***

В глуши орловских степей, где поля сливаются с небом на едва уловимой линии горизонта, стояла древняя церковь — белёная, с потемневшими от времени куполами, похожими на застывшие в воздухе капли воска. Каждое утро, едва солнце касалось верхушек берёз, оттуда доносился колокольный звон — не торжественный, как в больших соборах, а тихий, будто шёпот земли, обращающейся к небу.
В тот сентябрьский день я пришёл к заутрене. Воздух был напоён запахом опавшей листвы и свежескошенного сена. В храме пахло ладаном, воском и старым деревом — тем особым, молитвенным запахом, который не выветривается веками. Люди входили тихо, крестясь на пороге, и каждый нёс в сердце свою, только ему ведомую печаль или радость.
Я встал у иконы Богородицы, той самой, что ещё в прошлом веке привезли из Киева. Лик Её был строг и кроток одновременно — словно напоминание: «В мире скорбни будете, но дерзайте, яко Аз победих мир» (Ин. 16:33).
Служба шла неспешно, как течёт река в осенних берегах. Певчие, старушки в тёмных платках, выводили древние распевы — негромко, но так, что каждое слово отзывалось в душе. Я слушал и думал о том, как странно устроена человеческая жизнь: то кажется, что всё рушится, что тьма накрывает с головой, а потом вдруг — луч, едва заметный, но тёплый, как прикосновение Божьей руки.
После литургии я вышел на паперть. Солнце уже поднялось, и его свет, пробиваясь сквозь листву, рассыпался по земле золотыми монетами. У ограды стояла старушка Марфа — она жила при храме лет уж тридцать, топила печи, мыла полы, кормила бездомных кошек. Она улыбнулась мне беззубой улыбкой и сказала:
— Благодать сегодня, батюшка. Сам Господь улыбается.
Я кивнул, не находя слов. И вправду — благодать. В этом тихом утре, в запахе осени, в голосе старушки было что;то от вечности, от той незримой нити, что связывает землю с небом.
По дороге домой я забрёл в поле. Ветер шелестел в колосьях, и казалось, что сама земля шепчет молитву. Я остановился, закрыл глаза и вдруг ясно почувствовал: всё — не напрасно. Ни боль, ни слёзы, ни долгие ночи в сомнениях. Всё — часть большого, неведомого нам замысла, где каждое страдание — ступень к свету, а каждая скорбь — предвестник радости.
Вечером, сидя у окна, я смотрел, как гаснет заря, и думал о том, что завтра снова пойду в храм. Потому что там, среди икон и свечей, среди тихих голосов молящихся, я нахожу то, чего не найти нигде больше: покой. Тот самый покой, о котором сказано: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам» (Ин. 14:27).