Растер 2

Он остаётся один — не потому что так захотел, а потому что так живут все мастера Rust. Тиммейты? Да пошли они нахуй. Они всегда уходят. Ливают, предают, забывают, сливаются кланам. Это закон игры, закон жизни, закон этой бесконечной пустыни боли.

Он идёт соло.
Он — труп, который ещё думает, что жив.

Рука болит от бесконечных свингов киркой, кисть дрожит, локоть щёлкает при каждом ударе — но ему похуй. В этом мире уцелевших соло игроков никто не жалуется. Они хавают боль как топливо. Они хавают собственные слёзы, рвоту, нервные тики. Они продолжают, потому что если остановишься — всё, ты мусор. Ты ***ня. Ты тень.

И вот он строит маленький крошечный 2;2, этот убогий гроб, этот пыльный склеп, эту клетку. Он ставит дверь, замок, и сердце стучит так, будто ему 16 и он дрочит в туалете на перемене, боясь, что кто-то дверь дёрнет.

Но тут приходят они.
Клан.
10 тел.
Стронгхолдеры сервера. Боги, которым похуй, что он человек.

Они уже видели его. Они уже смеялись. Они уже решили, что он — контент. Соло? Значит — жертва.

Они не убивают сразу — они унижают.

Они стоят под его дверью, танцуют, кидают тухлое мясо. Пишут в чат:

> «Соло? Пёсик, давай гавкни.»



Он глотает обиду как ржавую воду.
Но он продолжает.
Потому что мастер Rust — это организм, созданный терпеть.

Он фармит ночью.
Он фармит под дождём.
Он фармит, когда глаза закрываются сами, когда он уже не понимает, где игра, а где реальность.
Он фармит на автомате, как будто рука сама знает маршрут.

Рутинa Rust — это бесконечное:

Сруби дерево

Добудь камень

Умри от бомжа

Скрафти кирку

Умри от медведя

Поставь печку

Умри от читера

Построй стену

Умри от клана

Проснись от мамки

****ись нахуй

Фармить дальше


И вот, когда он идёт фармить серу, появляется читер. Не просто читер — летающий, блевотный кусок кода, который ***рит его в голову со скоростью света.
Три пули.
Три удара судьбы.

Он кричит, но голос уже не похож на человеческий — он как будто кричит из глубины собственного ****ого нутра:

> «ДА ХВАТИТ! СУКА! ДАЙТЕ ЖИТЬ!»



Но никто не слушает.
Rust — игра, где никто не слушает.
Не потому что не хотят — потому что у всех уже давно не осталось ушей.

Он возвращается домой.
Мама уже орёт, под ухо, как вбиваемая в мозг дрель:

— Ты опять орёшь в своей игре! Ты когда спал последний раз?!
— Сынок, тебе 30 лет, ты чё творишь?!
— Хватит уже эти автоматы стрелять! Ужас какой!

Каждое её слово — как взрыв С4 у виска.

Он закрывает глаза и понимает:
кланы унижали — но они были хотя бы врагами. Читеры ломали — но они хотя бы были частью игры.

Мама — это боль, которая не вписывается в код.
Она метит взрывать его не дом, а психику.

И тут он ломается.
Но не так, как сломанные люди.
А так, как ломается база, когда последняя стена прогнила изнутри.

Он сидит в темноте, монитор светит в лицо, сервер уже вайпнулся, а он всё ещё чувствует в груди пустоту. Ту пустоту, где раньше была личность.

И он понимает:

в Rust ты никогда не проигрываешь игру — ты проигрываешь себя.

И когда всё умерло, когда всё сгорело, когда кланы ушли, читеры вылетели, мама замолчала…

Вдруг наступает ясность.
Пугающая.
Ледяная.
Слишком чистая.

Он — пуст.
Он — никто.
Он — соло-мастер Rust.

Это и есть катарсис.
Это и есть перерождение.
Его личность рассыпалась в текстуры, а остатки души улетели в серверный лог, как строка ошибки, которую никто никогда не прочитает.