Все остальное не в счет

   Может быть, смысл человеческой жизни состоит  в том, чтобы, придя сюда,  сотворить  свой единственный, неповторимый  мир?  Свою бессюжетную Вселенную?  Нечто уникальное,   как однажды через слово воплотил Создатель?

   «Мое детство – это село и поле. Пастухи, небо, безлюдье».
   
   Для скольких людей на земле творение своего мира начинается  с того же? С реки, с луга, покрытого цветущим разнотравьем, с леса, с той самой природы, которая стала нашей колыбелью с рождения? А дальше   этот микромир начинал расширяться, превращаясь  из бутона в соцветие.
   
   «… любовь к земле разбудила во мне художника. Земля для меня не разделима с бедностью, а бедность я люблю больше всего на свете. Не нищету, измызганную  и алчную, а бедность, благородную, трогательную и простую, как черный хлеб».

   Какие русские интонации…

   Вспоминаю похожие друг на друга, как братья, домики в деревне на берегу Оки. За каждым заборчиком маленьких палисадников цветут одни и те же бархатцы, ноготки, георгины и флоксы. Утки плавают в противопожарном озерце, кошки греются на завалинках, куры возятся в пыли. Полдень. Люди практически живут  в полях. Лето, жатва.  У каждого из них своя работа, своя забота с короткими передышками.  В тени деревьев, на полотенцах,  разложены одинаковые  обеды:  крынки с молоком, картофелины,  свежие огурцы, зеленый лук, вареные яйца.
 
   «На этой земле я всегда буду с теми, у кого ничего нет…».

   Это не просто  позиция. Если прислушаться…  Это протест.   Безответственная   всеядность  внешнего  избыточного, прорастая корнями  внутрь души, утягивает ее вниз.  Потому что люди так устроены: всегда два плана  -   внешний и внутренний. Земное и небесное. Верх и низ.

   Помню солнце в зените, кто-то из женщин дремлет во время короткой обеденной  передышки, накрыв лицо косынкой, кто-то  в малиннике собирает ягоды в лукошко. Пройдет полчаса и все они снова соберутся на большом поле, чтобы ворошить, сушить духовитое, клеверное сено. Соберутся все вместе, но  разве заглянешь в душу к каждой?  Что там делается  в одной, в другой, в третьей?  Да и надо ли заглядывать?
 
   «Следи, чтобы твои обстоятельства не просочились в стихи, иначе поэзия сыграет с тобой скверную штуку и сокровенное выставит напоказ».
 
   Снова наше -  русское, исконное,  обращенное не только к поэтам,  а ко всем: береги сокровенное.

   - Не раскрывай душу без надобности, - говорили умудренные опытом жизни старушки в деревне.  – Чай не проходной двор.
 
   Они по опыту  знали, что в душе   разворачивается особый  мир: таинственный, недоговоренный, оборванный на полумысли, устремленный то вверх, то вниз, противоречивый до мученичества.
 
   «В мире борются уже не человеческие, а вселенские силы».
 
   А в душе разве не так?  Что мешает произнести вслух: « Никто в твой взор не взглянет светлым взором, - ушел ты навсегда, навеки умер». Мешает  разве что милосердие или противоречивость.

   «Светоч поэта – противоречие».
 
   «Когда переливы Моцарта становятся слишком ангельскими, приходит, чтобы установить равновесие, песнь Бетховена, слишком человеческая».

   Именно так, расширяясь и мучаясь,  развивается душа. Так  рождается  личная Вселенная. Так мы проходим сквозь иллюзию земной любви, так  осознаем разницу между мечтой и реальностью. Так направляем свой путь к звезде.
 
  «Тогда муравей полумертвый
  сказал тихонько и грустно:
  - Я, знаете, видел звезды.
  - Звезды? Что это значит? –
  кричат муравьи возмущенно.
  Да и улитка тоже
  спросила задумчиво: - Звезды?
  - Да, - муравей отвечает, -
  я видел звезды, поверьте.
  Я поднялся высоко,
  на самый высокий тополь,
  и тысячи глаз лучистых
  мою темноту пронзили»

И как по-евангельски звучит:

   «Быть радостным – необходимость и долг. И это я говорю тебе сейчас, когда мне очень тяжело. Но даже если вечно будут меня мучить любовь, люди, устройство мира, я ни за что не откажусь от моего закона – радости.
 
   Пусть  установится между людьми любовное общение, пусть свяжет их чудесная цепь духовного единения, ведь это к нему стремится слово, кисть, резец и все искусства».

   И вдруг уточняет:
 
«Самая печальная радость  - быть поэтом. Все остальное не в счет. Даже смерть».

   19 августа 1936 года, возле источника Айданамар, Лорка был расстрелян. А его книги сожжены на гранадской площади.

   И тополя уходят,
   но свет их озерный светел.
   И тополя уходят,
   но нам оставляют ветер.
   И ветер умолкнет ночью,
   обряженный черным крепом.
   Но ветер оставит эхо,
   плывущее вниз по рекам.
   А мир светляков нахлынет  -
   и прошлое в нем потонет.
   И крохотное сердечко
   раскроется на ладони.



Цитаты: Гарсиа Лорка Ф. Избранное. 1987 г.