Аскеты

Конечно, в жизни бывают сложные периоды... Но не так много и не так часто.

В результате расклада даты рождения по нумерологии я выяснила, что моя планета – это Юпитер, он всегда бьет меня по голове (так и было написано: «Если для кого-то существуют роковые удары судьбы, так это для вас»). Но бьет меня Юпитер не до конца, он всегда предоставляет мне возможность подняться. Каждое слово из нумерологического прогноза я просто чувствовала кожей, это была ПРАВДА. Многое в моем прошлом сразу стало понятно.

За долгие годы я привыкла терперть, смиряться, довольствоваться малым. Привыкла в сопротивлении Юпитеру быть одна. Тем более запоминающейся была наша встреча.
Мы сидели за плохо обструганным деревянным столом на жестких стульях. В комнате было ощутимо холодно. Нас было трое: голубоглазый, статный украинец Вовочка, Дедушка и я. Единственное, на что у меня хватило денег, это была бутылка дешевого красного вина, которую мы и распивали благополучно на троих. Это было мой первый нормальный разговор с Дедушкой.

Конечно, он не был и никак не мог бы быть моим дедушкой, он был нашим с Владимиром Арендодателем. Но я до сих пор называю его именно так.
 
Привел нас троих к данной встрече мой вопрос о Пелевине. Дедушка предложил мне слазить в погреб или на чердак (не важно, куда именно: всюду было удивительно промозгло!), чтобы выбрать книгу для прочтения. Вот я и спросила: «А Пелевин у Вас есть?» Дедушка поднял на меня глаза – он обычно никогда не смотрит ни на кого прямо. «Знаете, - сказал он, - почему бы нам не посидеть вместе сегодня вечером? Давайте встретимся -поговорим». Вот я и явилась к нему с бутылкой.

На тот момент я уже неделю проживала в этом странном, сконструированном самим хозяином доме.

Попала я сюда совершенно случайно... или? Ведь именно Дедушка был первым человеком, телефон которого мне попался на глаза на сайте «Привет, Париж!», когда я чудесным образом нашла работу в этой французской столице, и теперь мне нужно было только найти жилье.
 
Вообще-то на тот момент я была замужем. Мой французский муж остался жить в департаменте Мерт и Мозель в нашей прекраснейшей, читейшей огромной квартире, наполненной  воздухом и зелеными лапками растений, а меня занесло в это убогое место.

Попала я сюда не сразу: Дедушка сказал, что у него нет свободных комнат, дал мне телефон своей знакомой («Мы только вдвоем здесь занимаемся этим»). Именно она, Илона, и явилась вдохновительницей моего переезда в Париж: «Приезжайте, Лиза, приезжайте, что Вы сидите там, в этой своей деревне?» Так она называла мой милый, ставший сейчас таким родным древний город Туль в предместии Нанси.
 
Краткий экскурс из жизни эмигрантки, которая вышла замуж за француза не из-за денег (немного длинно, но в целом честно).

Раймон сделал мне предложение, никогда меня не видя. Во время первого разговора по телефону сразу сказал: «Je t’aime». «Как такое может быть?» - удивлялась я. Моя учительница французского объяснила, что все французы эмоциональны, поначалу очень пылки и влюбчивы. После «Je t’aime» следовало: «Je te propose le mariage». Я от волнения не понимала, просто забыла, вышибло из головы, что такое «mariage». Наверное, он думал, что я издеваюсь. «Je te propose la bague». Это слово мне тоже что-то напоминало, но что?

«Ты же меня никогда не видел», - возражала я. – «Я видел твои глаза на фото, мне этого было достаточно». Он сказал, что мы поженимся через год, я не знала почему. Я рыдала. Для меня год – это уже в другой жизни... Но время, как водится, промчалось незаметно. Я успела внутренне подготовиться к переезду (если это в принципе возможно!) и даже послушать предсказание экстрасенса, которая дала нам с Раймоном два года  на совместную жизнь и без подробностей просто спросила: «Тебе на фига эта Франция?» Я заволновалась: «Что, все так плохо будет?» - «Да уж, легко не будет, - ответила она. - Может, не поедешь?» Но разве меня остановишь!..
Так я оказалась в 2010 году в глубокой французской провинции.

Я не знала, что мой суженый беден настолько. Он встретил меня в аэропорту на машине такой старой, что мне стало стыдно и обидно. Кругом были новые, красивые, блестящие, а у нашей что-то вываливалось снизу. Знакомые потом сказали мне: «Лиза, тебе позорно иметь такую машину». Я даже не знала, что ответить. Очень скоро она начала дымить.

Со мной, как и с машиной, было много проблем: я же ничего не знала во Франции, меня надо было везде оформить, везде зарегистрировать, перевести документы. Все это отнимало очень много времени и стоило уйму денег. Раймон занимался моими делами с жаром и удовольствием. «Ты француженка!» - воодушевленно говорил он. «Почему же я француженка? Я русская», - возражала я. – «Потому что ты моя жена», - с гордостью отвечал он.

«Я не понимаю, зачем ты так стремился на мне жениться?» - недоумевала я. Раймон сказал, что только чтобы увидеть меня, он заплатил брачному агентству 6 тысяч евро (которые, конечно, взял в кредит, но это я поняла намного позже). Муж ответил честно: «Мне сказали, что русские всегда работают. К тому же у тебя такой высокий уровень образования! Ты сразу найдешь работу во Франции, все будет хорошо». Больше он ничего не расшифровывал, и только потом я узнала, что после получения его зарплаты, выплаты алиментов, кредитов и прочих отчислений, у него оставалось 200 евро в месяц на еду и бензин.

«Ты же понимаешь, что я работала учителем в России. К тому же русского языка. А здесь Франция», - пыталась объяснить я. Он не понимал. У него не было даже среднего образования. И для него мой, по-французским меркам, Мастер 2 был недосягаемой, сверкающей вершиной. Когда я задавала совершенно простые, на мой взгляд, вопросы (например, просила помочь подобрать рифму к какому-нибудь французскому слову, пробуя написать стихотворение на иностранном для меня и родном для него языке), он говорил, что это уж слишком, что это... философия, и у него от нее болит голова: «Знаешь, любимая, есть люди для физической работы, а есть для умственной. Все вместе не может быть в одном человеке. Ты вот интеллектуал, а я привык работать руками». Так он и просыпался с первыми лучами солнца и сразу принимался драить наш белоснежный пол, ухаживать за цветами, а потом куда-то бежал, обычно просто так, прогуляться до ближайшего кафе, чтобы сказать кому-то и, видимо, всему миру такое привычное: «Bonjour. ;a va ?». Ему необходимо было движение и ни к чему не обязывающее, как это принято во Франции, общение.

Чтобы быть мне подстать, он все-таки начал читать (когда я приехала, в доме не было ни одной книги). Он где-то откопал «Приключения Робинзона Крузо» и принялся за предисловие. Каждый раз он засыпал на первой странице.

Но... как часто я слышала: «Ты – центр моей Вселенной». Больше никто и никогда не говорил мне такие  слова. Он просто меня любил. Любил так, как  никто другой.
Но несмотря на неистребимый энтузиазм моего мужа, на работу меня не брали никуда. Наконец, через директора супермаркета Раймон договорился для меня на стажировку в «Intermarch;» как libre-service. Надо было выкладывать товары до открытия магазина в 4-5 утра. Я, как водится, очень старалась, но выполняла работу плохо и медленно. И все коллеги смеялись надо мной. Приходила домой – и плакала. Раймон пошел разбираться, сказал: «Моя жена пришла к вам делать стаж, а не плакать. Почему она плачет? Вы просто должны говорить ей: «Bonjour», а не издеваться над ней». На следующий день мне все говорили: «Bonjour» и затем, смеясь: «Лишь бы не плакала». Через две недели директор, видимо, под давлением коллектива, объявил мне, что не может взять меня на работу, потому что я медленно говорю по-французски и так и не смогла освоиться на новой должности. Но, наверное, я оставила след в его сердце, а, может быть, даже ощущение вины, и через несколько месяцев он позвонил мне и предложил несколько часов уборки в двух магазинах. Когда я согласилась, то иногда видела его в супермаркете. Он ходил подвипивши между стеллажами и орал-пел: «Елизавета, я люблю тебя».
 
А для меня начались ужасные шесть месяцев, которые я про себя называла первым, забракованным заголовком романа Шолохова «Поднятая целина» - «С потом и кровью». День начинался для меня в 3 утра. Зарядка, завтрак. И вот я уже вместе с другими в темноте перед дверями супермаркета «Leclerc». Наконец нашу толпу впускают и начинается пахота: мне достались туалеты, раздевалки для персонала, курилка и коридор на втором этаже. Коридор надо было просто проходить машиной, которую я дико боялась, потому что она гудела и двигалась. Затем все остальное. Быстро, быстро, быстро! Помню, что насчитала как-то раз для смеху, что должна была вымыть 50 унитазов, 30 раковин и 23 писуара. Вдохновляло. Ну еще, конечно, лестницы, но с них я просто все смахивала шваброй вниз – мне уже было все равно. Сделать такой огромный объем работы за 4 часа было невозможно (я уж не говорю о том, чтобы сделать это хорошо!), но в девять нас резко выгоняли, и супермаркет активно начинал принимать покупателей.

Затем я ехала на курсы французского, занималась до полудня, шла пешком через весь город домой: двух евро на автобус у меня, конечно, не было. Дома на обед меня каждый день ждала куриная лапша или куриный суп – я всегда умела экономить. Потом снова маршбросок до «Греты», снова французский, потом иногда английский – просто чтобы не забыть. И в 18.30 я уже у дверей  второго супермаркета «Intermarch;», чтобы убирать огромный торговый зал. За два с половиной часа. Это было, конечно, невозможно. И мы всегда работали до 22.30, здесь нас никто не выгонял, наша руководительница-коллега сама закрывала двери. Раймон уже ждал меня на улице. И вот я дома. Короткий сон. И новый день, в котором все повторялось заново.
Я обычный человек и, конечно, очень уставала. Один раз плашмя очень больно упала в ванной, повредив правую руку. И догадайтесь, что я сделала? Ну, конечно, я не пошла на больничный. Просто какое-то время я работала левой.

В первом супермаркете моим шефом был Паскаль, вечно недовольный, неразговорчивый мужчина. В нашей бригаде вместе с ним нас было четверо, из которых две иностранки: я и китаянка. Это Паскаля жутко раздражало, ему казалось, что мы ничего не понимаем, по этому поводу он все время вполголоса бурчал, мне кажется, он нас тихо ненавидел. Оставшаяся француженка была совершенно дикой и зашуганной. Когда я на Восьмое марта по старой русской привычке пыталась подарить ей какой-то хоть и милый, но копеечный цветок, она так отчаянно сопротивлялась, что было ее жалко.

В другом магазине нами командовала Флоранс. Характер у нее был легкий, но немного вздорный. В первый же день она объявила себя моим другом и пыталась меня опекать. Но когда я один раз случайно обратилась к ней на Вы, она с размаху отвесила мне пощечину. Я окаменела, а она была жутко возмущена: «Разве между друзьями выкают? Ты меня очень обидела». Я так и не нашлась, что ответить.

Может, в чем-то мои непосредственные начальники были правы. И я действительно имела проблемы с общением на французском: Флоранс, например, все время удивлялась, как я могу не знать таких простых слов, как «ведро» и «совок», в то же время прекрасно оперировала такими сложными и непонятными для нее, как «сюрреализм» и «цивилизация».

Убираясь в «Intermarch;», я напоминала себе Золушку. Как водится, я очень старалась... – даже уже смешно писать эту фразу. И с каждым днем мне казалось, что я выполняю свой фронт работы все быстрее и быстрее, и гордость и удовлетворение пробуждались в душе. Но, первое, мы все равно никак не могли закончить быстрее, и, главное, второе: проверяющая качество уборки в обоих магазинах Сисиль каждый раз обнаруживала на моем участке столько недостатков, что их описание не умещалось иногда и на трех рукописных листах. До сих пор не знаю, в чем именно была моя проблема. Возможно, я действительно работала из рук вон плохо. А, может быть, имело значение и то, что Сисиль была любовницей того самого моего покровителя Директора... Самый большой скандал разразился после публикации обо мне в «L’Est R;publique», эта самая крупная газета региона Лорена. Статья была внушительна – на целый разворот - и прекрасна – ее сопровождал мой огромный портрет в кожаном пальто с шикарным меховым воротником (единственная вещь, купленная мной еще в России в кредит). На фотографии я держала в руках раскрытым тяжеленный словарь, а статья называлась «Язык – ключ к будущему». Было много точек, где газета раздавалась бесплатно, например, в курилке, которую я убирала. И однажды утром печатное издание с моим портретом в руках держали все работники супермаркета. В тот же день Проверяющая приехала лично, наверное, чтобы на меня посмотреть. И посмотрела. Она была краткой: «Я знаю о Вас все. И о Вашем уровне образования, и о Вашей прежней жизни. Но здесь Вы уборщица, и извольте выполнять работу как следует».

В итоге мой временный контракт на полгода не был продлен. Мне, конечно, было обидно, но так радостно! Потому что если бы они сами от меня не избавились, мне никогда не хватило бы смелости уйти, и я бы продолжала тянуть эту лямку. Интересно, что журналистка в статье указала мне направление: «Ей прямая дорога в Париж». И я прислушалась...
 
Так и оказалась сначала у Илоны на ее канапе посредине салона: «Приезжайте, Лиза, в крайнем случае остановитесь у меня». И крайний случай, конечно, был. Потом я три дня слушала бесконечные разговоры хозяйки по телефону: «Помогите. Прямо не знаю, куда девать эту Лизу. Она, конечно, прекрасный человек, но я должна работать, мне совершенно некогда ей заниматься».

И, наконец, Дедушка сдался. «Я отвезу Вас к знакомому, его зовут Арвид или Алан, он о-о-очень старый, тоже сдает квартиры. У него как раз освободилась комната на месяц. Его жилец Владимир согласился освободить для Вас свою до приезда его девушки с Украины», - аннонсировала Илона, и мы поехали...
 
Вовочка

Общая обстановка Парижского рабочего пригорода Монтроя была далека от совершенства. После прекрасного, с претензией на шик, уставленного антиквариатом дома Илоны, сооружение Арвида казалось казенной постройкой. Прежде всего ты оказывался перед ржавыми, наглухо закрытыми воротами. Далее следовала сложная, почти пропускная система. Надо было говорить по интерфону и подробно объяснять причину прихода. Когда с душераздирающим скрипом и грохотом ворота, наконец, открывались, ты оказывался на просторном дворе, почти все пространство которого занимали кучи каких-то вещей, строительных материалов, старой мебели. Пробираться между всем этим надо было осторожно, чтобы не свалиться в очередную яму и не запачкаться. Откуда все эти кучи? Люди, знающие хозяина, объясняли мне, что он ничего не выбрасывает, возможно, думая, что это может пригодиться в строительстве. Дело в том, что Дедушка ежечасно что-то созидал. Работа заканчивалась только глубокой ночью. Каждый раз, когда я видела его на территории, он был в рабочей одежде, часто с лампочкой на голове. Он всегда оказывался в разных местах: то на крыше, то в подвале, - и разыскать его обычно было непросто. Дом был одноэтажный, какой-то распластанный по земле. В принципе, он напоминал суровую, коротконогую букву «П».

Сразу же нам навстречу выбежал Вовочка, как обычно, эмоционально что-то рассказывал, размахивая длинными руками. Как потом выяснилось, он был наслышан об Илоне, мечтал с ней познакомиться и решил из уважения к ней и жалости ко мне оказать нам обеим услугу, уступив на месяц свою комнату. Вовочка жил у Дедушки давно, чуть ли не с восемнадцати лет. Илона рассказывала, что Дедушке парнишка остался по наследству от Вовочкиного отца, который тоже долгие годы снимал помещение у Арвида. Когда-то давно отец, а впоследствии и сын подались из Донбасса за длинным рублем во Францию, оставив женскую половину семьи на родине. На честно заработанные мужчинами женщины построили несколько гостиниц и домов. Они далеко не бедствовали. Мужчины же существовали в спартанских условиях. Такой же образ жизни долгие годы вели и другие украинцы во Франции.
 
Илона хмуро огляделась и поспешила ретироваться. Ее белые локоны и элегантная шубка никак не стыковались с окружающим.

Вовочка сразу поразил меня своей красотой и ясноглазостью. Была в нем какая-то исконная чистота и жажда подвига, какой-то постоянный накал страстей. Да удаль молодецкая... Говорил всегда путанно, сбивчиво, но с жаром и выразительно.
Он сразу вручил мне ключ, схватил мой чемодан и настежь распахнул, словно сердце, дверь своей комнаты: «Располагайтесь!» Комната находилась с краю в одной из ножек буквы «П» недалеко от входа, была довольно большой по сравнению с обычными парижскими. Основательная кровать меня тоже приятно обрадовала. Был даже письменный стол и стул. Чего же еще можно желать? Я еще раз огляделась.
«А где же туалет?» Знала бы я тогда, что именно этот вопрос буду теперь повторять в течение нескольких лет моих скитаний по разным местам проживания в Иль-де-Франсе! Интересно, но реакция на него обычно бывала одинаковая: «Туалет? - удивленно поднятые глаза. – Как Вы можете задавать такой вопрос?!» И, как правило, приходилось настаивать: «Так он все-таки есть? Или...»
 
Туалет у Дедушки был! Но где... В одном из внутренних углов нашей буквы. Там же была и ванная. Кухня располагалась в противоположном углу, от меня, получалось, по диагонали.
 
  На улице был февраль, самое противное и холодное время в этой части Франции. На термометре не минус, конечно, но плюс такой слабый! Получалось, мне, чтобы дойти до столь жизненно необходимых помещений, надо было тепло одеваться. А если в темное время суток... А оно начиналось довольно рано. Хорошо, что хоть во дворе по вечерам зажигали небольшой фонарь. Но ненадолго. И тогда уже все полностью погружалось во тьму.

Я вошла в комнату и заперла дверь. Отопления, конечно, не было, и помещение встретило меня могильной прохладой. Какой же дубак! Спала я всегда одетая под большой грудой одеял, которые, к счастью, были в наличии. Делать было особенно нечего: работала я в переводческом бюро всего 10 часов в неделю. Компьютера у меня не было, денег почти тоже.

Я хотила в интернет салон в нескольких кварталах от дома, платила за компьютерное время и, пока хватало скудных сбережений, пыталась найти работу.
 
Приходила в свою комнату, забиралась в кровать. В окно смотрели ветки единственного во дворе, промерзшего, но стойкого дерева и неизбывная серость окружающей действительности.

Каждый день утром и вечером звонил Раймон и задавал два своих любимых, неизменных вопроса: «Какая у вас погода?» и «Что ты сегодня ела?». Вопросы меня просто выбешивали. И сколько раз я бросала трубку, крича ему: «Если ты еще раз меня об этом спросишь...» Но на следующий день он звонил опять, сначала боязливо молчал, а потом все-таки, засхрабрившись, снова спрашивал о том же. И я смирилась. Ведь он был единственный, кого хоть что-то обо мне интересовало.
 
Ела я один раз в день: на завтрак жарила себе яичницу с помидорами. И еще у меня были уже нарезанные кусочки белого хлеба, мягкого, как перина. Как же все это было безумно вкусно!

Лучом света в моем темном царстве был, конечно, Вовочка. Он прискакал ко мне на следующий же день после приезда, чтобы справиться, как я устроилась. Как всегда, пребывая в радостном возбуждении, в ответ на мои жалобы о холоде и скуке, подбодрил: «Не волнуйся, в случае чего таблетки есть...» Прозвучало загадочно. «Таблетки?» - я не понимала, зачем они мне могут понадобиться. «Какие таблетки?» Я хмуро рассмеялась: «Чтобы суициднуться?» Парень посмотрел вопросительно удивленно. Я еще больше расхохоталась. «Я имел в виду от простуды», - обиделся Вовочка.

Заходить ко мне часто он не собирался и, наверное, стеснялся, поэтому я вылавливала его во дворе под фонарем у кухни. И тогда мы разговаривали об Илоне, с которой он так и не познакомился пока, и о многом другом. Вовочка терпеливо проводил со мной экскурс в эмигрантскую жизнь. Он говорил, что самые сложные – это первые шесть месяцев, а затем, если выстоишь, то приживешься.
 
Я часто думала: какой странный итог жизни – оказаться в 40 лет в такой обстановке, и даже мечтала, чтобы на улице какой-нибудь проходящий негр или араб с размаху ударил меня по голове.
 
И как Раймон мог отпустить меня? В душе была обида. Но обижаться было абсолютно нечего: после моей неудачной попытки работать уборщицей, последовала неудачная попытка стажировки кассиром, 6 месяцев пособия по безработице (в течение которых бывшая жена и старшая дочь Раймона подали на него в суд для пересмотра суммы алиментов, в результате у нас оставалось уже не 200, а 80 евро на еду в месяц) и затем предложение работать в Париже. Переводчиком. Муж сказал: «Конечно, поезжай. Неважно, сколько тебе удастся поработать. Даже если месяц, даже если неделю – это будет твой неоценимый профессиональный опыт». И да, он был прав. «Но нам же придется расстаться», - словно пыталась возразить я. «Это неважно, - не сдавался Раймон, - я буду искать работу в Париже». Что он и начал делать... Но пока я покоряла столицу в одиночестве.
 
Встреча в пути

В течение первой недели я почти не видела Дедушку: он все время был чем-то занят, неуловим и достаточно нелюдим. Мне казалось, что к общению со мной не стремится, я его побаивалась. А потом оказалось, что и он побаивался меня. Недавно он признался мне, что он аспергер, человек, которому очень сложно общаться с другими людьми. Что он ужасно боится быть им неинтересным и потому просто избегает общения. Эта новая информация, как обычно, очень лично отозвалась во мне. Даже не знаю, как нам удалось, двум аспергерам, докопаться-доискаться друг до друга. Но тем не менее...

Арвид – человек, конечно, очень своеобразный. Внешне худенький, подвижный, с непослушными седыми кудрявыми волосами. И глубокими, но необычайно светлыми серыми глазами мыслителя. Каждое слово дается ему тяжело, как будто выбрасывается, борясь с немыслимым внутренним сопротивлением, с тяжестью бетона. Так что лично я жду от каждой его фразы какого-то нереального откровения.
 
«Так Вы придете?» - напряженно спрашивает он. Ну, конечно, я приду.

И вот я оказываюсь впервые в обители нашего с Владимиром арендодателя. Надо сказать, что на тот момент в доме проживало довольно много людей. В основном, это были украинцы. Они жили через стенку от меня в большой комнате с множеством двухэтажных кроватей, на одну из них и перебрался Вовочка, чтобы освободить для меня свое жилище. В кухонном отсеке было две женских комнаты. Украинки жили по две в более комфортных условиях. У них были и диваны, и телевизоры.
 
У Дедушки же в комнате была пустота, светлый кафельный пол. Пространство почему-то напоминало мне танцевальный зал. Кровати не было!!! Это всегда меня ставило в тупик. Может, он спит на полу? Наверное, это жилище бестелесного, ничем не замутненного разума... Конечно, на полках по стенам везде стояли книги.
Я пришла к нему первой. И мы долго молчали. Я, наверное, испуганно озиралась. Казалась невыносимо странной и ненужной эта моя принесенная бутылка вина. Я подозревала нечто страшное,... ощущая себя в замке Синей бороды.
 
Наконец, пришел Вовочка. Я разгребла завалы на столе, неизвестно откуда появились стаканы и очень убогая закуска.
 
«Мы аскеты», - сказали мне они практически хором. «И я», - с радостным открытием выдохнула я.

Вовочка говорил без умолку, пытаясь разогнать тишину. После моей бутылки откуда-то появилась вторая. Тут и я стала рассказывать о себе. Дедушка напряженно слушал. И вдруг, смущаясь, спросил: «А это правда, Лиза, что Константин пытался ужахивать за Вами?» Я оторопела: «Это так теперь называется?»
 
Украинец Константин жил в той самой, густонаселенной комнате за стенкой. Маленький, тщедушный, он всегда осторожно стоял рядом, когда мы с Вовой по вечерам беседовали под фонарем. Обычно помалкивал, не решаясь вставить слово в наш высокохудожественный треп. Видно было, что он во Франции чувствовал себя не в своей тарелке, тосковал и скучал по оставленной на родине семье, красавице-жене и двум маленьким детишкам. На меня взирал с тайным восхищением, я была для него, наверное, какой-то диковинной птицей с немного переломанными крыльми. То, что у меня был муж-француз и официальные документы, придавало мне в его глазах еще больше шарма. Видимо, он думал, что я влюблена во Владимира, впрочем, так казалось многим, в том числе и самому парню, о чем он мне довольно прямолинейно сообщал, тем самым отказывая в надежде. Иногда так казалось даже и мне...

Конечно, я сама во всем и виновата. «Виновата ли я?...» Дело в том, что 23-го февраля я, опять же по русской привычке, решила поздравить мужчин. Купила традиционную бутылку красного вина. А что еще я могла бы им предложить? Встретила под фонарем Константина (Вовочки почему-то не было) и сообщила ему о своем намерении. Инициатива была подхвачена. Украинцы радушно пригласили меня в гости. Помню, на столе стояла какая-то электроплитка, а кругом разливались улыбки. Пить мое вино, конечно, никто не стал, зато самогончиком они побаловались. Ну а меня с моей же бутылки ой как развезло. Увидев это, Константин, видимо, желая уберечь меня от ставших уже масляными взглядов, предложил меня проводить. Ну мы и пошли... Думала ли я, что он с размаху забредет в мою комнату, запрет изнутри защелку и грубо набросится на меня? Конечно, нет. Но именно так и случилось. Я спьяну увалилась в свою кровать, а он обрушился на меня. Сопротивляться практически не было сил, но и отдаваться ему не было никакой возможности. Я долго боролась с ним – слава богу, что он был некрупный и мне удавалось с ним справиться. Маленький, но настырный. Он жутко мне надоел. Несколько раз я с грохотом сбрасывала его на пол, но он снова на меня набрасывался. Силы все больше покидали меня. В отчаянии я стала стучать в стену, которая, надо сказать, была очень тоненькой (домик был практически картонный) и кричать: «Спасите!» Ответа мне долго не было, за стеной повисла предательская тишина. Наконец, кто-то заорал. Я ничего не поняла. Вдруг раздался звук вышибаемой двери и на пороге появился мой доблестный рыцарь, мой прекрасный спаситель Владимир! Он снял Константина с меня, как воша, брезгливо взял за шкирку и выбросил из комнаты. Какое это было счастье! «Спасибо, Вовочка, - твердила я, наслаждаясь мгновенно обретенной Свободой. - Спасибо, спасибо, спасибо!»

И вот после всего этого Дедушкин странный вопрос. «Да он же просто пытался меня изнасиловать!» - «Как? – брови у Арвида взлетели вверх. – Так значит все правда?» Я рассказала свою версию событий. Заключила: «Спасибо Вовочке, что спас». - «Да, он же просто повел себя, как герой! – довольно подытожил Дедушка. – А я выгнать его хотел. И Вас вместе с ним». - «Да за что же?»
 
История открытия, которого не было

Так началась наша с Дедушкой дружба. Илона давно говорила мне, чтобы я попросила у Дедушки работы, но я недоумевала: какую работу он мне может предложить? Думаю, она и к Арвиду обращалась с просьбой помочь мне. И вот фишка сыграла. «Денег что совсем нет? - вдруг участливо поинтересовался Дедушка. – Английский-французский знаете? Тексты сканировать- редактировать сможете?» - «Конечно, смогу». - «Платить много не буду. Могу только 4-5 евро в час». - «Прекрасно. Хотя бы мне на сигареты».

Прекрасно-то прекрасно, но ничего непонятно. Какие тексты-документы (?) сканировать? Зачем? Я даже замечтала, что эта работа была придумала специально для меня, просто чтобы меня материально поддержать. «А что сканировать? Для чего?» Ответ меня потряс: Дедушка пишет научный труд по социологии. «А какая Ваша основная идея?» - «Я считаю, что всем миром и прогрессом движет соревнование. Каждый стремится быть лучше другого. Быть богаче, успешней, нравиться противоположному полу».
 
«Сейчас я скажу Вам то, чего никто не знает: соревнование – это основной мотор человеческой деятельности и общества. Некая центробежная сила. С 1800 года после развития производительных сил и технологий войн бы вообще  никогда не было, если бы социология и философы поняли это».

И я сканировала научные труды различных социологов и философов, чтобы помочь подготовить для Арвида цитатный материал для его будущей книги.

«Еще в школе я начал интересоваться психологией, у меня была записная книжка, где я фиксировал разные непонятные вещи, которые озадачивали меня: Почему этот сказал это? Та поступила так? Я не получал ответов, но уже к 20-30 года у меня создалось какое-то определенное общее впечатление, что миром правит соревнование, все люди соревнуются между собой по очень многим линиям: красота, богатство, молодость, здоровье, обаяние, остроумие, ум, профессиональные успехи».

Я продолжала работать на Дедушку, даже когда съехала от него, еще несколько месяцев. Даже когда уже нашла настоящую, официальную работу. Мне не хотелось с ним расставаться. Я приходила с продуктами и готовила ему нехитрую еду. Мне так хотелось его накормить, я думала, что он все время голодный. Работала за компьютером, а потом мы вместе обедали. Один раз Дедушка пригласил меня в кино. Разговаривать нам по-прежнему было сложно, мы больше молчали. Но я видела, что он всегда рад видеть меня: к моему приходу он готовился! Встречал меня вымытый, с приглаженными волосами, в чистой, не рабочей одежде. В нашем молчании было много разных знаков, которые мне приходилось расшифровывать. Например, один раз на рабочем столе у компьютера я обнаружила полароидную фотографию красивой, довольно юной полуголой девушки в белых кружевных чулочках. Кто она? Зачем он подложил мне ее? Чтобы показать, что он мужчина?

Мое рабочее время мы оба тщательно, скурпулезно высчитывали, вычитая минуты, потраченные мной на приготовление еды и ее совместное поедание. Лишь однажды мой работодатель предложил мне остаться подольше, чтобы распить вместе бутылочку шампанского, и обещал засчитать это в рабочее время. Вел он себя в этот момент с купеческой удалью – гулять так гулять. Надо сказать, он всегда страшно экономен.

После шампанского Дедушка, расхрабрившись, предложил подвезти меня до дому. Обычно он ездил на велосипеде, и я была удивлена, что у него есть машина. Но Арвид, видимо, решил произвести на меня впечатление по максимуму. Именно сидя в его, често говоря, видавшем и Крым, и Рим транспортном средстве, мне довелось - причем основательно напрягая слух – разобрать его почти неразличимое бормотание: «А что Вы скажете о нас с Вами, как о мужчине с женщиной? Мы могли бы?..» - «Что?»- переспросила я и засмеялась. По-моему, от отчаяния ему даже удалось повторить свой вопрос. Я продолжала смеяться: «Да сколько же Вам лет?» – «Сто пять», - восхищаясь своим остроумием, пошутил он. – «Столько же просто не живут!» - тоже переводя неудобный разговор на шутку, ответила я.
 
Общаясь с ним, я с трудом немного разузнала о его жизни. Родом из Питера, после школы он поступил на физический факультет, занимался молекулярной биофизикой, работал в Академии наук в Ленинграде, а также в научном городке Пущино под Москвой. «Там было очень смешно, - рассказывал он, - я со своим аспергерством там так разговорился! (улыбка) Сколько раз никак не мог прийти на работу, потому что знакомые в поселке меня постоянно останавливали по пути поговорить. А я очень люблю спорить... Это было время так называемой оттепели. В Пущино я организовал клуб для встреч с писателями и поэтами, так познакомился, например, с Беллой Ахмадулиной и Эдуардом Лимоновым, с которым мы после начали вести нерегулярную переписку. Потом, уже во Франции, мы издавали с Боковым русскоязычный журнал «Ковчег». И когда Лимонов прислал мне книгу «Это я, Эдичка!», которую в Америке никто не хотел печатать, я понял, что это бомба, и был ее первым издателем».

«В биофизике мой научный руководитель постоянно пытался меня дисциплинировать, поставить в обычное русло, чтобы я делал, что он хотел, просто писал научные труды, а не решал все время какие-то глобальные проблемы вселенной. Я отвечал ему, что на работе, в научном институте, я занимаюсь своей специализацией, ну а о чем я думаю дома по ночам – это ведь не важно. На что он ответил мне – и я очень хорошо это запомнил - что именно то, о чем я думаю по ночам, именно это и имеет значение, если я ученый.

О чем же я тогда размышлял? Очень много о психологии, оперируя накопленным в записной книжке материалом, мучительно искал объяснения для тех или иных поведенческих реакций людей. Я уже был убежден, что причина в том, что люди соревнуются между собой. А еще... Я завидовал птицам, которые легко летают повсюду, спокойно пересекая границы. В 1972 году я не понимал, почему мы, живущие в СССР, вынуждены сидеть на месте, как запертые. Я видел недостатки социалистической политической системы и хотел что-то изменить. Глубоко изучая вопрос, я понял, что действеннее всего ломать устои изнутри, для этого мне надо было бы двигаться по партийной и карьерной лестнице, искать единомышленников. Только так можно было бы со временем устроить государственный переворот. Но для этого надо было быть русским и обладать харизмой, а с моим происхождением – я наполовину еврей, на четверть немец, на четверть латыш – о серьезной карьере нечего было и думать. От безысходности я эмигрировал.
 
Капитализм меня поразил, социализм после него казался сонным царством. Уехал я во Францию довольно поздно, в 74м, когда мне было более сорока лет, работал переводчиком, хорошо зарабатывал, откладывал деньги, потому что решил написать книгу по социологии. В биофизике-то я был абсолютный ноль, а тут я такую силу в себе почувствовал! Бросил хорошую, денежную работу переводчиком – а книгу написать не получилось». «Да почему же?» - удивлялась я.
 
«Знаете, я очень об этом жалею... Случилось так, что в это время моя первая жена, оставшаяся в России, начала писать мне письма, умоляя помочь вырваться в свободный мир, для этого выдать нашу общую дочку замуж за француза. Я приступил к делу серьезно, дал объявление в газете, что девушка из далекой страны ищет фиктивный брак за вознаграждение. Сейчас-то подобных газет нет, а раньше были... Мне стали звонить потенциальные женихи, я их всех в Россию возил на накопленные деньги. Но ничего у меня не вышло. И дочка с женой сами уехали в Америку». - «Как в Америку?» – удивлялась я. - «Тогда это было очень просто, все уезжали».
«И только я снова собрался взяться за книгу – вторая жена тоже попросилась во Францию. Ее мне все-таки удалось выдать здесь замуж, и они с моей второй дочкой переехали сюда. Знаете, у меня четыре брака – три официальных и один неофициальный. У меня что-то не складывалось с женщинами... Все мои жены кричали, ругали меня, а я не хотел скандалов...»

Слушая это, я вспомнила, что Илона рассказывала мне, что Арвид каждой своей жене оставил по дому.
                                «Очень порядочный человек», - всегда, говоря о нем, заключала она. Бедным Дедушку, конечно, не назвать, даже недавно он мне признался вскользь: «Деньги у меня есть, даже много». Но по образу его жизни этого не скажешь: он никогда не тратит лишнего, традиционно продолжает жить, как настоящий аскет, сосредоточенный только на одной идее.
 
Когда я сказала Арвиду, что хочу написать о нем рассказ, он посоветовал мне назвать его «История открытия, которого не было», потому что он хотел написать «книгу, которая поставила бы под вопрос всю социологию». По его словам, после неё «вся эта наука, да и философия тоже просто оказались бы ненужными». «Так в чем же все-таки Ваше открытие?» - попробовала уточнить я. Видимо, для него мой вопрос не требовал ответа, ведь уже столько было сказано о соревновании как о движущем моторе всего сущего. «У людей есть потребность сравнивать или измерять успехи в разных сферах. Здесь самый подходящий термин «престиж». Можно говорить о мере успеха. Получается иерархия престижа. Все люди предпочитают общаться на своем уровне...» - «Хорошо, - сдалась я, - тогда в чем именно заключается Ваше, личное соревнование?» Ответ меня просто ошарашил: «Ну-у, я расчесываюсь...» - «Подождите...» - «Если бы мне не надо было выходить на улицу, жить в социуме, я бы не стал».

Итоги

Итак, «все люди предпочитают общаться на своем уровне».

Начало 2013 года. Мы сидим за плохо обструганным деревянным столом на жестких стульях. В комнате ощутимо холодно. Нас трое: Вовочка, Дедушка и я. «Мы аскеты», - сказали мне они практически хором. - «И я», - с чувством открытия выдохнула я.
У меня такое ощущение, что есть люди, которые живут и в горе, и в радости, а есть те, которые только в горе. Но оно для них настолько привычно, что совсем и не горе, а даже радость. Получилось путанно, но в целом правдиво.

Когда-то очень давно в школе любимая учительница сказала мне, что главное - никогда и ни о чем не жалеть. И я не жалею. И верю, что все не случайно. И даже если все плохое, что было в моей жизни до этого времени, послужило для создания возможности этой встречи трех аскетов, – значит, я ему за это благодарна... И пусть будет так.

Последний раз Вовочка звонил мне из французской тюрьмы, просил найти ему то ли хорошего адвоката, то ли присяжного переводчика. Дела его, как обычно, крайне запущены. Длинноногая блондинка, красавица-жена Ольга, выбранная им по образу и подобию Илоны, постоянно выставляет его за дверь, видимо, не выдерживая эмоционального напора мужа, документы у него по-прежнему липовые, за что его собственно и повязали. Его бы, конечно, давно выдворили из страны, но не знают куда, ведь Донбасс – это уже Россия, а Украина не подтверждает его рождения. От безысходности его, конечно, снова выпустят в свободное плаванье, и он снова будет работать по-черному, как проклятый, снова звонить Ольге и плакать по своей любви к ней и их доченьке Ксюше. Главная его мечта – это, конечно, побывать в Тибете, только вот все нет ни средств, ни времени. Ну а пока... пока он продолжает свои духовные практики, навсегда храня в сердце бесконечное уважение к своему мэтру буддизма Илоне и грозясь покарать виновников ее смерти, но это уже совсем другая история...

Наше общение с Арвидом так же сильно разрежено годами. Но неизменно, что раз, скажем, в пять лет Дедушка звонит мне всегда в самое неподходящее время и ведет самые нереальные разговоры. Например, в разгар моего рабочего дня из госпиталя: «Знаете, у меня подозрение на рак». - «Чем я могу помочь?» - начинаю беспокоиться я. Ответ, как обычно, ошарашивает: «Даже не знаю. Они вообще не дают мне есть, я совершенно голодный». Забегая вперед, скажу, что операция сделана, опухоль удалена.

Никогда не забуду телефонный звонок Дедушки, когда мы ехали по серпантину на огромной скорости в Монакко, мне было очень страшно, столько машин было вокруг! Вдруг: «Лиза, а что Вы думаете о поэзии Маяковского?» - «Да я...» - от страха попасть в аварию я совсем растерялась и вдруг услышала на том конце провода тоже яростный скрежет тормозов: «А где Вы вообще находитесь? Что Вы делаете?» - «Да ничего особенного, - ответил он, - на велосипеде просто еду». - «Вы знаете, я думаю, сейчас не совсем удобное время для беседы, - пыталась образумить Дедушку я, - ни Вам, ни мне не удобно. Вы же под машину так можете попасть. Давайте созвонимся в другое время». - «Почему же? Момент самый подходящий. Другого времени не будет», - парировал Арвид. Раздался снова страшный треск, и разговор прервался... И хотя столкновение все-таки было, не волнуйтесь, наш велосипедист почти не пострадал.

С малых лет я всегда испытывала себя на прочность, словно ставила над собой эксперименты (прыгала в заросли крапивы, в снег с крыши, лазила по деревьям, ворочала огромные булыжники), видимо, продолжаю это делать и сейчас. И пусть я так и не научилась по-французски любезно улыбаться – не важно. Я же знаю, что за всем малым следует что-то большое.

Вот и рассказ написан.

А знаете... я все еще жду выхода Дедушкиной книги. И да здравствуют аскеты! И да: другого времени не будет!

17.04.2025