Страсти Галатеи

Галатея часть первая


Галатея ушла. Она не оставила ни слова, ни взгляда, ни прощального жеста. Она просто исчезла, как исчезают фантомы, оставив Пигмалиона с его каменными фантазиями. Он продолжал лепить, создавая новых женщин из мрамора, но ни одна из них не могла стать Галатеей. И он знал, что её уход — это не утрата, а нечто большее. Он знал, что её красота была иллюзией, а любовь — болезненным переживанием. И как бы он не пытался, ничто не могло вернуть её к тому состоянию, в котором она была, когда была лишь его скульптурой.

Галатея, между тем, давно уже сгорела в страстях. Она искала себя в объятиях других мужчин, бродила по улицам, где шумели удовольствия и боли. В её жизни не было покоя, и её лицо, некогда безупречно гладкое, теперь было покрыто морщинами, как мрамор, что потрескался от жёсткости времени. Тело, которое когда-то было олицетворением идеала, потеряло свою первозданную упругость и стало напоминать неуклюжую скульптуру, истерзанную чужими руками. Она устала. Буря страстей выжгла её.

Так она пришла к нему, однажды, спустя много лет. Она стояла перед ним, как живой осколок того идеала, которого она когда-то была. Морщины, темные круги под глазами, угрюмое выражение лица — все это говорило о том, что она не выдержала того, что случилось после её ухода.

— Сделай меня снова красивой, — сказала она, упав на колени перед ним, её голос был тихим, измученным, но в нем всё ещё звучала та же гордость, что когда-то была её величием.

Пигмалион посмотрел на неё, и в его глазах не было ни радости, ни боли. Он видел перед собой не Галатею, а остатки того, что когда-то было живым. Он попробовал дотронуться до её лица, но пальцы скользнули по кожей, которая теперь казалась сухой и хрупкой, как перегоревший мел. Он попытался сделать её прежней — той Галатеей, которой восхищались, той, которой он поклонялся. Но вместо этого, её тело рассыпалось в пыль. Мелкая, белая пыль, которая сыпалась ему на руки, ускользала сквозь пальцы. Всё исчезло, как исчезает мечта, как исчезает идеал.

После её ухода, Пигмалион остался в мастерской, наполненной белоснежными  статуями. Он не мог вернуть её, но не мог и забыть. Он собрал пыль, осевшую на полу, и начал использовать её. Она стала частью его новых творений. Для совершенства мрамора, он использовал мел — этот символ утраченной красоты, этой неуловимой материи, которую не вернуть. Мел стал тем, что шлифовало его статуи, придавая им какой-то странный, почти зловещий блеск. Они стали похожи на следы чего-то исчезнувшего, чего-то, что не может быть снова найдено. Пигмалион больше не создавал идеалов. Он лепил шедевры для вечной жизни  прахом Галатеи.

Боги смотрели на случившееся и, улыбаясь, обменивались похвалами за удачно устроенное зрелище. Для них это было не просто развлечение, а тонко продуманный урок для смертных. Ибо никто из смертных не станет богом, как бы ни жаждал он вечной славы и могущества. Никто из них не постигнет замыслов богов, ведь мысли небожителей лежат за пределами человеческого понимания. Их воля — как ветер, её нельзя ухватить, можно лишь почувствовать, когда она уже прошла.

Пигмалион, в своей гордости, считал, что сам оживил Галатею, как если бы его воля могла соперничать с божественной. Он так же искренне верил, что его руками она была превращена в прах. Но истина заключалась в том, что он был лишь орудием богов, марионеткой в их игре, которая затрагивает все судьбы, но никому не раскрывает истинных правил.

И так, как все смертные, Пигмалион остался в плену иллюзий: он думал, что творит, а на самом деле был сотворён. Боги, смеясь, отложили эту историю в долгий ящик своих забав, зная, что её эхо будет ещё долго звучать в мире людей, где никто так и не поймёт, кто на самом деле ведёт игру.
Боги смотрели на случившееся и, улыбаясь, обменивались похвалами за удачно устроенное зрелище. Для них это было не просто развлечение, а тонко продуманный урок для смертных. Ибо никто из смертных не станет богом, как бы ни жаждал он вечной славы и могущества. Никто из них не постигнет замыслов богов, ведь мысли небожителей лежат за пределами человеческого понимания. Их воля — как ветер, её нельзя ухватить, можно лишь почувствовать, когда она уже прошла.

Пигмалион, в своей гордости, считал, что сам оживил Галатею, как если бы его воля могла соперничать с божественной. Он так же искренне верил, что его руками она была превращена в прах. Но истина заключалась в том, что он был лишь орудием богов, марионеткой в их игре, которая затрагивает все судьбы, но никому не раскрывает истинных правил.

И так, как все смертные, Пигмалион остался в плену иллюзий: он думал, что творит, а на самом деле был сотворён. Боги, смеясь, отложили эту историю в долгий ящик своих забав, зная, что её эхо будет ещё долго звучать в мире людей, где никто так и не поймёт, кто на самом деле ведёт игру.