Артефакт...

Степан Игнатьевич Горбушкин, или попросту Стьопа, ( сосед Пахом назвал его так, потому что заикался на этом слове) был не просто пенсионером. Он был государством в государстве, вселенной в масштабах одного села Подсолнухово.

Его жизнь представляла собой непрерывный подвиг выживания среди огорода, деревенских тёток и собственной лени, приправленной дипломом бывшего  инженера-механика, который он где-то зачем-то получил еще в глупой  молодости.

Жил Стьопа по принципу:

— «Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт, а мудрый под ней раскопает ход и будет продавать билеты на экскурсию».

Физический труд он уважал, но предпочитал, чтобы его выполнял кто-то другой, желательно  по доброй воле и с большим  энтузиазмом...

Главным же его внутренним  врагом, судьей, вдохновителем и вечным оппонентом была супруга его, Матрёна Петровна, женщина с фигурой, напоминающей добротный мешок картошки, и обладающая  характером сибирского урагана. Она была уверена, что Степан Игнатьевич, это её пожизненный и крайне неудачный проект, крест,  который нужно постоянно доводить до ума, иначе не уследишь...

И вот, в один из тех дней, когда солнце палило нещадно, а комары звенели, как рельсы  московского метро в час пик, судьба подкинула Степану Игнатьевичу шанс на полную  реабилитацию.
Шанс этот имел форму странного предмета, который он откопал на своём огороде, пытаясь, по указанию Матрёны, выкопать новую яму для компоста.

Лопата со звоном ударилась обо что-то твёрдое...
Стьопа, сначала ругнувшись, принялся осторожно раскапывать находку. То, что предстало его глазам, не было ни кирпичом, ни бутылкой. Это был предмет из тёмного, почти чёрного металла, покрытый патиной и толстой ржавчиной, но удивительно ещё  целый.
Он напоминал то ли небольшой горшок, то ли странную урну, с причудливыми выступами и непонятными насечками. Весил он прилично...

«Нашёл что ли  клад, старый хрыч?» – раздался с крыльца голос Матрёны. Она стояла, подперев мясистые бока руками, и смотрела на него с тем выражением, с которым смотрят на кота, принёсшего зачем то  в дом дохлую мышь.

«Не клад, а, возможно, артефакт!» – важно ответил Стьопа, обтирая находку тряпкой. – «Смотри-ка, какая старина. Это ж, не иначе, древнее захоронение. Может, скифы? Или половцы?»

«Захоронение твоего ума, больше мне нечего сказать! – фыркнула Матрёна. – Выкинь эту ржавую дрянь и выкапывай яму. Компост же ждёт!»

Но Степан Игнатьевич уже унюхал запах великого дела.
Он проигнорировал строгий приказ супруги, отнёс находку в сарай и устроил ей настоящий сеанс реставрации. Он чистил её щётками, обрабатывал каким-то сомнительным химикатом из гаража, найденным ещё во времена  Брежнева, и в итоге всё же  предмет засиял хотя и  тусклым, но величественным блеском.

Вечером, за чаем, он торжественно объявил:

— «Матрёна, я, кажется, совершил историческое открытие. Этот предмет… он меня зовёт. Он хочет рассказать мне  свою историю».

«Он тебя зовёт на тот свет, если ты завтра же не пойдёшь полоть огурцы», – парировала супруга, но в глазах её мелькнула искорка какого то беспокойства.
Стьопа в режиме этого неожиданного  «исторического открытия» был явлением куда более разрушительным, чем Стьопа в режиме обычной его лени...

На следующее утро Горбушкин, не сказав ни слова жене, отправился в сельскую библиотеку, которая ютилась в здании бывшего детского сада. Заведующей библиотекой была Валентина Семёновна, женщина строгая, в очках с крупными диоптриями, похожих на узорчатое дно стеклянной бутылки, и с пучком волос, тугим, как армейская дисциплина. Она тридцать лет вела краеведческий кружок и считала себя единственным светочем и носителем культуры в Подсолнухово.

Увидев Степана Игнатьевича на пороге, Валентина Семёновна сразу  же насторожилась. Последний раз он был здесь лет десять назад, пытаясь найти журнал «Моделист-конструктор» с чертежами самодельного аппарата для самогоноварения.

«Степан Игнатьевич? Вам что-то нужно? У нас акция «Верни книгу и  спаси библиотеку» еще не закончилась», – сказала она сухо.

«Валентина Семёновна, забудьте о прошлом! – велечественно произнёс Стьопа. – Я пришёл к Вам, как коллега к коллеге. Ну, почти. Я обнаружил артефакт!».

Он с драматической паузой вытащил из сумки завёрнутый в газету «Сельская правда» предмет...

Валентина Семёновна скептически осмотрела его через свои мощнейшие стёкла:

— «И что это, по-Вашему?»

«А вот это мы с Вами и выясним! – воодушевлённо сказал Стьопа. – Я думаю, это ритуальный сосуд древних кочевников. Может, даже аланов. Смотрите, какая симметрия, какой орнамент…»

Орнамент, если честно, больше напоминал следы неумелой ковки или вовсе какого то повреждения от плуга, но Стьопа уже вошёл в раж, как истребитель в пике.
Он рассказывал о великом шёлковом пути, который, по его версии, пролегал в древние времена аккурат через их огород, о сарматских всадниках, о загадках истории...

Валентина Семёновна, хоть и была скептиком, но тронута была до глубины души...
Не каждый день к ней приходят мужики с артефактами и разговорами об аланах. Обычная тема у всех всегда была одна – «а есть что-нибудь про рыбалку?».

«Гммм… – сказала она, смягчаясь. – Это… интересно. Надо поискать в каталогах. У меня есть книга «Древности Придонья». Можете посидеть в читальном зале и подождать».

Степан Игнатьевич провёл в библиотеке целых три часа. Он не столько читал, сколько наслаждался ролью учёного-исследователя.
Он делал заметки на клочках бумаги, хмурил лоб и периодически шумно вздыхал. Валентина Семёновна, наблюдая за ним, даже предложила ему чаю в знак уважения. Это был беспрецедентный жест с ее стороны!

Когда Стьопа вернулся домой, он был полон до краёв этой важностью, даже булькал...

«Ну как, нашёл могилу своего прадеда?» – встретила его Матрёна.

«Матрёна, ты ничего не понимаешь! Валентина Семёновна, женщина глубочайших знаний! Мы провели целый научный симпозиум! Она подтвердила, что находка эта  просто  уникальна!»

У Матрёны Петровны сразу же  насторожились все ее чуткие внутренние детекторы, отвечающие за определённую женскую тревогу.

«Какая ещё Валентина Семёновна? Эта синий чулок из библиотеки что ль?» – в её голосе зазвенели сталь и лёд, уже образуя пар, как у паровоза...

«Не чулок, а культурный работник!» – отрезал Стьопа и важно  удалился в сарай «изучать свой  артефакт», на деле, просто вовремя  спрятаться от гнева своей  супруги...

С этого момента началась новая жизнь Степана Игнатьевича.
Он стал ежедневно ходить в библиотеку.
Он и Валентина Семёновна теперь долго  сидели над старыми книгами, спорили о датировках, он помогал ей передвигать тяжёлые стеллажи (за что получал дополнительную чашку чая и даже печенье).

Стьопа прямо расцвёл!
Он чувствовал себя нужным, умным, интересным. Домашние обязанности отошли куда то  на второй план.
Огород начал усиленно зарастать густой  лебедой...

А Матрёна Петровна начала понемногу кипеть.
Тихо, но верно...

Она видела, как её муж утром надевает чистую, не заляпанную землёй рубашку и направляется не на картофельное поле, а к этой «библиотечной крысе». Слухи в селе, конечно, поползли определённые и очень быстрые...

«Стьопа-то, слышь, с Валентиной  себе  голову морочат. Артефакт теперь  у них общий», – хихикали все  на лавочке у магазина.

Однажды вечером Матрёна не выдержала.

«Так! – рявкнула она, перекрывая звук телевизора, где шла передача про животных. – Завтра ты эту ржавую банку, артефакт свой,  грузишь в тачку и везёшь к дому культуры. Пусть этот твой «артефакт» все увидят. И твоя учёная подруга тоже. Посмотрим, что она скажет при всём честном народе, будем проводить экс.. перд...тису, тьфу, зараза, язык сломаешь, экспертизу!».

Стьопа попытался было возражать, но взгляд Матрёны прямо ему  говорил, что дискуссия сейчас была уже  закрыта. Это был ультиматум!
И как печать к документу к взгляду ее присоединилась огромная скалка из дуба...

На следующий день, около сельского Дома культуры, собралось всё активное население Подсолнухово. Пришла и Валентина Семёновна, с папкой своих исследований и важным  видом первооткрывателя гробницы Тутанхамона.

Пришла тётка Зина, главный сплетник села, даже пришёл местный участковый, дядя Миша, почесать язык на всякий случай и чтобы порядок был соответствующий.
Пришли мужики, которым в принципе было интересно посмотреть на любую диковинку в деревне, кроме своей жены.

В центре импровизированной сцены, на столе, покрытом куском красной ткани от старого занавеса, возвышался этот исторический  «артефакт». Степан Игнатьевич, пыжась от гордости и нервного обильного потения, собирался произнести громкую  речь.

«Дорогие земляки! – начал он. – Мы с Валентиной Семёновной…»

«Мы?» – громко и чётко переспросила Матрёна, стоя в первых рядах со скрещёнными на груди руками и огромной скалкой подмышкой на всякий случай...

Стьопа еле сглотнул слюну и продолжил: «…я, при поддержке Валентины Семёновны, обнаружил на территории нашего села предмет, который может переписать историю всего нашего края! Смотрите!»

Он с пафосом указал на эту вещицу. Толпа загудела, как рой шершней перед атакой.

Кто-то крикнул:

— «Стьопа, да это же твоя  пароварка, которую ты в прошлом году на металлолом сдавать собирался!»

Степан Игнатьевич этот выкрик  проигнорировал...

Он пустился в пространные объяснения о кочевниках, о ритуалах, о значении этих насечек. Валентина Семёновна кивала, поддакивала, цитировала какие-то научные  источники...

И всё бы ничего, но тут в толпе появился новый человек.
Это был дед Архип, старейший житель села, ровесник века, человек, который помнил ещё царя-батюшку, немецкую оккупацию и колхоз имени Калинина.
Он редко выходил из дома, но слух о «древностях» дошёл и до него. Его вели ( со стороны казалось, что волокли волоком) под руки два огромных внука.

Деда Архипа , не говоря ни слова, подтащили  к столу, установили вертикально, он  достал из кармана свою огромную, на всю ладонь, лупу и уставился на этот «артефакт». Толпа замерла в ожидании... Даже Стьопа замолчал. Авторитет деда Архипа был давно уже  непререкаем...

Минуту длилась мёртвая тишина.
Потом дед Архип с громким хрустом выпрямился, убрал лупу и посмотрел на Степана Игнатьевича своими мутными, но еще цепкими глазками.

«Стьопка, – сказал он сиплым голосом. – Ты что,  дурак?»

Степан Игнатьевич даже обомлел:

— «Дед Архип, я же…»

«Молчи! – отрезал старик. – Это никакие  не аланы. Это обычная  маслобойка».

В толпе воцарилась гробовая тишина, которую нарушил только сдавленный хохот тётки Зины.

«Мас… маслобойка?» – выдавил из себя Стьопа.

«А то! – уверенно сказал дед Архип. – Немецкая. Фрицы, когда отступали в сорок третьем, кидали всё. Эта штуковина у моей тёщи на хуторе стояла. Мы с неё масло сбивали. Смотри… – он ткнул пальцем в один из «загадочных» выступов. – Сюда приводной ремень цеплялся. А это… – он повертел другой выступ, – а это регулятор. Ржавый, конечно, но видно. Эх, молодёжь… Историю учить по интернетам собрались? А вот как  эта моя вещичка у тебя на огороде оказалась?»

Наступила пауза, а потом толпу разорвало от хохота. Хохотали все: мужики, бабы, дети. Участковый дядя Миша так хохотал, что у него слетела фуражка и расстегнулась пустая кобура...
Валентина Семёновна, покраснев,  как рак, схватила свою папку и, не глядя ни на кого, быстрыми шагами направилась к библиотеке. Вид у неё был такой, будто она только что обнаружила, что вся её многотомная «История древнего мира» написана на папиросной бумаге и самым кривым почерком...

Степан Игнатьевич стоял, как оплёванный. Его историческое открытие превратилось в немецкую маслобойку?
Его научная репутация  в посмешище?
Он посмотрел на Матрёну. Та не смеялась. Она смотрела на него с таким странным выражением, как   смесь торжества, даже жалости и…  всё же небольшого  понимания?

«Ну что, профессор, – тихо сказала она, подходя к нему. – Пошли домой. Картошка не выкопалась сама, история тоже  не переписалась. Зато ты всех насмешил».

В тот вечер Стьопа сидел на завалинке своего дома, тупо глядя в закат.

Он был уничтожен.
Матрёна вышла к нему, поставила между ними на лавку тарелку с только что пожаренными пирожками с капустой и два стакана чая.

«Поешь, Колумб наш промахнувшийся», – сказала она беззлобно.

Стьопа мрачно вздохнул:

— «Вот ведь, Матрёна… Как же так-то? Я ведь действительно думал…»

«Знаю, что думал, – отрезала жена. – Думал, что умнее всех? Думал, что нашёл лёгкий способ прославиться, не работая. А оказалось, что самая простая правда, она всегда рядом. Её даже  дед Архип помнит. А ты искать её в каких-то книжках с заумными словами пошёл».

Она помолчала, откусила пирожок:

— «И с этой своей библиотекаршей… Ты думал, я ревную? Да плевала я на неё с высокой колокольни! Я злилась, потому что ты от дел домашних  бегал. От настоящего дела. Огород забросил, дом тоже. Бегал в какой-то вымышленный мир, где ты, как  великий учёный, а не Степан Горбушкин, которому нужно картошку давно  уже  прополоть».

Стьопа посмотрел на жену. Впервые за много дней он увидел в её глазах не упрёк, а какую то  усталую грусть.

«А знаешь, что самое смешное? – сказала Матрёна. – Эта твоя маслобойка… Она хоть и не алановская, но ведь тоже история. Немецкая. С войны. Её, может, какой-нибудь фриц обронил, когда наши его гнали. Тоже ведь история?
Только не такая пафосная, как тебе захотелось. А настоящая. Наша. Деревенская».

Степан Игнатьевич слушал и понимал, что его Матрёна, которая и трёх классов церковно-приходской школы не окончила, мудрее всех его книг и всех Валентин Семёновн вместе взятых. Она видела саму суть. Он же погнался за блеском...

Он взял пирожок, откусил. Тот был тёплый, хрустящий, славненький...

«Вкусный пирожок», – сказал он.

«Я знаю», – ответила Матрёна.

На следующее утро Степан Игнатьевич отнёс «артефакт» в сарай и поставил его на полку рядом с канистрами, старыми покрышками и прочим хламом. Затем он взял тяпку и пошёл полоть огурцы. Работа шла тяжело, спина ныла, но на душе было как-то спокойно. Он был теперь  на своём родном и привычном  месте.

Через неделю к ним зашла тётка Зина:

— «Стьопа, а что с той, маслобойкой-то твоей? Выкинул?»

«Зачем выкидывать? – невозмутимо ответил Степан Игнатьевич. – Пусть лежит. Как напоминание».

«О чём?» – не унималась тётка Зина.

Стьопа посмотрел на Матрёну, которая молча ставила на стол самовар:

— «О том, что не всё то золото, что блестит. И не всякая ржавая железка  артефакт. Иногда это просто ржавая железка, которой нужно знать своё место. Как и некоторым мужикам».

Матрёна одобрительно хмыкнула и налила ему чаю. Без слов. Но в её взгляде он прочитал всё: и прощение, и принятие, и даже какую-то тёплую, спрятанную глубоко усмешку.

А вечером, сидя на завалинке, Стьопа сказал:

— «Знаешь, Матрёна, а ведь дед Архип, может, и не совсем прав. Эта маслобойка,  она всё-таки артефакт!».

«Ну? – насторожилась опять супруга. – И что же она символизирует, ооо, мой  великий историк?»

«Она символизирует, – с важностью сказал Степан Игнатьевич, – что самая большая археологическая находка, которую может сделать мужик, это не немецкая маслобойка и не скифский сосуд. Это  его собственная голова на плечах. И иногда её нужно не в книжках искать, а в собственном огороде. Или в глазах у собственной жены».

Матрёна Петровна посмотрела на него, и в уголках её губ дрогнула улыбка:

— «Вот теперь ты, Степан Игнатьевич, наконец-то, совершил настоящее историческое открытие. За которое тебе, кстати, завтра предстоит расчистить вот тот сарай. Там уже настоящие артефакты, в виде паутины и мышиных гнёзд, завелись! Так что,  не подхалимничай, копатель артефактов!».

Стьопа вздохнул.
Но на этот раз вздох его был полон не мечтательного романтизма, а здорового, деревенского, практичного смирения. Жизнь всё же  продолжалась...
До очередного артефакта...