Лестница Вени

               

   Встреча  эта  произошла  осенью, в середине октября.  Лето уже ушло безвозвратно,  зима еще не наступила, только пыталась напомнить о своем приходе  немногочисленными  седыми утренниками.    Шуршала под  ногами опавшая  листва.  Осень во всей красе. Где-то нарядная, где-то облезлая, напоминающая облупленную краску на фасаде заброшенных  строений. При этом вызывающая  восхищение  броскими  красками умирающей красоты. А еще тишина. 

   Можно сказать, неземная  благодать исходила от этой  тишины  в монастырском  саду, куда я забрела   после осмотра архитектурных сокровищ старой обители.  Сам сад был замечательный. Яблоневый. Пах он прелой  листвой и спелыми  яблоками.  Яблок  было так много, что монахи не убирали упавшие  с деревьев плоды, а складывали  аккуратными пирамидками: вдруг кто из прихожан возьмет!  Прихожане не торопились их  разбирать.  Еще в саду росли   клены. Высажены они были вдоль разбегающихся в разные стороны узких дорожек. Яблони были молодые, а клены старые. Как сама обитель. 

– Дама, – услышала   сиплый мужской голос за спиной. – Не желаете взять яблочек?
  Я обернулась и увидела, как из небольшого одноэтажного строения, вероятно  служащего подсобкой, вышел дворник. То, что это был именно дворник, поняла по метле в его руках. «Наверное, трудник», –  была первая мысль;  в одеянии дворника не было никакого намека на монашеское облачение.
– Спасибо, не желаю. Свои яблоки некуда девать.
– Жаль, – тускло произнес дворник. – Вон их сколько. Сгниют,  жаль.
– Повидло сварить можно, высушить, наконец.
– Можно, – согласился со мной дворник и стал сметать с дорожки опавшие листья. – Только вон их сколько.
– Урожайный на яблоки  год, – согласилась я с неожиданным собеседником.

 Хотелось поскорее уйти, дворник не внушал доверия. Одутловатое лицо, какое бывает у много и долго пьющих людей,  выражение  скорби в опущенных уголках  рта, одежда  не по размеру: синяя поношенная куртка, спортивные штаны со следами то ли побелки, то ли известки,  черные резиновые сапоги. 
  Дворник продолжал мести дорожку, искоса поглядывая в мою сторону. 
– Часто здесь бываете? – снова спросил он.
– Нет. Впервые. Архитектура в монастыре замечательная.   
– Правильно, замечательная. Монастырь старый. Здесь не так давно  дом престарелых был, а  еще раньше детская колония. 
– Знаю, читала про историю обители.
– Братия у нас немногочисленная,  но многое делает для возрождения монастыря. Недавно братский корпус отремонтировали.   
  Он подошел ближе.

– Служба  будет  вечером. Приходите.
– Вечером не приду. Живу  далеко отсюда.
– Приезжая? Наш монастырь много приезжих посещает.
  Взгляд серых глаз  моего собеседника потеплел, он, явно, был расположен к беседе.
– Тихо здесь у вас.  Благодать!
   Он уловил восхищение  в моем голосе.      
– Все правильно, тихо.  Нет суеты. Суета – плохо. За ней  главного не увидишь.
  Он застыл на месте, опершись на метлу. Поднял глаза к небу.
– И чего  же не увидишь, по-вашему?
  Разговор со случайным собеседником стал забавлять.
– Главного, – голос его дрогнул.
– Загадками говорите.
– Какие уж  тут загадки. Суета множит печали. За ней  невозможно разглядеть красоту созданного Богом мира.

– Отчего же? Я человек мирской, в суете живу, но красоту стараюсь замечать.
  Теперь  развернуться  и уйти, сославшись на недостаток времени, не было никакой возможности.
  Мой собеседник   поправил на голове черную  вязаную шапку, из-под которой выглядывали прядки седых волос.
– Меня Вениамином зовут. Можно просто Веня.
– Хорошо, Веня так Веня, меня Наталья. Только вряд ли это скажется на дальнейшем нашем  знакомстве.
– Зря вы плохо обо мне подумали. Я ведь почему к вам подошел, потому что увидел в незнакомой женщине живую душу. Ту, что и поймет, и выслушает, и не осудит. Знаете, как иногда хочется увидеть живую душу?  Ведь она не у каждого имеется. Человек вроде есть, а души не видно.
– А у меня видно?
– У вас видно. Я, знаете ли, столько всего на своем веку повидал, что людей насквозь вижу.
– Спасибо за хорошее мнение обо мне.

  Только бы не начать кокетничать. Слушать добрые слова в свой адрес приятно. Особенно от мужчины. Пусть и такого потрепанного.
– Вы в  Бога, Наталья,  верите? 
– Конечно,  верю. Иначе чего бы я в монастыре делала.
– Я не про показную веру говорю, ту, что с крестом на шее. Фарисеев и в монастырях хватает. Сами  молятся, а истинный смысл молитвы не понимают.
– Не знаю, что и сказать на это.  Бог в первую очередь должен быть в душе, а не на небе.      Наверное, так. Возможно, я не права.
– У нас тут, в монастыре, есть отец Никодим, вот он интересно о вере рассуждает. Для него вера в первую очередь служение. Людям, миру, только потом для личного спасения.
– О личном спасении я как-то не задумываюсь. Живу и живу. Зла не творю вокруг – уже хорошо. В душу  стараюсь пустые обиды не пускать. Грубыми словами не разбрасываюсь.

– Выходит, вы поднялись еще  на одну  ступеньку вверх.
– Опять, Веня,  загадками говорите. На какую такую ступеньку я поднялась? К слову, любые лестницы терпеть не могу. Одышка, знаете ли, мучает.
– Если вы не против, Наталья, я вам  расскажу о своей теории. Понимаете, мне необходимо поделиться своими мыслями с кем-нибудь еще кроме братии и вот этой метлы, – он кивнул на рабочий инструмент  в своих руках.–  Сам не знаю почему. Это как исповедаться.
– Пожалуйста, расскажите, я никуда не тороплюсь.
  Сама же подумала: вот привязался! Сейчас начнет разглагольствовать,  не отвяжешься.
– Вам неприятно меня слушать? – Он словно прочитал мои мысли. – Глаза у вас, Наталья, красивые. Золотистые, как осенние  листья.

  Он поддел метлой и смахнул  с дорожки упавший кленовый лист.
– Так о какой теории  вы  говорили? – постаралась я сгладить возникшую после его вопроса неловкость.
– Чтобы вы поняли  в полной мере мою теорию, мне необходимо рассказать о своей жизни. Только вот готовы ли вы выслушать исповедь  незнакомого человека?
– Так вы же, Веня, сами ранее сказали, что увидели у меня живую душу. Ту, что и поймет, и выслушает, и не осудит. Ведь так?
– Так, – кивнул мой собеседник. – Прошу прощения, что навязываюсь. В общем, так.  Вырос я в неполной семье. Отец бросил нас с матерью, когда мне было три года. Вы понимаете, что значит остаться без отца?
– Понимаю.
– Ничего вы не понимаете! – порывисто сказал мой собеседник. Затем, немного успокоившись, продолжал: –  Я винил в своих неудачах весь мир. И мать, начавшую пить,   и забывшего о сыне отца, и нищету, в которой мы жили. Я ненавидел своих более благополучных одноклассников, учителей, ментов, с которыми все чаще приходилось иметь дело. В общем,  пошел вразнос, так, кажется, это называется.
– Печально, – произнесла  я, заметив, как раскраснелось одутловатое лицо, подрагивали уголки тонких  губ. Он плохо владел собой.

– Простите, очень волнуюсь, когда вспоминаю тот ад, через который пришлось пройти.
– Ничего страшного, продолжайте.
– Вы знаете, каким  чаще всего бывает итог подобной жизни?
– Догадываюсь. 
– Да, – он опустил голову и крепко  сжал древко метлы. –  Ненависть, как накипь, оставляет осадок в душе. Итог закономерен. Я попал, как говорит наш настоятель, в места не столь отдаленные. За то, что убил человека. Вас не пугает мое признание?
– Нет, надеюсь, отсутствуют причины, которые могли бы меня  превратить в жертву кровожадного маньяка.
– Маньяком я никогда не был. Можете не бояться. Человек, которого я вальнул, заслужил свою смерть.
– Ну, это не вам, Веня, было решать.   
  Он усмехнулся. В глазах блеснул дьявольский огонек. Но тут же погас.
– Тогда я  считал, что имею право на  свой,  личный  суд.
– Теперь так не считаете?
– Нет, – сказал он глухо. – Теперь не считаю. Хотите, чтобы я дальше продолжал?
– Продолжайте.

– Откинулся я с кичи, извиняйте, тюрьмы,  через несколько лет. За это время умерла моя мать, не было работы, да и комнату, в которой ранее проживал, занимали чужие люди. Это был полный …– он чуть  не выругался, но вовремя  опомнился. Перекрестился на проглядывающий сквозь  деревья золоченый  крест на маковке храма. – Какой, думаете,  у меня был выбор?
  И, не дав возможности ответить на свой вопрос, продолжал: – Правильно подумали. Купить дерьмовое бухло и идти греться в подвал, благо не все они были еще заколочены. Я пил и пил много. Пока однажды…
  Он замолчал. Собирался с мыслями.
– Однажды я очнулся с проломленной бестолковкой, извиняйте, головой, на больничной койке и решил: надо менять свою жизнь. Иначе кранты. К тому же анализы показали, что  печень совсем  разложилась.   Не помню, как называется эта болезнь.
– Цирроз. Такое случается с хроническими алкоголиками.
– Точно, цирроз, вспомнил. В больнице я встретил хорошего человека. Верующего. Он-то и предложил обратиться к братии в монастырь. Здесь мне дали кров, еду, а за это я, вот, тружусь.

– Рада за вас. А про какую теорию вы мне до этого говорили?
– Забыл о самом главном. Провалы в памяти как следствие травмы. Так врачи говорят. Мне, похоже, совсем немного осталось небо коптить.  Поэтому  много думаю о жизни, о смыслах, о Боге. Службы здесь в монастыре помогли на многое посмотреть совсем другими глазами. И вот что я понял. Жизнь человеческая похожа на то, что происходит в природе. Весна, лето, осень и зима – конец существованию.
– Веня, это банально. И не нами замечено.
  Он словно не расслышал моих слов. Продолжал:
– Сейчас осень в моей жизни.  Пожух я  как  лист на дереве, трепало меня, трепало  да и швырнуло на дорогу  под ноги прохожим. Зима не за горами. Обидно, что все так нескладно в жизни  вышло.
– Очень сочувствую вам.

– Я еще о самой теории не рассказал. А ведь именно падающие с деревьев листья навели меня на размышления. Понимаете, Наталья, наша жизнь похожа на лестницу. Ступенька, еще ступенька  и так далее. Кто-то останавливается в начале пути, трудно идти, кто-то   добирается до середины. Лишь избранные могут достичь вершины.  Лестница эта не прожитые годы, а наши добрые дела, что ведут к Богу. Из благих мыслей и поступков  состоят ее ступени. Ты поднимаешься, поднимаешься и вдруг чувствуешь свой предел.   Ведь то, что выше, тебе не одолеть. Иногда просто нет желания. Иногда возможности. Вот, еще один лист упал, прямо на вас.
  Он снял с моего плеча кленовый лист. Повертел его в руке, внимательно рассматривая темные прожилки.
– А бывает так, что человек начинает обратный отсчет ступеней. Вниз. Так получилось у меня.  Недобрые мысли, злые поступки, – и вот уже близок ад.  Спускаться, если колени не болят, – он горько усмехнулся, – всегда легче. Это только подниматься тяжело, вниз же  съезжаешь, словно с горки. Только опустившись на самое дно, понимаешь, что тебе, как пожухлому  листу,  уже  нет места на дереве жизни. Все, амба.
– Интересная теория.
 
– Как говорит мой духовник, я выстрадал правильное отношение к своей судьбе. И теперь стою на первой ступени, ведущей вверх. Не знаю, сколько мне осталось жить, но в ад больше не хочу,  там я уже был. Поэтому только вверх.
– И как вы назвали свою теорию? Хотя, справедливости ради, теория не нова. Помнится, о постепенном восхождении души к Богу через стяжание добродетелей  говорил еще Иоанн Лествичник.
– Не слышал о таком. 
– Христианский богослов. Жил в шестом веке. Неужели монахи не говорили о нем? Странно. Но данная теория, кто бы  что ни говорил  хоть в шестом веке, хоть в двадцать первом,   выстрадана  вами, поэтому вполне может быть названа лестницей Вени. Как вам название? 

– Разве в названии дело? Я ведь и в монастырь пришел для того, чтобы пересмотреть свою жизнь. Братия здесь хорошая. Помогли многое понять. А еще эта осень. Кто знает, возможно, последняя в моей жизни. Яблочек все же возьмите. Сгниют, жалко. Будете хрустеть, вспомните меня добрым словом. А доброе слово – еще одна ступень наверх, к Богу. А я буду молиться за вас.
  Яблок  все же набрала. Не много. Только для того, чтобы не обидеть своего  собеседника. Простилась с ним  и, отойдя на приличное расстояние, оглянулась. Он сгребал опавшие листья в кучу. Лицо его было спокойным, можно даже сказать  умиротворенным.  О чем он думал? Возможно,  продолжал рассуждать о   лестнице, что может идти как  вверх, к Богу, так и  вниз, в ад. Возможно,  о том, что засыпавшие  дорожки монастыря осенние  листья только добавляют ему работы.

  Тихо было в монастыре, благостно. Пора  было уходить. На выходе  из монастырского сада  оглянулась еще раз. Собеседник мой продолжал сгребать листья.  На минуту он остановился и посмотрел мне вслед. Махнула  на прощание рукой. Он повторил мой жест. И снова принялся работать метлой.
   Листья  в старом монастырском саду  тихо  кружились  и падали, освобождая  тонкие ветви деревьев от отжившей свой век листвы. На то она и осень.