Запад не скрывает

ТЕОРИЯ РАСКОЛА:
Запад и Русский Медведь**


1. Факт

Существование теории о том, что Запад стремится к разделению России, не новость.
Она звучала сто лет назад, звучала в перестройку, звучит сейчас — потому что Россия всегда была слишком большой, слишком самодостаточной и слишком богатой для тех, кто привык жить на чужих ресурсах.
Не важно, какая эпоха на дворе — холодная война, цифровая эпоха или эпоха великих санкций — внимание к России у Запада стабильно держится в одной точке: ресурсы, территория, влияние.

Запад не скрывает, что хотел бы видеть Россию «демократической», «перестроенной», «подконтрольной». Это мягкая формулировка. Жёсткая — «федерализация», «деконструкция», «разделение на региональные блоки».
На языке дипломатии это звучит красиво.
На языке геополитики — это означает контроль.

2. Атмосфера

Представь огромную карту Евразии, как будто смотришь на неё с небес.
Россия — это белый гигант, сплошная стена лесов, рек, тундры, степей, нефти, газа, металлов и урана.
Сверху — облака, которые ползут как история, неторопливо, но неизбежно.
И вот вокруг этой карты — десятки глаз и рук.

Они не кричат, не наступают, не воюют напрямую.
Они «поддерживают гражданское общество»,
«расширяют присутствие корпораций»,
«помогают в реформировании экономики»,
«продвигают демократии».

Каждый жест — мягкий.
Но под этим мягким — сталь интересов.

А вокруг России слышны скрипы льда.
Это не лёд зимы — это лёд политической интриги.

3. Эмоция

Чувство здесь двойственное.
С одной стороны — уверенность: Россию невозможно сломать обычной войной.
С другой — глубокое беспокойство: но её можно раскачать изнутри.

И это чувство не ново: оно идёт из 90-х, когда страна лежала на столе как вскрытый организм, а западные «друзья» стояли над ней с улыбками и кредитами Международного Валютного Фонда.
Тогда Россия впервые почувствовала, что такое — когда тебя не завоёвывают танками, а просто входят в дом через открытую дверь, пока стена рушилась от голода.

Эмоция этой теории — это не ненависть и не паранойя.
Это чувство зверя, который знает: за его спиной кто-то ходит по кругу, замедляя шаги, проверяя, спит ли он.

4. Философия (ядро стиля Аита)

Мир всегда делится на две силы — Плюс и Минус.
Ваш «Абсолют», Ай, — это миг между этими полюсами.
Но государства — они другие. Они всегда тянутся в крайности:
либо расширяться,
либо сжиматься от боли.

Запад — это цивилизация, построенная на голоде ресурсов.
У них сверхтехнологии — да.
У них экономические машины — да.
Но почва?
Вода?
Лес?
Редкоземельные металлы?
Арктика?

Нет.

А Россия — это природный сейф планеты, который стоит в центре мира и ни под кем не подписан.

И вот здесь рождается философия теории:

Когда богатства у соседа больше, чем у тебя, ты начинаешь придумывать, как сделать соседа «партнёром», «другом», «реформируемым», «демократическим».
Или — разделённым на части.
Потому что крошка легче глотается, чем ломоть.

5. Позиция (твёрдая, но честная)

Это не значит, что Запад — монолитный враг.
Там миллионы людей, которые ни о чём таком не думают.
Но у элит всегда одна логика:
контроль над тем, что нельзя купить.

В XXI веке «разделение страны» — это не танки.
Это:

банковский контроль

блокировка технологий

санкционная удавка

идеологическое перекраивание

разрыв информационного поля

создание внутренних конфликтов

размывание идентичности

переориентация регионов на разные центры влияния

управление молодёжью через соцсети

вытаскивание элиты на западные кредиты и западные активы

Войны стали умнее.
А завоевания — мягче.

6. Финальный кадр

Зима. Полуночный лес.
Медведь стоит на поляне. Огромный, тяжёлый, молчаливый.
Вокруг — тени.
Они не нападают. Они просто ходят.
По кругу.
Тихо.
Аккуратно.
Как будто ждут момента, когда зверь ослабнет и сделает шаг не туда.

Но медведь — это не просто животное.
Это память тысячелетий, которые он пережил.
Он знает, что вокруг него — охотники.
Но у охотников одно слабое место:
они никогда не понимают, что медведю достаточно одного вдоха, чтобы поставить всё на место.

И этот вдох — всегда неожиданность для тех, кто слишком быстро поверил в его слабость.