Третья проблема

Село Заречье на картах почти не значится. Почти, потому что крошечную точку в углу листа, где у картографа, видимо, дрогнула рука или закончились чернила, увидеть можно только через лупу. Рядом с названием обычно не хватает приписки мелким шрифтом: «Зона рискованного выживания».

Дорога сюда — это чистое испытание веры. Пять километров чавкающей глины, три воронки, в которых можно спрятать небольшой танк, и одна корова-философ, которая лежит поперек колеи и смотрит на водителей с буддийским спокойствием, понимая, что сигналить ей бесполезно, она здесь власть.

И вот в августовский полдень, когда жара стояла такая, что даже мухи ленились жужжать, а воздух над крапивой дрожал, как марево над асфальтом, в Заречье прибыл Губернатор.

Кортеж был скромный, но внушительный: черный джип, похожий на лоснящегося жука, и «буханка» сопровождения. Губернатор вышел из прохладного нутра машины, щурясь от солнца. Пиджак властителя сидел идеально, туфли стоили как годовой бюджет местного клуба, в глазах читалась вековая скорбь человека, вынужденного спуститься с Олимпа в народ.

На площади перед клубом — покосившимся зданием с колоннами, помнящими ещё культпросвет 70-х, — его уже ждали. Семь старух в белых платках, трое мужиков неопределенного возраста и мальчик, прижимающий к груди рыжую курицу. Курица смотрела на губернатора с подозрением.

— Здравствуйте, товарищи… то есть, граждане! — начал Губернатор, включая профессиональную улыбку №4 («Забота и понимание»). — Я здесь, чтобы вас услышать. Жалуйтесь.

Тишина повисла густая, ватная.

Наконец вперед вышел дед Семён. Поправил кепку, вытер лоб и сказал просто:
— Беда у нас, барин. Три беды.
— Не «барин», а глава региона, — мягко поправил Губернатор, доставая смартфон последней модели. — Излагайте.
— Первая беда, школа пустая. Учительница последняя уехала в город. Сказала: «Я, Семён Ильич, не декабристка, мне кушать хочется и замуж, а тут из женихов только леший, да и тот пьющий».

Губернатор кивнул, и палец его запорхал по экрану смартфона.
— Алло? Министерство? Срочно. Заречье. Школу укомплектовать. Три педагога. Зарплата — двойная. Подъемные — миллион. Жилье — модульное, комфорт-класс. И чтобы к первому сентября были. Всё, выполняйте.

Он убрал телефон в карман.
— Решено. Едут. Будут учить, лечить и любить родину. Дальше.
Народ переглянулся. Мальчик погладил курицу. Курица успокоилась.
— Вторая беда, — продолжил Семён, косясь на блестящие туфли гостя, — дорога. Сами видели. Там не ехать, там молиться надо. Скорая не проедет, автолавка вязнет. Мы тут как на острове.
Губернатор снова извлек гаджет. На этот раз он даже не звонил, а просто надиктовал голосовое сообщение в какой-то важный чат:
— Дорожный фонд. Заречье. Семь километров. Асфальт, категория три. Срок — месяц. Если кто-то скажет «бюджета нет», уволю к чертям. Фотоотчет мне лично каждое утро.
— Сделано, — объявил он, глядя поверх голов на покосившийся забор. — Через месяц будете гонять как по автобану. Третья проблема?

Семён вздохнул. Помолчал. Посмотрел на старух, на небо, на пустой постамент, где когда-то стоял вождь, а теперь рос лопух.

— Третья, — сказал он тихо, — связи нет. Никакой. Ни «палочки», ни «крестика». Мы тут, почитай, глухонемые. Детям в город не позвонить, внуков в «вацапе» не увидеть. Живем, как в погребе.

Губернатор нахмурился. Поднял свой флагманский смартфон. Экран предательски показывал «Нет сети». Он поднял руку выше. Отошел к клубу. Встал на цыпочки. Техника за сто тысяч рублей была бесполезна, как кирпич.

— Глуши, — приказал он водителю.

Джип заглох. Стало слышно, как стрекочут кузнечики.
— Действительно, — пробормотал Губернатор. — Яма. Радиомолчание.

Он постоял минуту, крутя в руках бесполезный черный глянец. А потом вдруг полез во внутренний карман пиджака. Но достал не ручку «Паркер» и не бюджетную ведомость.

На ладонь его лег телефон. Старый. Синий. Кнопочный. С потертыми углами и экраном размером со спичечный коробок. Тот самый, «неубиваемый», который держал заряд неделю и которым можно было колоть орехи.

— Это мой, — сказал Губернатор неожиданно человеческим голосом, без казенных интонаций. — Личный. Запасной. Десять лет со мной ездит.

Он подошел к бабке Марфе, самой старой из всех, и вложил аппарат в ее сухую ладонь.
— Там симка специальная. Спутниковая, наверное, или военная — я не знаю. Но он ловит. Везде. В бункере, в тайге, в аду. Берите.
Марфа испуганно приняла дар.
— А… платить-то как? У меня ж пенсии не хватит.
— Бесплатно, — отрезал Губернатор. — Это теперь ваш таксофон. Один на всех. Заряжать раз в неделю. Не терять.

Он развернулся, сел в джип и хлопнул дверью. Через минуту кортеж исчез в облаке пыли, оставив после себя запах бензина и легкое недоумение.

...Вечером, когда солнце упало за лес и тени стали длинными и синими, Марфа вышла на крыльцо. Всё село собралось рядом, но стояли поодаль, не дыша.

Она нажала кнопку. Экран загорелся тусклым желтоватым светом.
«Поиск сети...»
«Поиск сети...»

И вдруг пискнуло. Одна палочка.

Марфа дрожащими пальцами набрала номер, записанный на клочке газеты. Прижала трубку к уху.

Тишина. Шуршание. Треск, похожий на жарку картошки.

— Алло? — сказала она в пустоту. — Алло!

И сквозь километры, сквозь глину, сквозь равнодушные леса и наступающую ночь прорвался голос. Далекий, искаженный, но живой.
— Мам? Ты?!
Марфа осела на лавку.
— Я, доча. Я. В Заречье мы. Живы. Курица несется. Семён ногу подвернул, но ходит.
— Мам, откуда ты звонишь?! У вас же не ловит!
— Ловит, — сказала Марфа, гладя шершавым пальцем синий пластик. — Теперь ловит.

Она слушала голос дочери, и ей казалось, что эта тонкая, невидимая нить, протянувшаяся через темноту, сейчас прочнее, чем обещанный асфальт, и важнее, чем новые учителя.

А на экране старого телефона, мигая, светилось одно-единственное деление. Слабое, но достаточное, чтобы не быть одиноким.