём ещё кого-то?
Юлия с тревогой отрицательно покачала головой.
— Нет. И раньше никто так не опаздывал.
Кассандр перевёл взгляд на могучего Валериана.
— Да, но стук условный… Брат Валериан, открой дверь.
Огромный Валериан встал и подошёл к двери.
— Кто там?
Ответа не последовало, но в повисшей тишине снова раздался стук - три слабых коротких и два сильных удара с паузой.
Валериан с волнением взглянул на братьев. Кассандр кивнул.
Засов со скрипом отодвинулся, и дверь дёрнулась от сильного и резкого удара. В комнату, снося мебель и сминая людей, стальным потоком хлынули тяжело вооружённые солдаты.
Они быстро заполнили всё свободное пространство. Пытавшийся их остановить Валериан был мгновенно повален на пол и заколот короткими мечами. Пока два солдата городской когорты методично протыкали его огромное тело, остальные воины грубо и со знанием дела уложили оставшихся мужчин на пол и связали им руки и ноги.
Испуганная Юлия попыталась кричать и возмущаться, но оказавшийся рядом с ней солдат бесцеремонно, наотмашь ударил её в лицо обухом меча. Нос девушки с хрустом провалился, голова откинулась назад и ударилась о стену. Обмякшим грузом Юлия повалилась на пол. После чего солдат взял в рот свисток и подал пронзительный, долгий сигнал.
Спустя несколько мгновений в комнату вошёл Гай Ливий Нарцисс. Его помощники внесли факелы и разошлись по всем углам, в комнате стало ослепительно светло.
Гай Ливий Нарцисс сел на стул, осмотрелся и указал на Юлию пальцем.
— Девушку тоже связать. Комнату и всех заговорщиков обыскать. Всё, что найдёте, складывайте на стол. Особенно меня интересуют свитки, кодексы, дощечки и вообще всё, что имеет какие-либо записи, а также кресты и другая символика новой веры. 
Он снова посмотрел на Юлию.
— Патрицианку я досмотрю сам

***
Луций окунул пшеничную лепешку в оливковое масло, съел небольшой шарик мягкого сыра и три высушенных на солнце виноградины. После этого прополоскал рот кислой поской из уксуса и вина.
Вот и все. Завтрак был завершён.
Раньше Сенека любил обильные пиры и винные излияния, но со временем желудочные спазмы привели его к сдержанности.
— Какая ирония, — подумал он.
— У меня есть средства, чтобы купить любую еду, но из-за боли нет возможности наслаждаться ею…
Он с грустью налил в стеклянный бокал тёплой воды и бросил туда кусочек льда, доставленного с Альпийских вершин.
Сегодня был день физического и морального восстановления, он устал и хотел найти душевное равновесие. Но поймать баланс никак не удавалось.
Его терзали тревожные мысли: христиане с их опасными идеями, тщеславный Нерон, который с каждым днём всё больше осознавал свою безграничную власть, продажные сенаторы, не выходящие за стены Сената, надвигающийся хлебный кризис, вся безбрежная империя с её размытыми границами разваливалась в его голове… Луций физически ощущал, как трещит по швам измученный мир.
— Так не пойдет, — подумал он, и откинувшись на холодной мраморной скамье, постарался принять максимально комфортное положение тела.
Он надавил руками на глаза и замер так на несколько мгновений. Перед взором полетели яркие узоры, по телу пробежала приятная дрожь расслабления.
Луций мысленно сосредоточился на своей левой руке и полностью её расслабил, разжав сжатый кулак. После этого он переключился на другую руку и опустил вниз вздёрнутый локоть. Только сейчас он заметил, что всё это время он непроизвольно тряс левой ногой. Обездвижив её, он так же расслабил и правую ногу. Сняв напряжение со всех конечностей, он постарался найти удобный угол для положения шеи.
Развалившись таким образом, он выгнал из головы все мысли и переживания и стал считать удары своего сердца.
На террасе было тихо, над головой невесомо шелестели листья. Быстрый и громкий пульс постепенно замедлялся и становился более глухим.
Расслабленный Луций безмятежно заснул.

***
Юлия задыхалась во сне. Ей снилось, что она погружается в глубокие тяжёлые воды бездонного моря, она физически ощущала привкус соли во рту.
В ужасе открыв глаза и моментально придя в себя, она стала сдавленно хрипеть и жадно хватать воздух ртом. Её нос не работал, из глаз ручьём текли слёзы. Она попыталась встать, но лишь ударилась лбом о пол. Руки и ноги были связаны за спиной.
Спокойный голос Гая Ливия Нарцисса произнёс:
— Переверните её, а то она задохнётся.
Сильные руки солдат подняли Юлию и усадили в углу. Теперь она могла видеть.
Гай Ливий Нарцисс глядел на неё равнодушными глазами. Рядом с ним сидел безучастный секретарь и вёл запись допроса.
Нарцисс произнёс:
— Дышите ртом, Юлия, так как носа у вас больше нет… Сейчас я закончу с вашими сообщниками, и дальше дело дойдёт и до вашей персоны.
Он перевёл взгляд на старика Кассандра, иудея Матфия, торговцев Аббаса и Филиппоса, которые стояли перед ним на коленях.
Нарцисс сказал:
— У меня есть свидетели и обвинители. Мне достоверно известно, что вы не приносите жертвоприношения богине Форнакс, как в целом и другим римским богам. Более того, вы официально отказались приносить жертвоприношения в честь благоденствия императора…
Кроме того, есть подозрения, что ваши ночные сборища носят антигосударственный характер, главная цель которых - заговор и бунт. Так как при обыске виллы мои солдаты нашли много оружия.
Один из солдат вывалил на стол мешок старых зазубренных кухонных ножей и садовых топоров.
Нарцисс постучал пальцами по столу:
— Но это всё полбеды… А вот за это…
Он развернул свитки старика Кассандра и зачитал:
— «Я Господь, Бог твой; да не будет у тебя других богов пред лицом Моим».
Он перевёл взгляд на христиан:
— Что это значит?
Кассандр молчал.
Нарцисс продолжил чтение:
— «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им».
Он вновь посмотрел на Кассандра:
— Измена! Вы отвергаете власть Цезаря! Отвергаете римских богов! Отвергаете Рим как таковой!
В ответ была лишь тишина.
Нарцисс подал знак, и один из солдат с размаху ударил египтянина Аббаса кулаком в висок, а двое других принялись пинать его ногами. Аббас кричал и молил о помощи. Его друг, перепуганный сириец Филиппос, вздрагивал при каждом ударе и беззвучно плакал.
Нарцисс поднял свиток и указал им на сирийца Филиппоса:
— Ты! Ты отвергаешь императора Нерона и его божественное происхождение? Отвергаешь римских богов?
Филиппос посмотрел на запыхавшихся солдат, которые избивали обмякшего и замолчавшего Аббаса. Трясущимися губами Филиппос тихо проговорил:
— Нет… не отвергаю. Я предан императору и Риму! — Он громко разрыдался и затараторил: — Я не виноват, я оказался здесь случайно!
Нарцисс расправил плечи:
— Я верю тебе. И я отпущу тебя домой, если ты скажешь мне правду. Эти люди, — он показал на Кассандра, окровавленного Аббаса, Матфия и других, — они планировали заговор против императора и Рима?
Филиппос скорчил отчаянную гримасу боли и коротко ответил:
— Да.
Нарцисс повернулся к секретарю:
— Ты всё зафиксировал?
Секретарь показал запись.
Нарцисс встал:
— Имея в виду неопровержимые доказательства, такие как показания обвинителей и свидетелей, а также признание, зафиксированное на допросе - именем императора Нерона Клавдия Цезаря Августа Германика…
Он выждал многозначительную паузу.
— Приговариваю вас всех к смерти.
Так как вы свободные граждане Рима, в качестве казни я избираю щадящее— отсечение головы!
Осуждённые разом выдохнули и закричали, моля о пощаде. И только Кассандр молча и отрешенно смотрел в пол, утратив интерес ко всему происходящему.
Нарцисс махнул солдатам рукой:
— Вывести осуждённых во двор и привести приговор в исполнение.
Солдаты городской когорты стали выводить сопротивляющихся и кричащих христиан.
Нарцисс развернулся к Юлии:
— Ну вот, благородная Юлия, дочь сенатора и неудачливого полководца Квинта Корнелия Марцелла, вы и допрыгались…
Вы, конечно, знатная матрона, и разобраться с вами так же быстро, как с этим сбродом, у меня не получится. Но я никогда не отступаю и не проигрываю.
Думаю, у нас будет серьёзный судебный процесс с привлечением сената и народа, но будьте уверены, я очень хорошо подготовлюсь и докажу вашу вину.

***
— Луций, проснись!
Сенека открыл глаза. Перед ним стоял встревоженный Руга.
— Прости, но мне очень нужна твоя помощь…
— Руга? Что случилось?
— Случилось непоправимое. Сенатор Гай Ливий Нарцисс сошёл с ума. Он устроил мясницкую облаву на христиан и обезглавил несколько руководителей нового религиозного движения. С самого утра Рим кишит сплетнями, новости распространяются с невероятной скоростью. Случилось то, чего мы так боялись: представители власти начали действовать и делают это крайне неуклюже, если не сказать жестоко. Улицы бурлят, вокруг очень много недовольных. На рынке произошли драки между теми, кто поддерживает христиан, и теми, кто их презирает.
Луций склонил голову, пытаясь переварить полученную информацию.
— Как ты считаешь, это произошло по приказу Нерона или это инициатива Нарцисса?
— Думаю, что это частный случай, продиктованный карьерными амбициями и личными мотивами.
Луций вопросительно посмотрел на Ругу.
Тот продолжил:
— Помнишь, я говорил тебе про знатную римлянку в рядах христиан. Некоторое время назад она отвергла предложение Гая Ливия о женитьбе, чем серьёзно его оскорбила и подпортила ему карьерные планы, а данное собрание христиан происходило именно на её вилле.
Луций задумчиво кивнул.
— Понятно. Что ж, жребий брошен, теперь события будут только нарастать…
А что сейчас с этой девушкой? — спросил он. — Что с ней?
— Она под стражей, её будут судить, и я хочу просить тебя о помощи…
— Ты, вероятно, хочешь, чтобы я защищал её в суде?
Руга кивнул.
— Да, это самый правильный и логичный шаг.
— Хорошо, но ты должен понимать, что Нарцисс поставил на кон свою жизнь и карьеру. Его ставки максимально высоки. Скорее всего, прямо сейчас он уже жалуется Нерону и ищет там политической поддержки. Учти, если мы пойдём против него, то в случае поражения нам - конец.
Руга снова кивнул.
— Я это прекрасно понимаю. Риски велики, и я готов их принять. Вопрос лишь в том, нужно ли всё это тебе?
Сенека почесал щеку.
— Днем раньше, днем позже. Конец всё равно один.

***
Зал заседаний в Курии на Римском форуме был заполнен людьми и шумом. В воздухе стоял тяжёлый запах пота, воска, ладана и сандала.
Вход в зал суда был ограничен ликторами, которые проверяли статус посетителей.
В глубине аудитории располагались места для избранной публики. В центре возвышалось кресло претора, по бокам располагались скамьи для сенаторов и почетных лиц. Перед креслом претора находилась площадка для выступающих.
Претор Тит Клавдий Пульхр сидел с абсолютно каменным лицом. Он оказался в крайне затруднительном положении.
Ведь именно ему выпала участь возглавить процесс над родовитой патрицианкой Юлией, дочерью трагически известного сенатора Квинта Корнелия Марцелла.
Тит Клавдий был воплощением лояльности по отношению к власти. Он свято верил в императора Нерона и римские институты, но, кроме того, будучи представителем древнего, знатного рода, он был ярым поборником прав аристократии.
Судить досточтимую матрону за связи с новой религией и её адептами для него было просто немыслимо.
Тем временем статьи обвинения звучали как приговор:
Отказ от поклонения римским богам, 
Участие в тайных собраниях, 
Распространение еретических идей, и самое страшное -   
Покровительство заговорщикам, угрожающим безопасности государства и императора.
При всём при этом обвинителем Юлии выступал влиятельный Гай Ливий Нарцисс, из рук которого Тит Клавдий перенял должность претора буквально несколько месяцев назад.
А защищать девушку вызвался никто иной, как сам Луций Анней Сенека — наставник и правая рука императора.
Если бы в этом мире и существовала какая-то более сложная дилемма, то Тит Клавдий Пульхр предпочёл бы заняться ей, а не этим делом.

***
Юлию ввели в зал суда.
Каждый шаг подсудимой сопровождался тяжёлыми вздохами зрителей и приглушённым шёпотом.
И дело было не только в том, что процесс был необычайно резонансным: знатную римлянку, дочь сенатора, судили за заговор против императора, который она учинила вместе с представителями новой веры, - но и потому, что на месте носа одной из виднейших когда-то красавиц зиял уродливый красно-чёрный провал.
За время нахождения в заточении, в ожидании суда, девушка поседела и осунулась - она стала бледной тенью себя прежней. В окружении вооружённой охраны Юлия обречённо доковыляла до предоставленного ей места и уставилась в пол.
Перед креслом претора, в белоснежной тоге с пурпурной каймой, высоко подняв подбородок, застыл сенатор Гай Ливий Нарцисс. Его руки были сложены на груди. На пальце блестело золотое кольцо с аметистовой инталией. Нарцисс излучал силу, уверенность и непреклонность; он не обращал внимания на шум и вошедшую девушку.
По левую руку от обвинителя стоял невзрачный представитель защиты. Косматый человек в простой серой тоге, был никто иной, как Луций Анней Сенека.
Претор Тит Клавдий Пульхр встал - и в зале повисла тишина.
Претор окинул присутствующих тяжёлым взглядом, ненадолго задержался на измученном лице обвиняемой, нахмурил брови и, достав свиток, произнёс:
— Слушается дело Юлии Корнелии Марцелл, которая обвиняется в: отказе от поклонения римским богам; участии в тайных собраниях; распространении еретических идей;
Претор замолчал, прочистил горло хриплым кашлем и продолжил.
— …и покровительстве заговорщикам, угрожающим безопасности государства и императора…
Затем он вновь перевёл взгляд на девушку:
— Подсудимая, вы признаёте свою вину?
— Нет, — Юлия отрицательно покачала головой.
Претор с пониманием кивнул:
— Что ж, тогда приступим к прениям.
Слово предоставляется обвинению.
Претор сел и вновь с состраданием посмотрел на Юлию.

***
Секретарь Нарцисса медленно и с акцентами чеканил тщательно записанные показания свидетелей и зачитывал чистосердечные признания казнённых христиан.
Зал то и дело оглашался возмущёнными криками. В качестве улик о планировании заговора суду был предоставлен внушительный арсенал вооружений, состоящий из гладиусов, топоров и защитной амуниции - в виде нескольких экземпляров лорики хаматы и легионерских шлемов.
После перечисления всех обвинений, свидетельств и доказательств слово взял сам Нарцисс.
Сенатор вышел в центр зала, расправил плечи, закрыл глаза и воскликнул хриплым жреческим голосом:
— Я — Гай Ливий Нарцисс, некогда квестор и претор. Взываю к сенату и народу Рима!
  Достопочтенные судьи! Мы находимся на грани смерти. Это не восстание рабов Спартака и не война с Карфагеном. Это то, что страшнее всех бед нашей великой истории. Это скверна, которая незаметно, но ежедневно разъедает наше отечество изнутри!
Он вытянул руку и обвёл сидящих выставленной вперёд ладонью, призывая ко вниманию. Затем сжал кулак, выставил указательный палец и направил его на Юлию.
— Представители новой веры, отвергающие римских богов и священную власть Рима, проникли в самое сердце высшего общества. Словно неизлечимая хворь, они разъедают нутро государства, плетут интриги и смеются над нашими традициями. А эта женщина… — он скривился в отвращении, — она — олицетворение зла. Она хуже самого жестокого врага, так как является изменником и предателем. Именно в её доме, под её руководством готовился страшный заговор против богоподобного императора Нерона Клавдия Цезаря Августа Германика!
Нарцисс сделал паузу.
— Если сегодня мы позволим им отвергать Юпитера, то завтра они отвергнут сенат и закон.
Если сегодня мы позволим им отвергать императора, то завтра они отвергнут каждого из нас.
Он решительно опустил руку, отсекая возражения рубящим движением.
«Христиане должны быть уничтожены!»
Зал взорвался топотом ног и криками:
— Измена!
— Измена!
— Измена!

***
После слов Нарцисса зал долго не мог успокоиться.
Претор трижды призывал к тишине, но люди кричали и требовали сурового наказания для изменницы. Кто-то даже выкрикнул:
— Отрубите ей голову!
Но в конце концов порядок был восстановлен.
Утомлённый Тит Клавдий Пульхр с надеждой в голосе обратился к Сенеке:
— Луций Анней! Прошу вас. Если защита может что-то возразить, мы готовы вас выслушать.
Луций не спешил. Он посмотрел на Юлию и попытался поймать её пустой взгляд, но безуспешно. Мысленно она была где-то в другом месте.
Тогда Луций повернулся лицом к залу. В самом дальнем углу аудитории от стены отделилась долговязая фигура. Сенека и Руга встретились взглядами. Руга кивнул, Сенека набрал в грудь воздуха, как перед прыжком в холодную воду, и резко выдохнул.
Претор повторил:
— Луций Анней, при всём уважении, вы заставляете нас ждать.
Сенека медленно вышел вперёд. Он иронично улыбался и говорил уверенно и спокойно:
— Начнём с того, что все слова, свидетельства и признания благородного Тита Ливия Нарцисса - полная и безосновательная чушь. Это чистой воды наговор старого сладострастника, который возжелал юную деву…
В зале раздались короткие смешки.
— Всё, что здесь происходит, - это не суд, а жертвоприношение во имя мести и уязвленного самолюбия!
Истинная мотивация сенатора Нарцисса не в том, что он борется за Рим и безопасность императора, а в том, что непорочная Юлия отвергла его предложение о женитьбе.
Дело в том, что амбициозный Нарцисс мечтал о прекрасной, молодой жене из высшего общества и считал, что Юлия станет для него достойной партией. После смерти отца Юлии, Квинта Корнелия Марцелла, она находилась в затруднительном финансовом положении, и Сципион ошибочно полагал, что она с радостью примет его предложение. Но в итоге он получил решительный и унизительный отказ.
По аудитории прошёл тихий шепот и едкие смешки.
Претор спросил:
— Вы можете это доказать?
Сенека утвердительно кивнул:
— Разумеется, у меня есть свидетель, который присутствовал при всех перечисленных событиях. Он развернулся и указал на Ругу.
Вызванный Руга тщательно пересказал все свои беседы с патроном - о том, как тот просил его совета относительно женитьбы, как они ездили на сватовство, и о том, как Юлия заявила, что «кроме денег у Нарцисса ничего нет».
Также Руга показал записи счёта и планы, которые он готовил, когда работал на Нарцисса. По всему выходило, что Нарцисс основательно готовился к свадьбе задолго до самого предложения. Было даже представлено примерное меню для торжественного пира.
Когда Руга стал зачитывать список предполагаемых гостей, зал взорвался смехом.
А когда перечисление дошло до Тита Клавдия Пульхра, — не смог сдержать улыбки и сам претор.
Когда Руга закончил, его попросили сесть.
Серьёзная атмосфера суда была разрушена.
Теперь пафос Нарцисса казался комичным и глупым, общее настроение толпы изменилось. Люди шутили и улюлюкали, то и дело раздавались едкие замечания о любвеобильности старого сенатора.
Претор выждал паузу и попросил всех успокоиться.
Красный от стыда и ярости Нарцисс превратился в статую и смотрел на Ругу испепеляющим взглядом.
Тит Клавдий Пульхр постарался принять серьезный вид.
— Даже если всё так, как вы говорите, то как это всё отменяет тот факт, что Юлия Христианка и планировала заговор против императора? Ведь показано верно: на вилле обвиняемой собирались вооружённые заговорщики…
Претор обратился к Юлии:
— Обвиняемая! Скажите честно, вы христианка?
Юлия пришла в себя и твёрдо ответила:
— Да, я христианка!
Претор разочарованно нахмурился:
— Ну вот. Обвиняемая не отрицает своей веры.
Он вновь обратился к ней:
— Вы готовили заговор против Рима?
Юлия так же решительно ответила:
— Конечно, нет! Мы собирались исключительно для молитв.
Претор повернулся к Сенеке:
— Что можете сказать по этому поводу?
Луций согласился:
— Да! Несчастная Юлия действительно виновата.
Виновата в том, что в юном возрасте она осталась сиротой и погрязла в долгах покойного отца.
Она виновата в том, что никто из друзей не пришёл к ней на помощь.
Она виновата в том, что ей помогли представители новой запрещённой веры. Они утешали и заботились о ней тогда, когда уважаемый Нарцисс и другие знатные римляне предпочли стереть её из своей памяти…
Удивительно ли то, что она прониклась симпатией и уважением к людям, которые были к ней добры?
Сенека глубоко вздохнул:
— Я даже не знаю… Но вы правы, она виновна. Давайте придумаем для неё какое-нибудь жестокое наказание - за наивность и детские ошибки надо платить суровую цену!
Уважаемый Тит Клавдий Пульхр, сколько сестерций по-вашему стоит её вина? Я сейчас же готов уплатить этот штраф!
Претор приосанился:
— Давайте не будем превращать суд в театр. А как же собрание на её вилле и признания в заговоре, которые получил и предоставил Гай Ливий Нарцисс?
Сенека улыбнулся:
— Ах да, чистосердечные признания, добытые под пыткой… Как же я мог про них забыть… Да, это серьёзное доказательство.
Жаль, что признавшиеся после этого так быстро потеряли свою голову и не дождались вашего суда.
А ведь, между прочим, это были граждане Рима! И если честно, мне совершенно непонятно, на каком основании Нарцисс учинил такой скорый кровавый суд?
Получается, что теперь Нарциссу можно убить каждого из нас, просто потому что он так решил?
По залу прокатился ропот возмущения.
Сенека продолжил:
— Все обвинения и доказательства против подсудимой несостоятельны, единственное, в чём она виновата, так это в том, что она стала последовательницей новой религии, но это произошло лишь ввиду её тяжёлого морального и финансового положения.
Прошу суд назначить ей меру наказания в виде публичного покаяния, домашнего заключения и штрафа.
Он выждал паузу и перешёл в наступление.
В то же время, прошу суд открыть дело в отношении Гая Ливия Нарцисса, он повернулся к сенатору и указал на него рукой. Сенатор, я обвиняю тебя в хладнокровном убийстве Римских граждан!
После этих слов в зале суда начался настоящий хаос.
Сенаторы спорили и кричали, на задних рядах вспыхнули драки. Охрана пыталась сдержать кипящие страсти, а Претор сорвал голос, призывая всех к спокойствию.

***
И все действительно успокоились, но не из-за эмоционального призыва Претора.
Шум прекратился сам собой, когда двери в зал суда громогласно распахнулись и в помещение решительным маршем вошёл префект тайных дел императора Луций Вителлий Младший.
Красивый статный человек в тёмно-пурпурной тунике с золотой вышивкой, прибыл непосредственно от императора. На груди префекта висел изящный медальон с профилем Нерона, в руке вошедший держал свиток с восковой печатью.
Луций Вителий по-хозяйски прошёл все ряды недоумевающих сенаторов и поднялся на пьедестал, где восседал Тит Клавдий Пульхр.
Вошедший почтительно приветствовал улыбающегося Нарцисса, на Сенеку же высокий гость не обратил никакого внимания.
Подойдя к претору Титу Клавдию и обращаясь только к нему, он без эмоций громко произнёс:
— По воле Божественного Нерона Клавдия Цезаря Августа Германика, императора и верховного понтифика, я прибыл, дабы внести ясность в это дело.
Префект развернулся к залу и бегло оглядел присутствующих. Его взгляд на мгновение остановился на Юлии, после чего он приосанился и громко произнёс:
— Император, милостивый и справедливый, выслушал доклад почтеннейшего Гая Ливия Нарцисса о собраниях новой секты, что называют себя «христианами».
Он знает, что они отказываются приносить жертвы богам, отрицают божественность его особы и втайне строят заговоры против основ Рима.
Луций Вителлий сломал печать свитка, развернул его и прочитал громким величественным тоном:
— «И потому да будет известно всем судьям Рима: Юлия Корнелия Марцелл, патрицианка, принявшая учение секты христианской, подлежит публичной казни как пример для прочих. Пусть её тело...
Он сделал паузу и строго посмотрел на Сенеку.
...будет сожжено на Фламиниевой равнине, облитое маслом, дабы пламя служило всем напоминанием: враги богов и Цезаря не останутся без наказания».
После чего он спешно свернул свиток и обратился к претору:
— Вы действовали достойно. Но император не нуждается в суде - он сам и есть суд.
В повисшей тишине не было слышно ни вздоха, ни скрипа скамеек.
Обескураженный Тит Клавдий Пульхр попытался возразить:
— Ноооо как же…
В ответ префект просто отдал ему свиток и добавил:
— Ответы на все интересующие вас вопросы находятся здесь.
После чего префект развернулся к аудитории:
— Это дело государственной важности, поэтому решение император принял самолично.
Все присутствующие, кроме осуждённой, могут быть свободны.

***
После такого стремительного и разгромного завершения процесса ошарашенная публика, подгоняемая ликторами, начала неуверенно расходиться.
Тит Клавдий Пульхр сидел в прострации и не знал, как ко всему этому относиться.
С одной стороны, он был рад, что дело завершилось и ему не пришлось принимать сложных решений, с другой стороны, такой исход процесса был уничижительным, несправедливым и бессмысленным. Как вдруг бессмысленной стала и его важная должность претора.
Гай Клавдий Пульхр встал, ещё раз прочёл свиток с приказом императора, положил его на место, после чего униженно и нерешительно засеменил к выходу.
Плачущую, безропотную Юлию до исполнения приговора стража увела в заточение. Нарцисс же удалился вместе с префектом Вителием.
Спустя некоторое время в зале остались только Луций Анней и Руга.
Руга подошёл к неподвижно сидящему Сенеке и спросил:
— Что происходит? Что нам теперь делать?
Сенека не отвечал.
Руга потряс его за плечо:
— Луций, ты меня слышишь?
Тот неуверенно перевёл взгляд на друга.
— А? Что?
Руга повторил:
— Что нам теперь делать? Как мы будем её спасать?
Сенека только отмахнулся.
— Спасать кого? Не глупи. Это конец! Ей, тебе, мне и Риму в целом…
Префект объявил приговор всем нам. Юлию не спасти, как и меня.
Я слишком видная фигура, которую Нерон теперь ни за что не отпустит. Произошло то, чего я так боялся: его демоны вырываются наружу, нас ждёт эпоха безумия и деспотизма.
Юлию сожгут, и ты этому никак не помешаешь. Мне он тоже не даст жить спокойно. Не сожжёт, конечно, но какое наказание он мне наверняка уже приготовил, наверное, домашнее заключение и приказ покончить с собой. Теперь это всё вопрос времени.
Он встряхнул головой, прогоняя тревожные мысли, и посмотрел на Ругу уже совсем иным, более трезвым и сфокусированным взглядом.
Он встал и взял друга за руку.
— Беги, Руга! Сегодня же! Сейчас же!
Беги из Рима и спрячься на острове где-нибудь в Средиземном море.
Пока что ты находишься вне поля их зрения, но если ты будешь медлить, то они обязательно доберутся и до тебя.
Нарцисс не простит тебе того унижения, которое ты ему сегодня устроил. Он захочет твоей головы, а так как он ушёл вместе с префектом, будь уверен, о твоём участии во всём этом деле будет доложено императору.
Беги, спасайся, не дай уничтожить себя! Живи в изгнании и тишине, набери учеников, занимайся философией и просвещением. Не дай угаснуть светлым идеям стоицизма. Постарайся передать свои знания и этику новым поколениям.
Он встал и обнял Ругу.
Руга растерянно проговорил:
— Бежим со мной! Ты важнее, ты справишься с этой задачей лучше меня.
Сенека улыбнулся.
— О нет, мой друг, меня они точно будут искать и непременно найдут, поэтому нам лучше быть порознь.
Всё хорошо, я счастлив, что судьба свела меня с единомышленником и другом. Чтобы ни произошло дальше, меня будет греть осознание того, что где-то в мире теплится твой философский уголёк.
Я бы дал тебе денег, но, скорее всего, моё имущество уже конфисковано.
Луций снял с пальца кольцо с небольшим небесно-голубым сапфиром и протянул Руге:
— Вот. Продай и подари себе новую жизнь.

***
На рассвете следующего дня из римского порта Павезия вышел огромный торговый корабль, на борту которого находился печальный долговязый римлянин с кривыми зубами.
У него совершенно не было денег, и он расплатился с капитаном корабля роскошным золотым перстнем с кроваво-красным рубеллитом.
Пробуя золотой перстень на зуб, капитан корабля воодушевлённо и радостно кричал:
— Да за такое кольцо я готов возить тебя хоть каждый месяц до конца жизни туда и обратно!
Он засмеялся.
— А если ты отдашь мне ещё и то голубое кольцо с сапфиром, что на твоей руке, то можешь хоть сам встать за штурвал и плыть куда захочешь.
Долговязый тревожно спрятал руку с голубым кольцом за спину.
— Нет, каждый месяц меня возить не нужно. Это дорога только в один конец. Можешь высадить меня где-нибудь на уединённом острове между западом и востоком?
Капитан задумчиво почесал бритый подбородок.
— Остров Самофракия тебе подойдёт?
Он пошловато улыбнулся:
— Остров, где живут кабиры, где время стоит на месте, где скачут сатиры и пляшут соблазнительные нимфы! Говорят, там был зачат сам Александр Македонский!
Долговязый равнодушно кивнул головой:
— Можно и к сатирам, главное — подальше от людей и Рима.
Капитан надел перстень на палец и стал любоваться солнечными бликами, исходящими от рубеллита.
— Как скажешь, странный человек, как скажешь.
Затем он бросил на пассажира хитрый взгляд.
— Я так понимаю, ты отчего-то бежишь…
Пассажир нахмурил брови, но капитан фамильярно похлопал его по плечу.
— Да мне, в общем-то плевать. Днём я торговец, а вечером
он перешёл на заговорщический шепот
— пират и гроза имперского флота!
Так что, если ты бежишь от властей, то так даже лучше.
За этот перстень на моём корабле ты будешь желанным пассажиром, а если тебе преследуют власти, то станешь еще почётным гостем.

***
В день календ ноября, ранним промозглым утром, с первыми лучами тусклого солнца на Фламиниевой равнине, у подножия Милвиева моста собирались люди.
Здесь, на священной земле, когда-то стояли алтари богине Форнакс и совершались обряды очищения. Теперь же в очищении от «зловредного суеверия» нуждался сам Рим.
Городская когорта вбила в землю высокий деревянный столб и обложила его хворостом и смолистыми дровами. У подножия столба они вырыли небольшую яму и залили в неё кувшин оливкового масла, чтобы яркое священное пламя могло явить миру всю свою очищающую силу и сжечь все пороки.
Серая толпа стекалась со всех сторон. Некоторые пришли из любопытства, другие - из сострадания, третьи - из чувства праведного гнева.
Нарцисс отсутствовал, Сенека находился под домашним арестом. Никого из лучших людей Рима видно не было.
На скрипящей телеге солдаты привезли связанную осужденную.
Когда-то прекрасная и цветущая девушка, заключённая в измученном теле, давно умерла.
Теперь вместо гордой патрицианки на костёр взошла оборванная нищенка с изуродованным лицом.
Она не рыдала и не молила о пощаде, возможно, она даже не до конца понимала, где находится и что происходит.
Когда её подняли и привязали к столбу, девушка очнулась и стала с удивлением крутить головой, как будто ища в толпе кого-то близкого и родного. Её глаза наполнились слезами.
Бледный Претор Тит Клавдий Пульхр сухо и громко объявил приговор. Над толпой пронеслась волна шепота и сдавленного кашля.
Тит Клавдий повернул голову и уставился на ноги подсудимой, не в силах поднять глаза.
Он замер, судорожно перебирая в голове варианты побега от реальности — после чего тихо и обречённо сказал:
— Поджигай.
Солдат бросил в яму с маслом горящий факел.
Толпа испуганно ахнула.
Взбешённое пламя с рёвом рвануло вверх. Объятая огнём, девушка издала истошный вой нестерпимой боли.
— Отец!

***
Весь день после казни Юлии, Гай Ливий Нарцисс не мог найти себе места. Непонятное чувство незавершённости и тревоги терзало его изнутри.
Возможно, виной тому был неожиданно пропавший Руга. С этим человеком, за его предательские показания в суде, он хотел рассчитаться в первую очередь.
Вещи в комнате советника ещё хранили дух его присутствия: на пыльном столе лежали недописанные свитки и раскрытые книги, личные вещи были нетронуты.
Сципион заглядывал в подсобные помещения и опрашивал слуг, но ответ был один: Руга давно и без предупреждения съехал, и где он сейчас находится, никто не ведает.
Подгоняемый странным волнением, Нарцисс бродил по комнатам, коридорам и саду. Он вскакивал и судорожно брался за накопившиеся дела, но тут же бросал их, не имея возможности сосредоточиться. Было что-то ещё, что-то странное и необъяснимое, что-то изменилось в окружающем мире, и он не мог понять, что именно. В конце концов он приказал подать паланкин, чтобы ехать на Фламиниеву равнину.
Нарцисс знал, что казнь успешно завершилась и смотреть там вобщем-то не на что, но шестое чувство заставило его выбраться из дома.
Неожиданно тихий и серый город не радовал хорошей погодой.
Моросящий дождь подчёркивал общую атмосферу уныния.
Прибыв на место и выбравшись из паланкина, он отряхнулся, привёл тогу в порядок, прошёл к месту казни и замер.
На месте, где утром стоял столб и полыхало красное пламя праведного суда, сейчас зияла глубокая чёрная яма.
Он обошёл яму со всех сторон и осмотрел её хмурым взглядом. После чего опустился на колени и стал внимательно изучать маленькие бороздки, исходящие от центра к краям.
Недолго думая, он приложил к ним свои пальцы и понял, что они идеально совпадают.
Бороздки были оставлены бесчисленным количеством пальцев и рук.
Потрясённый Нарцисс застыл в нелепой позе, как будто пал ниц перед чем-то великим.
Сзади раздался скрипучий голос:
— Что, тоже набираешь святого пепла?
Нарцисс обернулся и увидел старого оборванца, который почему-то обращался к нему без пиетета, как к равному.
Ветхий беззубый старик улыбнулся и подмигнул.
— Ну как там? Мне-то хоть что-нибудь оставил? Я бежал как мог, но похоже, опоздал. Горожане собрали всю золу.
Что ж, это не мудрено! Весь город говорит, что прах мученицы освобождает от грехов…

***
В северной части Эгейского моря, на стыке реальности и мифа, запада и востока, язычества и христианства, над водой парил вулканический остров, окружённый чайками.
С первыми лучами рассветного солнца, когда Руга впервые увидел вдали чёрно-зелёную гору, он понял, что это - конечная точка его жизненного пути, место добровольного изгнания и сокрытия от мира. Здесь он проведёт остаток жизни, сколько бы ей ни было отмерено судьбой. Он посмотрел на прозрачно-голубое кольцо с сапфиром и утонул в его удивительном сиянии.
— Я постараюсь собрать и сохранить достижения прошлых веков, чтобы тонкая нить знаний не оборвалась. Кто знает, возможно, мои труды не пропадут даром и со временем философия возродится в новом облике.
Корабль, скрипел и покачивался на волнах. Капитан подошёл к Руге:
— Я высажу тебя на западном берегу. Там есть небольшой городок, местные жители весьма гостеприимны и будут рады новому человеку. Ты что-нибудь умеешь? Способен принести пользу? Владеешь каким-нибудь навыком выживания? Можешь рыбачить, делать горшки и кувшины, или, может, работаешь с металлом?
Руга задумался:
— Нет, но я знаю языки и науки, могу преподавать.
Капитан улыбнулся:
— Ну, школ там нет. Можешь попробовать открыть свою. Если хочешь, я буду возить к тебе учеников из Греции, Африки, Италии и Азии — не бесплатно, конечно, но мы что-нибудь придумаем.
Руга кивнул:
— Пусть будет так.
Сошедших на берег путников встретила любопытная толпа людей. Они расспрашивали их о событиях, происходящих в мире, и пытались обменять свои нехитрые товары.
Узнав, что Руга хочет остаться и открыть гимназию, они очень обрадовались и стали заманивать его в свои дома, радушно угощая всем, что могли найти.
До самого вечера, в окружении кричащих и смеющихся детей, Руга бродил по острову в поисках подходящего пристанища, пока не решил остановиться в доме старой прядильщицы, которая бесплатно предоставила ему небольшую комнату. Её сын погиб и с тех пор в доме стало пусто.
Отходя ко сну, измотанный путешествием, Руга слушал сквозь сон детские голоса на улице:
— Учитель будет жить у старухи Хариты!
— Учитель будет жить у старухи Хариты!
— Учитель будет жить у старухи Хариты!

***
За сорок последующих лет Руга воспитал сотни учеников разных возрастов.
Словно паломники, они толпами стекались к нему со всех концов.
В качестве платы за обучение многие привозили деньги и драгоценности. Но такие ценности Руга не принимал, так как потратить их на острове было попросту некуда.
Куда ценнее для него были свитки и книги с большой земли. За прошедшие годы старик собрал солидную библиотеку, позавидовать которой могли многие крупные города.
С каждым новым учеником старик отдавал всего себя без остатка, стараясь зародить в детях любовь к наукам и открытиям, не щадя своего здоровья.
Начавшийся на рассвете очередной урок младшей группы пошёл не по плану.
Несносные мальчишки бесились и прыгали друг на друга. Руга пытался захватить их внимание увлекательной лекцией об Александре Великом и его пути, но малыши дурачились и не слушали старика. Руга повысил голос, но всё было тщетно. Сегодня настроение учителя и учеников совершенно не совпадало. Тогда Руга взял гибкий прут и стал гоняться за детьми по пляжу, грозя выпороть и призывая к порядку. Увы, эти догонялки только раззадорили юных сорванцов.
Руга кричал:
— Негодники! Вы тратите своё и моё время, а должны учиться!
На что разбегающиеся дети со смехом отвечали:
— Учитель! Ещё слишком рано, давайте играть, а учиться будем позже, вечером!
Гонявшийся за ними Руга споткнулся о камень и упал на песок. Он встал на колени, потирая ушибленный локоть, и отчаянно закричал, так громко и остервенело, что дети испугались и остановились.
— Рано;?
Он ударил прутом по песку.
— Поздно;! Уже поздно!
Ещё вчера вы просто немного не успевали, а сегодня - катастрофически опоздали!
Да, вам кажется, что впереди бесконечно долгая жизнь, вам кажется, что завтра вы проснётесь точно такими же, как были несколько дней назад, но нет!
Поймите! Неуловимые изменения вокруг и внутри вас происходят постоянно!
Каждое мгновение с ваших лиц осыпается кожная пыль, ваши уши и нос становятся больше, улыбки и гримасы прокладывают путь для глубоких морщин.
Торопитесь учиться!
Не упустите момент!
Постарайтесь использовать хотя бы часть своего потенциала, чтобы развить свой разум.
Если вам приснилось, привиделось или пришло на ум что-то интересное и необычное - то скорее запишите, зарисуйте, зафиксируйте это в словах и цифрах!
Кто знает, возможно, за всю историю человечества это случилось только с вами и только сейчас!
Возможно, это именно та безупречная мысль, неподвластная для озарения другим. Возможно, это то, что древние называли гением!
Руга смягчился и улыбнулся.
— Я знаю! Среди вас нет бесталанных, безыдейных и пустых детей, ваши возможности безграничны, но они часто остаются нереализованными, потому что вы выбираете лёгкий путь.
Мне грустно оттого, что каждую секунду идеи и знания забываются, а творческая искра угасает…
Я знаю это, потому что ещё вчера я был вашим сверстником, и меня так же раздражали скучные старики, а сегодня я сам вынужден занудно брюзжать. О, как быстро пролетело время, как мало я успел в свои лучшие годы…
Руга осёкся и провалился в свои мысли и воспоминания. Его лоб вспотел, а по спине бегали мурашки.
Шкодливые ученики удивлённо переглядывались и хихикали, после чего с криками продолжили свою игру и стали бегать по пляжу, размахивая палками.
Руга сел на камень и вытер вспотевшее лицо краем тоги. Его дыхание сбилось, и сердце билось неровно.
Вдруг детский голос произнес:
— Учитель, вы в порядке? Ваши слова тронули и напугали меня! Мне тяжело видеть вас таким.
Руга перевёл взгляд и увидел своего любимого ученика Константиноса из греческого городка Византия, что на проливе в Понт Эвксинский. Он улыбнулся. Этот умный ребёнок всегда удивлял его своей христианской добродетелью, стремлением к знаниям и философским чутьём.
Руга погладил мальчишку по голове.
В конце концов, у каждого из них свой путь, подумал он.
— Всё хорошо, Константинос.
Он снял сапфировое кольцо и протянул ребёнку.
— Держи и никогда не продавай. Ты даже не представляешь, какая в нём великая тайна. Пронеси его через всю жизнь и отдай самому достойному из встреченных тобой людей.
А теперь иди, играй с друзьями, проведём урок вечером.
Константинос надел кольцо на большой палец, улыбнулся, после чего тут же сорвался и побежал по длинному пляжу, догоняя товарищей.

***
Тем же вечером старик сидел на берегу и сочинял стих в ожидании учеников.
Он водил палочкой по песку, думая о прошлом, будущем и настоящем.
Где-то там, за пределами его взора, мир постепенно погружался во тьму и неизвестность.
Города, оглушённые грохотом разрушающихся колонн, поднимали новые знамёна догм и слепой веры. Колесо истории совершало эпохальный оборот и вставало на путь неизбежных перемен. Он чувствовал это умом и сердцем, и даже воздух теперь ощущался совсем иначе.
Увы, римские войны, рабство, алчность, тщеславие и бесконечные ошибки сплелись в клубок неразрешимых противоречий, который невозможно распутать никому из живущих.
Вскоре христиане разрубят этот гордиев узел, и, к сожалению, это радикальное решение не приведёт к триумфу и процветанию.
Руга вывел последнюю букву стихотворения и прерывисто выдохнул.
С годами он стал сентиментальнее.
Чтобы успокоиться и привести себя в чувство, он перевёл взгляд на волны и стал считать белые гребни накатывающего прибоя.

С моря дул прохладный осенний ветер, шумные чайки истошно кричали и ловили восходящий поток.
Где то вдалеке, на границе воды и неба начиналась гроза.
На берегу уединённого пляжа, неподвижно склонив голову, сидел сгорбленный старик.
Равнодушная волна касалась его ног и размывала строки, начертанные на мокром песке.

Там море ласкает гранит,
И слышится пенье цикад,
Лаванда поля серебрит,
И плавится в небе закат.
За изумрудным холмом,
В тени вековых дубов,
Склонились обломки колонн,
Кости античных богов.