Нулевой отсчёт

     Станция-конечная. Нью-йоркское метро гудит и толкается. Меня с двумя подругами буквально вносит потоком людей в последний вагон. Мысль одна — лишь бы успеть занять свободные места. Что мы тут забыли, в смысле, в «звёздно-полосатой», — отступает в такие тёмные углы, что и не разобрать, какого они плана.

     Уря! Сидим — глядим. Переглядываемся, пытаясь отдышаться. Вагон переполнен: офисные работники с потухшими взглядами планктона, уставшего спасаться от прожорливых китов; студенты с тяжёлыми рюкзаками; разномастные горожане — все спешат домой после рабочего дня.

     Зачем-то, стараясь перекрыть гул людей и состава, пытаюсь подругам объяснить:

     — Видите, сколько народу? Это потому, что конец рабочего дня. В Нью-Йорке всегда так — город перенаселён, и в час пик метро забито до отказа.

     Но девчонкам серо-буро, и чуток малиново, даже не обычно фиолетово. Через две-три остановки пипл рассасывается, хоть и не до образования свободных мест. А через пяток остановок почти никого не остаётся. Лишь редкие пассажиры дремлют. Те же, которые не редкие, но меткие, уткнулись в телефоны.

     Слышатся только перестук колёс и объявления машиниста. На мгновение кажется, что явилось оно — долгожданное равновесие. Но это длится недолго.

     По левую руку от нас, чуть в отдалении, двое мальчиков-black — один постарше, другой помладше — вдруг оживляются. Они начинают декламировать рэп на американском английском, приплясывая в такт. Справа — мальчик лет пяти с отцом демонстрируют акробатические трюки: сальто, стойки на руках. Отец то и дело отвлекается на звонки, но тут же возвращается к выступлению.
     Мы с подругами переглядываемся в недоумении.
     — Может, это какой-то перформанс? — шепчет одна из подруг.
     — Или они просто сумасшедшие? — предполагает другая.
     Для русских девушек такое поведение в новинку.
     Мне же вдруг становится радостно от энергии этого чужого мира. Решаю подойти к мальчикам слева — поблагодарить за неожиданное представление. Встаю, делаю шаг…

     И вдруг всё меняется.

     Вагон остаётся тем же — те же поручни, сиденья, приглушённый свет. Но теперь слева от меня не мальчики-рэперы, а девушки в русских национальных костюмах. А справа — скоморохи с бубенцами, в шароварах и колпаках. Они дружно затягивают колядку, их голоса сливаются в причудливую мелодию, движения напоминают древний ритуал.
     Я замираю, не веря своим глазам. Оглядываюсь на подруг — они сидят на тех же местах, широко раскрыв глаза от изумления.
     — Ты это видишь?! — шепчу я, вернувшись на своё место.
     — Вижу… — дрожащим голосом отвечают обе в унисон. — Это как?
     — По-моему, это больше, чем «как», — не удерживаюсь от полу-пошлости. — Это вообще дурдом какой-то.
     — А может, это… — подруга в очках не успевает договорить.

     Картинка вновь перетекает, смазывается, меняется, размывается по краям…

     И вот уже нет никакого метро. Картина Репина «Приплыли»: всю ночь пыхтели, а головной вагон подцепить забыли. Мы оказываемся на лесной поляне. Вокруг — деревья, трава, свежий воздух. Те же люди — теперь уже явно не случайные попутчики, а участники какого-то таинственного действа — продолжают петь и приплясывать. Колядка звучит громче, наполняя пространство странным, почти магическим резонансом. Единственное утешение — явно не Америка! Русские мы!
     — Куда нас занесло? — спрашивает подруга, которая не в очках, оглядываясь по сторонам.
     — Надо разведать, — предлагает другая. — Может, это какой;то фестиваль? Или съёмки фильма?
     — А что ты хотела сказать, когда мы были в вагоне? — спрашиваю я.
     Но девчонки вдруг набирают воду в рот и замышляют недоброе — отправить на разведку именно меня. Я же говорю, что не пойду. Потому что боюсь заблудиться, и тогда как же мы встретимся? Останавливаемся на решении отправить на разведку кого;то знакомого, но не из нашей компании — чтобы не рисковать всем отрядом. Но где тут найти знакомого?

     Отхожу в сторону и вдруг вижу парня — того самого, белобрысого. Когда;то, в школьные годы, мы даже целый год за одной партой сидели, но близко не дружили. Он стоит, словно ожидая моего появления, но смотрит на меня с лёгким удивлением, типа — «И ты попала!»
     — Прива, бро, — говорю я, стараясь не показывать волнения. — Ты не мог бы помочь? Мы тут… немного не понимаем, где находимся.
    Он кивает, будто это самая обычная просьба:
    — Конечно. Что нужно сделать?

     Я объясняю ситуацию — он с готовностью соглашается пойти на разведку. Его спокойствие неожиданно придаёт мне уверенности.
     Парень разворачивается и уверенно шагает прочь. Я смотрю ему вслед, испытывая смешанные чувства: с одной стороны — облегчение, что не придётся идти самой, с другой — тревогу: а вдруг он не вернётся? И мы так и будем торчать на этой поляне.

     Решаю вернуться к подругам. Делаю шаг назад — и замираю. Позади меня выросла гора. Серая, холодная, высокая, сплошная и, судя по всему, из камней… Почему;то именно от того, что гора самая обычная, меня начинает разбирать смех. Узкая тропинка вьётся вверх… Откуда она взялась? Минуту назад здесь была только поляна…
     В растерянности оглядываюсь по сторонам. Парень уже скрылся из виду. Подруги ждут меня, но путь преграждает гора — будь она неладна. Посещает мысля в рифму: умный в горы не пойдёт, умный гору подорвёт. Но я умом не блещу и взрывчатки не имею. Потому тупо и целенаправленно начинаю карабкаться по тропинке, которая всё крутее и крутее. Круто, правда?
     Отступать-то некуда… Позади не Москва, а незнамо что! Медленно, с трудом переставляю ноги в лабутенах, сменивших по собственной воле кроссовки. Каждый шаг даётся нелегко — камни скользят под ногами. Воздух становится гуще, будто сопротивляется моему продвижению.
     Тревога усиливается. Я не знаю, куда ведёт эта тропа, не знаю, найду ли я подруг, не знаю, смогу ли вернуться, а если смогу, то куда. Остановиться уже невозможно — тропинка словно тянет меня вверх, не оставляя выбора.

     Только я делаю несколько шагов по склону — мир вокруг резко жух…

     И я просыпаюсь. В своей кровати. Хорошо, что не в чужой.
     Просыпаюсь окончательно, без намерения снова засыпать. В голове звучит чёткое осознание: с «гипотетической реальностью» нельзя «играть» — ни во сне, ни наяву.
     Лежу, глядя в потолок, и медленно осмысливаю пережитое. Метро, Америка, Россия, гора, тропинка — всё это теперь лишь отголоски сна. Но в них, как в зеркале, отражается нечто важное: даже в фантазиях я не могу выйти за пределы своих привычных границ.

     Это не про слабость и не про страх. Это про то, что моя реальность устроена иначе. В ней нет места бесконечным тропам и внезапным горам — есть другое пространство, другие правила. И пытаться примерить на себя роль героини чужого сюжета бессмысленно.
     Сон показал главное: граница между мечтой и иллюзией тонка. А желание сбежать в иную реальность — лишь сигнал: что-то в настоящей жизни требует внимания. Но искать ответы нужно здесь, а не в мире, где метро превращается в иллюзию.
     За окном — глухая позднеосенняя темень шести утра. Ни единого проблеска света, ни намёка на рассвет. Только плотная, почти осязаемая темнота и абсолютная тишина. Вставать шариться по квартире рано, слишком рано. Просто лежу, ощущая эту предутреннюю неподвижность, и позволяю мыслям течь своим чередом.
     Не нужно сейчас подходить к окну, отдёргивать шторы. Не нужно пытаться разглядеть то, что там, снаружи. Достаточно сосредоточиться на том, что внутри.
     Пора вернуться к тому, что есть. Принять свою реальность без попыток её подменить.
     Тихий вопросительный белый шум в глубине души: «А что, если бы да кабы?» — едва уловим. Там дальше что-то про бобы, или грибы. Этого я уже не знаю. Но твёрдо знаю: это просто эхо сна. Оно рассеется, как туман под осенним ветром.

     А ведь подруга, та, что в очках, хотела сказать, что это — сон.
    
     Но сейчас — время бодрствовать. Здесь. Сейчас. По-настоящему.