Толстой. На Дне

Я начал читать Войну и мир в школе. Давалась она мне тяжело. В те годы французский я знал худо, и с трудом пытался подбирать похожие по написанию слова из английского. Перевернувши страницу, я обнаружил целую страницу перевода на русский. Досадуя на напрасно потраченное время, я захлопнул книжку и более уж к ней не приступал. Но на уроке был призван к доске и принужден был продолжить содержание главы, начатое учителем. Рассудивши здраво, какие события могли последовать вослед упомянутым, я изложил содержимое в своём пересказе. Учитель мой был удовлетворён сим вполне. О том же, что чтения я избежал, я решил не упоминать.
Литературный успех, явившийся мне, вскружил мне голову чрезвычайно. Выражение благости, раз проступившее на моём лице, более меня не покидало. Отныне я на каждом уроке жадно внимал рассуждениям соучеников моих о прочитанном, а более всего - возражениям учителя. Когда же наступал час изложить свои измышления о прочитанном в сочинении, я запечатлевал услышанное в письменном виде, особо выделяя те идеи, с коими преподаватель в момент обсуждения был согласен. "Но помилуйте, сударь", всплеснёт руками внимательный читатель, "выходит, что вы так таки ничегошеньки и не читали?" В возражении сему разскажу один случай. Подобалось нам как-то изучить пиесу Горькаго "На дне". Всё шло заведённым чередом: отличники вздымали руки, вызываясь обсудить текст, далее шли дебаты, я по обыкновению им внимал, результатом чего явилось моё сочинение, принятое вполне благосклонно. По всему выходило, что материал был пройден, и о нём теперь можно забыть совершенно. Однако добрые семена интереса к хорошей книге, посеянные учителем моим, дали неожиданные всходы. Я изъявил желание прочесть "На дне" после всяческих обсуждений и сочинений. Представьте себе, господа, недоросля, обратившегося к литературе по зову собственного сердца, а не оттого, что это было предписано. Жизнь моя с тех пор поменялась совершенно. Я уж более не смотрел озадаченно на тот материал, который предстояло пройти возможно скорее, отныне я сам хотел, ознакомившись с ним, поверять свои ощущения с таковыми же, являвшимися у иных. Классовый же подход, каковым я в первую голову подвергал анализу литературу, был отвергнут начисто. Я представлял себе автора, хорошенько стараясь взять себе в толк идеи, доносимые им читателю. Может, я старался уподобляться тщанию, им явленному, что сквозь годы продолжает занимать умы, к нему обращённые. Крупицы пытливости и подражательства, раз посеянные в моей душе, не пропали втуне. Каждое событие, каждое течение мысли теперь я рассматривал глазами того или иного автора, вопрошая себя, "как бы смог описать это такой-то литератор?" Перебирая в голове своей разные восприятия, я старался отыскать таковое, что будет мне наиболее близко, а излагая свои мысли перед публикой, я старался определить её реакцию, сравнивая потом выраженное мне с тем, что я представлял себе заранее. По всему выходило, что русская классическая литература заключает в себе такую мощь, такое сокровище, что разгадывая её и пользуясь её плодами, вы получаете неизъяснимое наслаждение и пользу одновременно.