Огурцы

Она томно закурила, закинув ногу на ногу. Шелковый халат расползся, открывая ровный загар, пахнущий дорогим кремом и отпуском на Бали. Соблазнительна? Еще бы. И знала это. Ее уверенность была таким же оружием, как и раскосые, подведенные стрелками глаза.

— Ну так что? — выдохнула она дымок колечком, которое поплыло в душном воздухе, словно призрачное кольцо власти. — Чем занимался в юности? Горячие истории. Расскажи, как тебя застукали? Ведь наверняка застукали.

Мозг пронзила спазма паники, острая и липкая, как вспотевшая ладонь. Что сказать? Что-то крутое. Мужицкое. Не про порнуху. Не дай бог про порнуху. Ее мир был миром пошлых анекдотов и откровенных намеков, а мой — миром тихой паники перед зеркалом в ванной.

— Да… Меня… как-то раз застукали, — выдавил я, и голос прозвучал как скрип ржавой двери.

Ее глаза блеснули хищным, влажным блеском. Наконец-то. Охота началась.

— О-о-о! Родители застали за просмотром… чего-то интересного? — она томно облизнула губы, оставив на них мокрый след.

— Не совсем, — я сглотнул комок стыда, который подкатил к горлу прямо из того, пятнадцатилетнего прошлого. — Застали за… другим.

Я видел, как она уже достраивает в голове картину: я, полуголый, с одноклассницей на потертом диване. Или с соседкой… Или дрочу на видеокассету с зализанным краем.

А правда была в другом. В то время я страдал от прыщей, которые цвели на лице багровыми архипелагами унижения, и казался себе уродом. Ни за что не признался бы ни матери, вечно пахнущей кухней и усталостью, ни старшим сестрам — длинноногим сиренам, чей смех звенел, как разбитое стекло. Сестры бы подняли меня на смех до самого выпускного. А мать бы с криком «Господи, опять эта гормональная чума!» оттащила к дерматологу, выставляя мой стыд напоказ. При них я строил из себя мачо. Мужчину. Главу семьи — ведь отец-то нас бросил, оставив после себя лишь запах табака и пустоту. При них я делал вид, что прыщей не существует.

В то лето наша соседка тетя Люда, пахнущая всегда укропом и кошачьим кормом, увидев мои прыщи, с умным видом сказала: «Мальчик, тебе бы огуречную маску. Я сама делаю — кожа как у младенца!» И я, отчаявшийся пятнадцатилетний урод, днями торчал на кухне, как заведенный, натирая эти проклятые огурцы на терке. Ложился на диван голый — чтобы жижа не пачкала одежду — и лежал с этой кашицей на роже, слушая, как за стеной смеются нормальные подростки. Это был мой священный ритуал. Моя тайная война за лицо. Так я мог представить себя тем самым парнем, которому улыбаются девушки. И хоть от прыщей она не особенно помогала, я определенно стал выглядеть свежее своих пятнадцати.

Но однажды я уснул, сраженный летней жарой и скукой. А мои сестры, вернувшиеся с пар в универе, застали меня в самом эпичном виде: голый, спящий на диване в позе распятого, с огуречной маской, которая засохла и отваливалась кусками, обнажая островки воспаленной кожи. Маска устала ждать, пока я проснусь, и выглядела как непотребный, плесневелый артефакт.

Сестры ржали надо мной год. Правда, сжалились, купили лосьон и крем от прыщей и матери ничего не сказали — это было наше братско-сестринское перемирие.

Но не говорить же ЭТО ей. Сексуальной и загорелой, от которой пахло дорогим табаком и властью над мужчинами.

Я напустил на себя таинственный вид, изобразив на лице уклончивую улыбку, которой учился у героев дешевых боевиков.

— Однажды к нам пришла соседка. Молодая, сексуальная, с грудью третьего размера. Без трусов. С целым тазом огурцов для засолки. Она моей матери обещала… — я сделал паузу, давая ей насытить воображение каждым словом.

У загорелой загорелись глаза. Не просто интересом, а настоящим азартом кладоискателя.

— И ты что… ее… прямо там… огурцом?.. — ее шепот был хриплым и влажным, словно она уже чувствовала вкус этой лжи на губах.

Я многозначительно кивнул, глядя куда-то поверх ее головы, в прошлое, которого не было.

— Ну… в некотором роде…

Загорелая ахнула — коротко, по-девичьи, и вся ее томная поза рухнула. Она порывисто пересела ко мне на коленки, обвила шею руками, и ее горячее бедро прижалось к моей руке. Она купилась. И я чувствовал себя одновременно триумфатором и последним подлецом. Пахло ее дорогими духами и свежими огурцами из далекого детства.