Деменция. Тетрадь памяти

Сегодня я снова не смог вспомнить, как зовут кота. Он пушистый, рыжий, мурлычет, трется о ноги. Я знаю, что он мой, что я его люблю, но это знание — без имени, просто сгусток тепла в груди. Жена смотрит на меня своими добрыми, усталыми глазами и говорит: «Марсик, Ванечка. Марсик». Имя выскальзывает из головы, как мокрая мышь из рук, оставляя лишь ощущение чего-то скользкого и неприятного.

Это началось с малого. Ключи. Очки. Зачем я пришел в комнату? Слова, вертящиеся на языке, но ускользающие в самый нужный момент. Сначала это было досадно, потом — страшно. Я, Иван Сергеевич, всю жизнь проработавший главным инженером, человек, державший в уме сложнейшие чертежи, стал забывать, выключил ли я чайник.

Потом пошли провалы посерьезнее. Просыпался утром и не мог понять, где я. Знакомая спальня становилась чужой комнатой в незнакомом месте. Паника, холодный пот, учащенное сердцебиение. Пока не слышал голос жены: «Ваня, я здесь». Она стала моим якорем, единственной точкой отсчета в сползающем в хаос мире.

Но якорь начал дрожать. Ее лицо стало меняться. Иногда, глядя на нее, я видел не Люсю, мою Люсеньку, с которой мы прожили 45 лет, а незнакомую женщину. Приветливую, заботливую, но — чужую. А однажды утром я увидел в ее лиде молодую девушку, которую когда-то знал. Дочь? Нет, у нас нет дочери. А кто? Не помню. В голове поднимался туман, густой и белый, и в нем плавали обрывки чего-то: детские качели, запах свежего чертежа, первый поцелуй за кинотеатром… но сложить их в картину было невозможно.

Страх сменился гневом. Это они! Они воруют мои вещи, подменяют предметы, наговаривают на меня! Эта женщина, которая называет себя моей женой, наверное, шпионка. Она подкладывает мне газеты с неправильными датами, чтобы я запутался. Я кричал на нее, требовал позвать настоящую Люсю. Она плакала. Мне было жаль эту плачущую женщину, но я был уверен в своей правоте. Защита — вот что это было. Последняя попытка моего «Я» очертить границы, которые так безжалостно стирались.

Гнев прошел, оставив после себя пустоту. Теперь мир был похож на старый, размытый телевизор, который показывает сразу все каналы, не складываясь в картинку. Звуки, цвета, свет — все это обрушивалось на меня бессмысленным потоком. Я не мог застегнуть пуговицы. Руки не слушались, не понимали, что от них хотят. Я забыл, как есть ложкой. Суп — это что-то теплое и мокрое, что растекается по подбородку.

Люда… Люсенька… Я уже не знал, кто она, но ее прикосновения были единственным, что не причиняло боли. Она кормила меня, пела старые песни, гладила по голове. Иногда сквозь туман проступало смутное чувство, родное и теплое, как тот рыжий кот. Я не знал его имени, но знал, что он — свое. Так и она стала «своей» — без имени, без прошлого, просто источником тепла.

А потом и это тепло стало не нужно. Мир сузился до темноты внутри меня. Не было ни мыслей, ни воспоминаний, ни страха. Просто — существование. Дыхание. Стук сердца. Примитивные рефлексы.

Иногда, очень редко, как вспышка молнии в кромешной тьме, в этой пустоте что-то просыпалось. Осколок. Ни с чем не связанный. Например, запах сирени. Или ощущение от колючей травы под босыми ногами в далеком детстве. Ни лица, ни имени, ни места — только чистое ощущение. Оно приходило и уходило, не оставляя следа.

Сегодня пришла такая вспышка. Я лежал, уставясь в потолок, и вдруг почувствовал на ладони шершавую, теплую шкурку и услышал низкое, размеренное мурлыканье. И из глубины, с самого дна, поднялось слово. Тихий, беззвучный выдох.

«Кот…»

Рыжий кот на кровати мурлыкнул громче в ответ и ткнулся мордочкой в мою неподвижную руку. Это был последний осмысленный образ, последняя ниточка, связывающая меня с тем, кем я был. Она оборвалась.

Теперь здесь, в этой комнате, лежит просто тело. В нем нет больше Ивана Сергеевича. Нет инженера, нет мужа, нет хозяина рыжего кота. Есть только тихий, ровный вздох, биение сердца и белая, чистая пустота, в которой не осталось даже воспоминания о самом воспоминании.