Записки пушистого шефа

Если бы кто-то ещё год назад сказал мне, что мой личный, вылизанный до блеска мирок, состоящий из трехразового питания, двадцатичасового сна и созерцания солнечных зайчиков, превратится в хаотичный марафон на раскаленной кухне с ордой неуклюжих двуногих, то я бы не стал хохотать. Я бы просто презрительно прищурил свои малахитовые глаза и повернулся к пророку задом. Ибо будущее – понятие туманное и лишенное вкуса, в отличие от свежей рыбы, реальность которой не вызывает никаких сомнений.

Но, как водится, жизнь – штука с подвохом. И, в моем случае, её подвох носил имя Всеволод Иванович Мамонтов, немолодой шеф-повар с запахом лука, чеснока и хронического недосыпа.

Позвольте представиться. Я – Пончик. Не «комок белоснежного меха», не «пушистый желудок на ножках» и уж тем более не «толстый белый кот». Я – воплощение грации, ума и аристократического спокойствия, временно заключенное в форму персидского кота.

Моя бывшая хозяйка, та, что пахла духами и грустью, подарила меня Всеволоду со словами о «нежности». Глупая женщина. Она не понимала, что нежность – это когда тебя чешут за ушками, а не когда ты становишься спартанским воином на поле кулинарной битвы.

Итак, мой новый двуногий, Всеволод, был существом шумным, пахнущим крайне противоречиво и обладающим совершенно невыносимым характером. Его день начинался с крика под трезвонящий будильник и заканчивался стонами от радикулита. Промежутки заполнялись метаниями между местом, которое он называл «ресторан», и нашим с ним домом.

Его главной ошибкой была твердая уверенность в том, что он – центр вселенной. Причем моей вселенной. Я долго и терпеливо пытался доказать ему обратное при помощи методичного требования паштета в три часа ночи, но он был туговат на подъем.

До сих пор помню ту самую ночь, когда на него снизошло «озарение». Он сидел на кухне, уставившись на меня пустым, стеклянным взглядом. Я, естественно, в это время транслировал ему мысленные сигналы о критическом уровне паштета в моей миске. И вдруг его лицо, обычно напоминающее помятое тесто, озарила странная, почти безумная улыбка.

Я почувствовал легкую тревогу. Эта тревога вскоре переросла в откровенную панику, когда на следующее утро он, проспав какие-то жалкие четыре часа, усадил меня перед собой и начал свою оглушительную речь о «кулинарном ассистенте».

Я из вежливости приоткрыл один глаз. «Дармоед»? Пожалуй, это оскорбление. Я не дармоед. Я – элемент декора, повышающий статус жилища. Я – живой антистресс. Моя основная работа заключается в том, чтобы быть прекрасным. И я выполняю ее безупречно.

Дальше – больше. Начался кошмар под названием «техника безопасности». Детские носки! Вы только вдумайтесь и представьте себе! Эти жуткие, пахнущие нафталином тряпки, которые он всё-таки, несмотря на моё яростное сопротивление, натянул на мои идеально чистые, вылизанные задние лапки! А на передние лапки одел мне варежки-прихватки! Это было немыслимо!

Я почувствовал себя не то клоуном, не то участником какого-то дикого ритуала. Мое кошачье достоинство было растоптано в пух и прах. Мой мех пропитан позором. Мое единственное утешение заключалось в том, что я умудрился снять эти оковы с поистине цирковой ловкостью, сразу же как только он отвернулся к плите.

Затем последовали так называемые «кулинарные уроки». Он, с важным видом жреца, посвящал меня в таинства ножа, плиты и холодильника. Холодильник! Да, я знал этот холодильник лучше, чем он знал свою собственную лысую макушку. Я изучил каждый его уголок, каждый скрип дверцы, каждую перспективу падения мясного или рыбного кусочка с любой его полочки.

Первый практический опыт с тостером стал для меня травматичным. Этот железный ящик внезапно проглотил кусок хлеба с громким лязгом! Естественной реакцией любого уважающего себя кота было привести себя в боевую стойку, выгнуть спину и издать предупреждающий шипение. Я дал ему понять, что это существо – враг. Враг шумный, непредсказуемый и бесполезный, ибо не пахнет едой.

Когда же этот монстр выплюнул обугленный сухарь, а Всеволод, вздохнув, намазал на него авокадо, мое терпение лопнуло. Авокадо? Эта безвкусная, маслянистая субстанция? Я брезгливо отвернулся и направился к своей миске с проверкой на предмет наличия в ней свежего паштета.

Но он не унимался. Он был похож на сумасшедшего ученого из какого-то фильма, который я видел, когда дремал перед телевизором. Он пытался заставить меня лить воду (скучно и мокро), бросать спагетти (опасно и жарко) и, самый ужасный эксперимент, – взбивать сливки миксером. Этот пронзительный вой, эта вибрация! Это было покушение на мой священный сон и душевное равновесие!

В панике я нашел единственное безопасное место в эпицентре этого ада – занавеску. Я повис на ней, наблюдая, как кухня покрывается белыми брызгами. Мой двуногий метался по всей кухне с тряпкой. В тот день я серьезно задумался о смене хозяина.

Все изменилось, когда он начал готовил утку. О, какой это был аромат! Этот богатый, глубокий, жирный запах заставил меня забыть обо всех обидах. Я устроился на столе, в безопасной близости от источника благоухания, и начал наблюдать. Я наблюдал за каждым его движением. Как он натирал утку специями, как аккуратно поливал ее сиропом, как помешивал соус.

Тут я понял: он делает все… нет, не неправильно. Но с таким трудом! Он полагался на свои грубые, недоразвитые и к тому же притупленные годами рецепторы. Он тыкал в мясо каким-то железным щупом, чтобы понять, готово ли оно! Это было так примитивно, так оскорбительно для продукта!

И как только он отвернулся, во мне проснулся некий импульс. Инстинкт. Желание внести ясность в этот хаос. Я понял, что нужно брать всё в свои лапы. Я подошел к кастрюле с соусом. Она пахла хорошо, но в её аромате была легкая нотка беспорядка. Я взял в лапу ложку, которую он только что бросил, и повторил его движение. Круговое. Нет не для того, чтобы украсть еду, а для того, чтобы упорядочить. Чтобы помочь этим ароматам смешаться правильно.

Когда я обернулся и увидел его лицо, то я понял, что совершил нечто, выходящее за рамки его понимания. Челюсть моего двуногого буквально отвисла. Я с достоинством удалился с кухни, оставив его разбираться с последствиями своего просветления.

С этого дня наша жизнь обрела новый ритм. Он перестал пытаться меня дрессировать. Он просто готовил, а я – наблюдал. И корректировал. Его ошибки резали мой чувствительный нос, как тупой нож. Пересол? Я издавал короткое ворчание – предупреждение. Мясо готово? Я подходил и садился у плиты, всем своим видом показывая: «Хватит. Ты сейчас всё испортишь». Он, к своему удивлению, начал прислушиваться.

Постепенно он стал использовать меня как живой измерительный прибор. Его вопросы «Пончик, готово?» стали ритуалом. Я был его носом, его гидом по миру ароматов, который для него был смутным пятном, а для меня – высокодетализированной картой.

Венцом моей гениальности стала история с мятным соусом. Он судорожно метался по кухне, постоянно пробовал и недовольно хмурился. Соус был то грубым, как лапа уличного кота, то слабым, как запах натурального сена по дороге на дачу. Он был в отчаянии. А я знал ответ. Он был так прост! Вода. Одна капля. Она должна была смягчить, связать, раскрыть. Но как ему это объяснить?

Я подошел к своей миске с водой и ткнул в неё лапой. Затем к его соусу. Смотрю. Перевожу взгляд. Снова ткнул лапой в воду. Он, ведомый каким-то остатком инстинкта, наконец-то понял. Результат его поразил. А меня – нет. Я просто привел хаос к гармонии. Как и положено настоящему художнику.

Но мой лучезарный триумф, мой звездный час, наступил в ночь перед визитом в ресторан кулинарного критика. Всеволод превратился в комок нервов. Все валилось у него из рук. И тут его скрутило. Он упал на стул, беспомощный, с лицом, выражавшим кромешный ужас. Запахло паникой, потом и… профессиональной смертью.

Вот тогда я осознал всю глубину его зависимости от меня. Ведь без меня его ресторан, его репутация, его смысл жизни – все это бы рухнуло и с треском провалилось в небытие. А вместе с ним рухнул бы и мой источник свежей рыбы и комфортного существования. Это был вопрос выживания. Моего выживания!

Я подошел к нему и внимательно посмотрел в глаза. В них был страх. Тогда я повернулся и пошел к ящику с ножами. Его лучшими, японскими ножами. Я открыл ящик (небольшой толчок лапой – и дело сделано) и посмотрел на него. Его стон «Не-е-ет» был музыкой. Он понял. У него не было выбора.

Так началась наша с ним самая безумная ночь. Он, прикованный к табурету, был моим голосом и моими слабыми двуногими руками. Я – его гениальным обонянием, его вкусом и его исполнительной властью. Он кричал: «Духовка! 180». Я подходил к духовке и садился, давая сигнал, что понял команду. Но я не мог дотянуться до кнопок, зато мог он.

Затем был картофель. «Надо чистить», – простонал он. Как чистить картофель? Я видел, как он это делает. Овощечистка была закреплена на столешнице. Я взял картофелину в зубы (о, это было унижение!) и начал тереть ее об лезвие. Это было неэлегантно, но эффективно.

Работа шла. Я контролировал все. Я тыкался мордой в банки со специями, указывая, что добавить. Я отмерял время взбивания соуса. Я садился у плиты, когда блюдо достигало пика совершенства. Он лишь рубил, резал и управлял огнем, находясь в состоянии, которое люди, кажется, называют «шоком».

К утру все было готово. Кухня сияла. Блюда стояли в идеальном порядке. Я устал, но вид у меня был, разумеется, безупречный. Я уселся на его табурет и занялся своим туалетом. Пришел его су-шеф, Макс. Его лицо, когда он увидел кухню и меня на троне, было настоящим шедевром. Он смотрел на Всеволода как на безумца, а на меня – как на божество. Что, в общем-то, было недалеко от истины.

Тот день я провел, восседая на своем посту и наблюдая за командой. Макс был моим главным проводником воли. Когда он забывал добавить тимьян, я легонько тыкался носом в пучок зелени. Когда его рука с солонкой дрожала над соусом, я касался ее лапой – стоп. Когда ризотто доходило до кремообразной идеальности, я просто подходил и садился рядом. Команда смотрела на меня с благоговейным ужасом. Они шептались: «Он всё знает. Он всё чувствует». Да, конечно, я чувствовал. Я чувствовал всё лучше их, вместе взятых.

Вечером пришли восторженные отзывы. Люди писали о «божественном откровении» и «руке мастера». Я мурлыкал про себя. Рука? Пожалуй, нет. Лапа. Обычная кошачья лапа.

С тех пор все изменилось окончательно. Ресторан переименовали в «Шеф-кот». Мне сшили маленькую шеф-форму и колпак, который, к удивлению всех, прекрасно держался на моей великолепной голове. Я стал звездой. Всеволод же переместился в кабинет, где занимался скучными бумагами и ролью моего «переводчика».

Иногда, по привычке, он заходил на кухню, брал в руки нож… но мое тихое, властное «Мррр?» с порога сразу давало ему понять, что это не его территория. Теперь это была моя кухня. Моё волшебное королевство, в котором я творил свои чудеса.

И знаете что? В этой новой реальности есть своя, кошачья, логика. Он хотел облегчить себе жизнь, и я ему помог. Правда, немного радикально. Но когда я, в своем колпаке, совершаю вечерний обход, проверяя бульон и давая одобрительное мурлыкание идеально подрумяненному стейку, я понимаю – все так, как и должно быть.

В конце концов, кто, как не кот, истинный гурман и ценитель прекрасного, может знать цену по-настоящему совершенному блюду и спокойной, сытой жизни, которую оно обеспечивает? Вся эта история – не о том, как человек научил кота готовить. Это о том, как кот, наконец, научил человека его слушать.