Бабушки-старушки

Больничный   день   начинается рано.
В шесть утра   непреклонная  медсестра  включает в палате свет и начинает  раздавать градусники. Сонный народ  по большей части  бурчит,  не спеша приступать к процедурам.

- Главное – встать! Проснемся потом, - бодренько  обещает  Надежда, и  нехитрое это  обещание  вызывает  невольные улыбки.

- Умеешь ты,  Надюшка, поднять настроение, - замечает Татьяна.

- Так нам без настроения нельзя! – разводит  руками   Надежда. – Все здоровье – от настроения!
 
Зоя  кривит губы  в скептической  гримасе  - она твердо  верит, что  все здоровье от врачей, только жаль,  что  те  не радуют веселыми прогнозами.
- А где брать его, настроение, когда болеешь?

- Меньше  хлюпать! - решительно  выдает Татьяна. – К  нытикам  болезни   как раз  и липнут. Нечего им поддаваться!

Слово  у Татьяны с делом не расходится, - как ни тяжело ей  двигаться после  операции,  спуску себе она не дает, прогуливается, как предписано,  удерживаясь от стонов и охов. А главное, умеет оставаться красивой!  Умывшись, она сразу   достает объемный    чемоданчик  для косметики  и   делает   полноценный  парадный макияж,   вызывая у  низложенных   на   больничные  кровати  соседок  чувство  невольного   замешательства.

Глядя на  нее, каждая вдруг начинает понимать,    как   безоговорочно, целиком   подчинилась  болезни,  как  прониклась   ощущением своей ущербности   и живет   в режиме   страха. Неполноценно живет!
 
Нет,  права Татьяна:  женщина всегда должна  быть  женщиной.

Ольга со вздохом достает зеркальце, но очередной звонок телефона отрывает ее от созерцания  неприбранного  лица  вместе с мыслями о собственной неприглядности. Ольге просто некогда заниматься собой:  круг ее телефонных собеседников настолько широк, что разговоры приходится вести почти непрерывно. Муж  и дети явно обеспокоены ее здоровьем,  но даже  с ними  Ольга  почти не говорит о себе,  разве что посмеиваясь. С интересом расспрашивает о делах, сопереживает и ахает, что-то советует,  кого-то подначивает. Живет вне палаты,  а  может,  и вне болезни.

Макияж  Надюшки   -  яркая   улыбка.   Надежде   уже за семьдесят.   Она  старше Татьяны на десять лет, но  выглядят    ровесницами. Что ж,  у  каждой женщины своя  сила,  и если  за Татьяной – красота,  то   Надежда  сильна   обаянием.  Она   покоряет   чистосердечием,  той   непритязательной простотой,  для которой  стремление к ухоженности  сродни некоторому плутовству.
 Маленьким,  задорным  колобком катится она на завтрак  впереди    величественной Татьяны   и, глядя  на  нее,  трудно поверить,  что человеку предстоит серьезная операция.
Истинная  стойкость  – маленький талант. Поскольку   Надежда ничего не делает  напоказ,  ее  бесстрашие  кажется неподдельным.

- Ой,  девчонки, - весело восклицает она. – Кавалер  мой  опять нарисовался. Открытку прислал.  И стихи…

Всем  «девчонкам»  палаты за шестьдесят, но  откликаются  они  именно по-девчоночьи:  с  живейшим   любопытством и с желанием  поддеть незадачливого  ухажера.

Вот с   чего  дедку,  в его-то восемьдесят  два, искать  себе подругу,  да  еще   не на сайте знакомств, где его с нетерпением ждут,  а в «Одноклассниках»?

- Старый   ты дурак, - беззлобно ругается Надежда,  пока  «кавалер»   ее не слышит,  -  ну, искал бы  кого-то рядом, если скучно. Так он же еще и  выбирает! С комплиментами  лезет, поцелуйчики  шлет.  А спросил,  нужен  ли   ты  мне в своем  Краснодаре?

Тем не менее, когда ближе к  отбою  дед  звонит  Надюшке, она  охотно вступает   в дружескую  беседу,  и,  похоже,  оба  получают   от общения  немалое  удовольствие.

Но  с  той   же  непоследовательностью, отложив телефон,  Надежда  обещает:
- Вот вернусь  домой,  попрошу Диму  удалить   у меня   «Одноклассники».  -  На  кой  мне все  эти ухажеры?

«Девчонки»   дружно   пытаются  отговорить  Надежду от решительного шага,  советуют присмотреться,  понять, что подкинула судьба… Можно  подумать,  забыли о том,  что  находятся  в возрасте  дожития  и  по-девчоночьи  строят планы  так,  словно  жизнь  еще впереди,  со всеми ее сюрпризами и обещанием  нового.

Убедившись,  что   сама Надежда об амурных и,  тем более,  матримониальных  отношениях не помышляет,  с легкостью  переходят  на другую  тему:

- Дима – это   кто?

- Да…  подшефный…   - не  сразу подбирает  определение  Надежда.

Статус  Димы  мог бы удивить,  куда привычнее  слышать о внуках.  Только  накануне Надежда  уже   поведала,  что единственный  ее  внук  на СВО,  а двоих  своих  сыновей она пережила.  Младшенький  не  успел даже  обзавестись  семьей – погиб  совершенно  неожиданно от  рук  одуревших  наркоманов,  которые  когда-то  были людьми и  считались  друзьями.
 
Дикая,  жутчайшая  история  кровавой    гибели  сына   звучала  в исполнении  Надежды  почти бесстрастно – ни осуждения,  ни гнева  в адрес  убийц.
 
-  Сдохли  оба.  Один  в тюрьме, второй  где-то  под забором, - завершила она так же сдержанно.
 
И это   «сдохли»  в ее   ровном,  почти без   эмоций  рассказе  было единственным, что  выдавало  давнюю,  неутихающую  боль. Но и в нем   слышалась  не жажда мести,  а  просто понимание:  есть люди, а есть нелюди. Не  скажешь  же  о  собаке:  умерла.

- Всех  этих   укурков   отстреливать надо! – с ненавистью  говорит  Татьяна. – Как потянуло к дури – все, не человек!

- Ну,  не скажи, - возражает  Надежда,  в то время, как Зоя  и  Ольга  с жаром  поддерживают  Татьяну.  –  Дима-то  мой – бывший  наркоман.

И  палата   ошеломленно замолкает. Чем еще  удивит   непредсказуемая  соседка?

- Они у нас в  поселке  живут  общиной, - легко начинает  новый  рассказ  Надежда. – Приезжают  сюда на реабилитацию.  То ли секта  у них, то ли  коммуна,  но  посторонних  они к себе   не допускают,  а  порядки  очень  строгие,  как в монастыре…

- А ты как  туда попала? – спрашивает  Ольга.

- За  помощью  пошла. У меня как  Коля два года назад  заболел, нужно было через  день  возить  его на гемодиализ.  Он у меня  большой был,  тяжелый,  - как бы я  с ним одна справилась?  А  они  согласились  помочь.  Хорошие  оказались  ребята.   С  Димой  мы  особенно подружились… Намыкался парень,  чего только в жизни не было.  Сейчас постоянно  приходит,  как свой…  мамой   иногда меня называет…

- Даааа… - тянет  во  всеобщей  тишине Татьяна. И  так  много  в этом «да»,  столько всего,  чего  не высказать,  а уж   прожить  и вовсе  не у каждого  получится.

После  таких  откровений   становится  понятно,  откуда черпает   Надежда  свое мужество.   Она так привыкла  смотреть  страху в глаза,  что  давно  перестала его   страшиться. И теперь,  свободная от   пустых  тревог,  может позволить себе  смелость поступков  и  искренность  высказываний,   -  не   боится быть собой,  настоящей.

- Вот жизнь…  -  печально   говорит   Зоя.   - Все идет к лучшему. Но потом проходит мимо…

И веет неизбывной грустью. Той,  что всегда связана с прошлым, с несомненным сиянием молодости, с воспоминанием  о смехе.  Юность безусловно   ярче,  лучше   старости,  только  время  это не учитывает,  беспощадно расправляясь с ней год за годом.

- А я на жизнь  не жалуюсь, - решительно объявляет  Ольга.  – Может, она меня и не баловала, но и не била. Выдала   ровно столько,  сколько нужно!
 Яхт и самолетов   нет?   Так   и не надо.
 В замках  не жила?  Так  теперь даже Пугачева  знает, какая это обуза – замок!
  По  заграницам не ездила? -   Так  у меня дома свой Таиланд!  Внуки все лето в бассейне  плещутся,  дети под боком…

- А главное – муж живой! – подхватывает Татьяна. – Пока  половинка   рядышком,  мы на двух ногах!

Зоя молчит.  Она  выглядит обеспеченной и благополучной,  но,  похоже с близкими  людьми  ей  не очень повезло. Судя по тому,  что  разговоры по телефону  у нее  редки и деловиты,  сердечным отношениям  она предпочитает  формальные.   Что  ж,  выбор  у каждого свой.
 Отношения требуют немалых усилий, и если, к примеру, человек наделен неким талантом, для того,  чтобы  ему служить, он должен быть погружен в себя. Чтобы меньше связей… обязательств…

Надежда тоже молчит.  Что-то  увлеченно  строчит  в своем  телефоне,  улыбается озорно и хитро.
 До боли одна.  Но  совсем не одинока.  Открытая,  живая,  независимая,  познавшая  темноту и  не отказавшаяся  от света.
Видимо,  таких  имел в  виду  мудрец, когда  сказал: «Пессимизм – это настроение, оптимизм – воля».  Годы  их – не возраст дожития,  а  сама жизнь.

 В тишине  палаты  молча перешептываются судьбы,  на краткий  миг  бытия  сведенные вместе.
 Каждая – частичка  огромного  человечьего переплетения   иных судеб, ярких и незаметных,  случайных и неизбежных, длительных  по соприкосновению и мимолетных, родственных  и чуждых.
Каждая – откровение. 
Каждая  -  семечко истины, которую  познавать возможно  только вместе, принимая и даря   друг  другу знание, откликаясь  сердцем,  прощая  и делясь  любовью, той, что «никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».

Мира вам,  бабушки-старушки! Светлых и беспечальных дней!