Ленин в цюрихе

Глава первая. Доктор

На УЗИ я не пошёл. Но приступы боли стали повторяться. Пришлось снова идти на поклон к доктору Гейзеру.
Мой американец – большая зануда. Он всё время норовит спросить о моём советском прошлом. Я ему уже объяснял, что жизнь была скучной. Но куда лучше постсоветского настоящего.
Гейзер требовал какого-то анекдота, похожего на правду или наоборот. Я выбрал правду похожую на анекдот. И вот почему: я не менее трёх раз пытался рассказывать анекдоты американцам. Каждый раз они выкатывали глаза и спрашивали или уже можно смеяться.
На этот раз я решительно выбрал правду, похожую на анекдот. Но это не анекдот. Мы с Азисом это хорошо знаем.
На первом курсе института нас, студентов университета, послали копать картошку. Чистая правда состоит в том, что посёлок Рождественно находится в двадцати пяти километрах от столицы. Там вообще не было уличного освещения. Никакого – даже звёзд. 
Кроме выкапывания картошки, у нас были и другие дела. Нам доверяли доставку в столовую молока из колхозного коровника. Доставлялось оно в клуб, ставший на время нашей студенческой эпопеи местной столовой.
За молоком ходили после семи вечера – время вечерней дойки.
- Что такое дойка, - перебил меня Гейзер.
- Сидела тётка, - объясняю ему, - и дёргала корову за соски.
Гейзер одобрительно кивнул.
- Тётка, соски... Очень хорошо. Я обязательно поеду в Россия. Рассказывай дальше.
За молоком мы ходили парами с пустым бидоном туда и полным обратно. Это был наш студенческий ужин. В тот вечер выпала моя очередь. Моим напарником оказался черноволосый Азис, житель Баку. Горожанин. Такой же колхозник, как я.
В коровник вела одна единственная тропинка, протоптанная сквозь груды коровьего, прошу пардон, говна.   
- Что такое «груды говна»? – снова перебил меня Гейзер. – Никогда не видел «груды говна».
В коровник мы с Азисом попали бодро и засветло, но надоя пришлось подождать. В темноте мы вышли из коровника с полным бидоном молока.
- Полный бидон – сколько галлонов? – не унимался Гейзер.
- Сорок литров. Десять галлонов.
Доктор одобрительно кивнул головой.
Итак, стояла абсолютная темень. Азиз держал одну ручку тяжеленного бидона, я вторую. Вместе мы и потеряли тропинку, угодив, извините, в говно.
Бидон начал тонуть. Но мы напряглись и вытащили бидон. Тут же увязнули в говне сапогами чуть выше щиколотки. Азиз предложил опереться на бидон, высвободить ноги. Совет мне понравился. Ноги мы высвободили, но снова увяз бидон.
Наша схватка с говном продолжалась минут двадцать, но молоко мы в столовую доставили. Там нас уже ждали с пустыми кружками голодные и злые студенты.
Они нам посочувствовали, но молоко пить не стали.
Доктору оценил мою откровенность.
- Колхоз, социализм есть замечательно, - сказал он. – Интересная у вас страна.
Он выписал мне повторное направление на УЗИ. Потом положил мне руку на плечо и произнёс на посошок: «Poor guy. Thanks god you are American now. See you in two weeks, if you survive».
И совсем другим голосом: «Next!»

Глава вторая. Цюрих 

Когда я увидел надпись «Siemens» на аппарате УЗИ, я почему-то подумал о том, что прибор произведен в Цюрихе. А с Цюрихом меня связывают два обстоятельства: сам прибор УЗИ и мой дедушка.
Внуков у моего дедушки было много. Мне повезло быть одним из них. Иначе он бы не был моим дедушкой.
«Пионеры — внуки Ильича, пионеры — надежда Ильича», - слова советской песни. Её написали обо мне и моих соратниках.
В 1916 году мой дедушка и его супруга Крупская переехали из Берна в Цюрих.
Там они жили, как рассказывал дедушка, в доме полном бедных людей.
Дедушка зарабатывал на жизнь, публикуя статьи, книги и другую политическую литературу. Его доходы шли на оплату расходов по содержанию жены и на пропитание.
До самой кончины, ему также присылала деньги мама. Получать деньги на содержание от мамы очень приятно. Особенно, когда тебе уже далеко за сорок.
Чтобы не быть голословным, расскажу такой факт.
Когда я был пятиклассником, я поспорил со своим другом Витькой.
- Ты кого больше любишь, Ленина или Сталина, - спросил я.
- Маму, - ответил Витька.
Сейчас ему далеко за сорок. Тоже, наверно, перевода от мамы ждёт. Как Ленин.
Шучу.
Но если серьёзно, дедушка и другие умные люди были очень заняты в Швейцарии. Они революцию для России делали. И немцы им очень помогли.
Спасибо всем добрым людям планеты.
Почему в Цюрихе революцию делали, спросите вы. Потому что коммунисты хотят как лучше. В Швейцарии качество лучше – вот и вся разгадка.
Я смотрел на Siemens, и слёзы воспоминаний застилали глаза. Я многое мог бы ещё рассказать про Цюрих. Красивое слово – Цюрих. Почему-то напоминает другое слово. С той лишь разницей, что «цурес» пишется с маленькой буквы. Слово это звучало дома часто — от папы.
Слава богу, мой папа не был сыном моего дедушки.
В раннем детстве, помнится, я спросил у него:
- Папочка, кто такой Ленин.
- Это большой цурес, - ответил мой умный папа.
Потом спохватился и добавил: «Для буржуазии, конечно!»
Папа и дедушка. Отцы и дети. Конфликт поколений.
Да, пока не забыл: в тот раз УЗИ ничего серьёзного не показал. Я всё ещё буду с вами, если Siemens не врёт.
Временно живой, зато дедушка – вечный.

Глава третья. Супермаркет

Покинув Гейзера в прекрасном настроении, я поспешил в супермаркет.
Там судьба меня столкнула с замечательным человеком, старым подпольщиком Николаем Кольцовым.
Начало не предвещало ничего интересного.
У кассы задержался совершенно немолодой человек. Никакой беды в этом не было — скорее, эта история могла бы быть отнесена в разряд курьёзов. Но отнести её туда было бы нечестно. Касса была единственной из всех открытых в тот час, а супермаркет был забит людьми. Тут уж не до курьёзов.
Очередь у кассы нарастала медленно, но необратимо. Потрясающему терпению американцев наступал конец. Некоторые даже начинали всё громче произносить сакральное слово «fuck». Оно призывало к действию. Не буквальному, но незамедлительному.
Тогда я прислушался к разговору у кассы. Я быстро понял, что пожилой покупатель элементарно не знает английского. Однако, он неплохо владел древнерусским, судя по тому, как лихо он материл кассира. Должен вас заверить, что слово «fuck» он не употреблял. Тем не менее, язык его был волнующим и живым, как и сам рассказчик.
По всей видимости, кассир этого красивого языка не знал. Его постепенно накрывала волна печали. Он стал почти невидимым.
– Сколько вам должен этот хороший человек? — я обогнул длинную, но мутную очередь и обратился непосредственно к кассиру. — Я заплачу.
На том и порешили.
В этом месте мой догадливый читатель мог бы легко ошибиться. Не трудно предположить, что далеко немолодой человек и был тем самым Лениным в Цюрихе. Такое предположение подкреплено и самим названием моей повести. Должен вас разочаровать: во-первых, дело происходило далеко от Европы, где и находится Цюрих.
Во-вторых, Ленин неплохо говорил по-английски, хотя и с жутким степным акцентом. Что в степи, впрочем, не проблема. И, самое главное: к этому времени душа его уже давно пребывала на небе.
Англонеговорящий старик поджидал меня со своими покупками у дверей супермаркета.
– Вот, — сказал он, — молодой человек, возьмите. — И протянул двадцать долларов.
«Гордый!» — подумал я.
— Я за вас заплатил не двадцать долларов, а все пятьдесят, — отвечаю, хотя, по правде сказать, заплатил на два доллара больше. — Так что двадцаткой вы от меня не отделаетесь. Даже не пробуйте убегать или материть меня, как кассира. Я вас сознательно не догоню.
«Вы не кассир, Сидоров, вы убийца» - сходу процитировал старик Жванецкого и улыбнулся.
Так я познакомился с удивительным человеком, в прошлом — меньшевиком, а ныне — почётным велферистом, по имени Николай Кольцов. Лет ему было больше ста, но он всё ещё водил машину. Машина его была хоть и без клаксона, но ненамного младше владельца по возрасту. А сам водитель был молодцом и, как оказалось, обладал феноменальной памятью.
Я стал бывать у него дома и немного помогать. Много помогать не было ни нужды у него, ни времени у меня. К нему была приставлена очень славная мексиканка из местного агентства. Она и хлопотала по хозяйству.
С Кольцовым мы подружились и много беседовали о революции. Там были его страсть и сердце, а в Америке – только мозг и желудок. С необычайной эрудицией он говорил обо всём на свете — от Хаммера до Гумилёва и Батьки Махно. которого почему-то любил, но батькой не признавал.
Однажды Кольцов налил мне полный почти до краёв фужер отвратительного ликёра и усадил в кресло.
– Сегодня я расскажу тебе о Ленине, — загадочно произнёс он. — Только не напивайся и ничего не записывай.
– Сто процентов, — ответил я и незаметно включил диктофон.
Вот его удивительный рассказ — без сокращений и правок. Он сохранился на моём диктофоне и сомнений в искренности Николая Кольцова и моей собственной честности вызывать не должен.

Глава четвёртая. Рассказ Николая Кольцова

Николай — это моя конспиративная кличка. На самом деле меня зовут Пётр Первый. Не веришь?
«Верю, — это уже мой голос с диктофона. – Я сам Екатерина Вторая.»
Молодец. Юмор понимаешь. Значит, не спишь.
С Инессой Ленин, хотя он и не Ленин вовсе, и даже не Онегин, познакомился, когда ей было уже под сорок. Я вообще не понимаю, откуда у большевиков такое стремление к распутству. Она уже пятерых к тому времени родила, и вдруг на Володю потянуло.
Странно. 
Давай я тебе лучше про Плеханова расскажу. Володя называл Плеханова учебником коммунизма, но рассорился с ним вдрызг, когда Плеханов поддержал меньшевиков. Учебник стал врагом — так часто бывает. Вон сколько их сожгли и нацисты, и коммунисты, и прочая инквизиция.
Короче, Склифосовский, — все эти факты, включая отсутствие того-сего с Наденькой, вошли в историю ВКП(б). Надо больше читать, особенно в молодости, а у тебя одни девки в голове.
А с Осей я хорошо знаком. Мы с ним вместе два банка ограбили, а на третий я не пошёл. А он пошёл, хотя ходоком не был. Он больше расстреливать любил. Он даже жену свою застрелил. Он и меня хотел укокошить, но заменил ссылкой. Пятнадцать лет я лес валил от звонка до звонка. Весь не завалил, но просеку высек.
Меня и Володенька в своё время к расстрелу приговорил, но спасибо Троцкому, выручил, царство ему небесное. Ему ледорубом как череп прорубили в Максике, так больше того ледоруба никто и не видел. Жаль. Я бы его в музей революции простроил.
Ты, сволочь, житель Америки, знаешь, что Володя писал американским рабочим? Сейчас, дорогой, я тебе почитаю.
Ага, вот и письмо. Володя его еще в восемнадцатом году запустил.
«Американские рабочие не пойдут за буржуазией. Они будут с нами, за гражданскую войну против буржуазии.» 
Ладно, сам потом эту хрень целиком почитаешь. Я тебе копию сделаю.
Ну, теперь о Цюрихе. Там Володю до сих пор хорошо помнят и, если объявится, — велели более не принимать.
Дураки, раньше думать надо было. А теперь кто его остановит?
КОНЕЦ ЗАПИСИ
________________________________________
На этом месте старый меньшевик всплакнул — и неожиданно умер. Растрогался
старик.
А я потихоньку вышел из комнаты и медленно и без скрипа прикрыл дверь, чтоб, не дай бог, не разбудить покойника.
Здесь можно было бы и точку поставить. И не плохо было бы. Но, совсем уже уходя, в прихожей я снова услышал живой голос Кольцова:
— Завтра я расскажу тебе про Сашу Блока. Болезненный был товарищ, но до двенадцати считал хорошо. У них в Петербурге все или дистрофики, или туберкулёзники. У северных людей начисто отсутствует чувство юмора.  И не подумай снимать меня с велфера — капиталисты со мной ещё не рассчитались.
И в самом конце: «А ты говоришь: павлины!» — процитировал он фразу из кинофильма и захлебнулся мелким смешком.
Пару лет спустя, когда в том самом диктофоне моём села батарейка, я выбросил его в утиль, а батарейку — не знаю зачем — оставил. И тут произошло чудо: утром я снова обнаружил диктофон в ящике своего письменного стола, и батарейка уже была на своём привычном месте прямо в сердце диктофона.
«Ленин и теперь живее всех живых!» — грозно выпалил диктофон голосом Маяковского, едва оказавшись в моих руках. Мысли невольно перенеслись на его альтер эго. И смысл стихов Есенина «Дорогая, сядем рядом» показался особо зловещим.

Глава пятая. Блокнот

А недавно в нашем доме в Западном Голливуде поставили recycle bin. Там я нашёл блокнот размером в небольшую записную книжку. Из любопытства, открыл его и был поражён вышеизложенным текстом. Не потому, что я про Ленина раньше не слышал, а потому, что текст был написан рукой с изумительной каллиграфией и довольно забавного содержания, как вы само могли убедиться.
Признаюсь честно, я прочитал дважды эти записи перед тем, как позвонить своему старому приятелю Вите. Тому самому, который в детстве маму больше Сталина и Ленина любил.
Инженерную карьеру Витька в Америке запорол, весь вложился в печатный бизнес и теперь редактирует русскоязычную газету «Слово эмигранта».
- Витя, - сказал я, - у меня есть для тебя отличный материал. Ты Николая Кольцова знаешь?   
- Знал, - ответил Витя. – Отмучился бедняга.
И тогда я без колебаний набрал номер телефона из записной книжки, найденной в бачке recycle.
- Алло, - ответил мужской голос. – Кольцов слушает.
- Николай Юрьевич, - я не растерялся от неожиданности. – Не удивляетесь моему звонку?
- Я недавно сменил адрес. Где вы меня нашли?
 - В мусоре, – честно ответил я. – В recycle.
- А что такое recycle?
- А это такой мусор, который не сжигают. Его перерабатывают и возвращают к жизни. Там я вас и нашёл.
- Прекрасно! – воскликнул Кольцов.
- Между прочим, вы Инессу Арманд помните?
- Прекрасно помню, - говорит. – Только вчера с ней беседовал. Если она в городе, пусть обязательно навестит. У меня для неё отличный феминистский журнал имеется со свежим интервью Клары Цеткин.
- Обязательно, - пообещал я, - так все вместе с Лениным и зайдём.
Телефон завис на пару мгновений.
- В этом городе полно наших, - глухо продолжил он после паузы. – А я ещё в Цюрихе Ильичу говорил, что так оно и будет. Эх, поторопился Володя с Россией. Грязь там, ярость и бескультурье. Потому они всем завидуют, пакостят всюду и дерутся. А ведь славно как оно здесь теперь всё устраивается. И без крови почти. И в Цюрихе устроится – дайте время.
Тут он повесил трубку. Вроде как на меня обиделся. Но я был уверен, что старик выспится и перезвонит.
И будет всё у нас гезунд. А вы как хотели?

Глава 6. Эпилог

Назавтра он действительно перезвонил. Произнёс – буквально на два слова. Вот они: «Капитализм гибнет не от ударов, а от диктофонов, recycle bins и идиотов. Как ты.»

Я так и не понял, что он хотел этим сказать.
Примерно через неделю после нашего последнего, как мне казалось, разговора, я встретил Кольцова всё в том же супермаркете.
Мы обменялись приветствиями, и старик совершенно растрогался: «Гена, в твоём рассказе нет ни капли лжи. Все персонажи реальные, истории настоящие, и я тоже настоящий. Вот по таким книгам и надо учить историю. Тогда никто не забудет ни про Ленина, ни про Лёвушку-изверга, ни про меня.
Дай я тебя расцелую, мерзавец, как Брежнев Хонеккера!»
На том и поладили.
С тех пор я в супермаркет не хожу, а Кольцову звоню исключительно раз год и строго на первое мая.
Кстати, это мне посоветовал название: «Пока Ленин в Цюриха».
Но я его сократил.
А лет через десять лет после нашей последней встречи с Кольцовым, я снова встретил мексиканку. Она мне рассказала, что с Кольцовым больше не работает. Устала, говорит, и заметно постарела. Я поцеловал её в щёку. На том и разошлись.
Уже из автобуса она мне успела крикнуть по-русски: «А Кола купить новая драндулет. Позвонить ему – он сам всё сказать.»
Вскоре после этого события я прочитал в местной прессе о смерти Кольцова. Жаль. Я купил бутылку его любимого отвратительно-сладкого ликёра и выпил всю целиком в тот же день.
Такие дела. А завтра мы с ним договорились вместе выступить в Plummer Park.
Приходите, после лекции Кольцова будут бесплатные закуски.