Безумный принц и онокентавр

О природе онокентавра, согласно древним свидетельствам

Плиний Старший в своей «Естественной истории» упоминает среди чудовищ Востока существо полуослиной породы, наделенное человеческим торсом и ослиным задом. Исидор Севильский в «Этимологиях» называет его онокентавром — что есть соединение слов «осёл» и «кентавр». Но мудрецы древности не ведали главного: крик этой твари способен отнять у человека самое драгоценное — разум.
В горах Эллады, где камни хранят память о титанах, где ветер носит запах диких тимьяновых зарослей, водится онокентавр. Днем он прячется в пещерах, но когда луна встает над ущельями, выходит на охоту. Его вопль — не рев зверя и не стон человека, но нечто среднее, пронзающее душу острее любого клинка.

Как принц Феодосий лишился ума

Феодосий, сын базилевса Константина, прибыл в Фессалийские горы изучать философию у Диона Киренского — мужа седобородого и проницательного, чьи труды о природе вещей читали даже в Александрии. Принц был юн, горяч умом и любопытен, как все молодые львы. Дион предостерегал его от ночных прогулок, но разве удержишь царскую кровь от приключений?
Однажды, в ночь полнолуния, Феодосий вышел на скалистый выступ, желая созерцать звезды. И тогда из ущелья послышался тот вопль.
Очевидцы разнятся в описаниях. Одни говорят, что крик онокентавра подобен скрежету железа. Другие сравнивают его с плачем младенца, брошенного в колодец. Третьи клянутся, что слышали в нем голоса всех своих умерших родных, зовущих их в пропасть. Аристотель в неизвестном фрагменте пишет: «Есть звуки, которые входят не в уши, а прямо в печень и сердце, где зарождается безумие».
Феодосия нашли на рассвете у края обрыва. Он смеялся и плакал одновременно, пытался сорваться вниз, выкрикивал непонятные слова. Глаза его стали как у птицы, лишенные человеческого разума и тепла.
Дион приказал связать принца и запереть в башне. Но каждую ночь Феодосий рвался к окну, словно невидимые нити тянули его обратно, в горы, к краю пропасти.

Что нашел Дион в древних манускриптах

Философ не спал трое суток, перелистывая пергаменты в своей библиотеке. Он знал: онокентавры появлялись в этих горах и прежде. Должно быть средство.
Наконец, в полуистлевшем кодексе, привезенном из самой Византии (некоторые называют его Ватиканским кодексом, хотя так ли это — судить не мне), Дион обнаружил странную запись на полях. Почерк был древний, буквы корявые, словно писавший торопился или опасался чего-то: «Онокентавр боится чистого звука. Не пение, не речь — а музыку без слов, без страсти. Лира из кости морской девы парализует тварь, если мелодия идеальна».
Морская дева — так эллины называли сирен. Их останки, говорят, находят на дальних островах, где море пенится над затонувшими кораблями. У Диона, как ни странно, такая кость была. Годы назад купец привез ему белый осколок, утверждая, что это ребро сирены. Дион не поверил тогда, но сохранил диковинку.
Оставалось найти человека, способного сразиться с онокентавром.

Клео Непобедимый и его личная месть

В город как раз прибыла труппа гладиаторов. Среди них выделялся Клео — боец с лицом, изрезанным шрамами. Он не дрался на аренах ради славы. Он искал онокентавра.
Месяц назад младший брат Клео, охотник Никодим, ушел в горы и не вернулся. Его нашли внизу, на камнях. Тело разбито, но лицо... лицо было искажено улыбкой блаженства. Так умирают только те, кто услышал крик онокентавра и бросился навстречу своей погибели.
Когда Дион рассказал Клео о своем плане, гладиатор не задал ни одного вопроса. Просто кивнул и начал точить свой короткий меч.

Восхождение в горы

Они поднимались втроем: Дион с лирой из кости сирены, Клео с оружием, и связанный Феодосий, которого несли на носилках. Принц то впадал в ступор, то начинал биться в конвульсиях, выкрикивая: «Он зовет! Слышите? Он зовет меня домой!»
Стража базилевса сопровождала их, но едва они вошли в ущелье, где скалы нависают, как своды собора, солдаты начали странно себя вести. Один упал на колени и заплакал. Другой вытащил кинжал и попытался вскрыть себе вены. Третий атаковал Клео.
«Мы уже на его территории», — прохрипел Дион.
Клео дрался молча. Он не убивал стражников — только обезоруживал, валил с ног, связывал. Но их становилось больше. Онокентавр словно чувствовал чужаков и посылал своих безумных слуг.
А потом, когда луна выкатилась из-за горного хребта, они услышали...

Крик, который нельзя описать

Не пытайтесь представить его. Язык создан для человеческих вещей, для радости и печали, для воды и огня. Но для этого звука нет слов. Он был как древний первобытный страх, который жил в человеке еще до появления богов.
Феодосий завыл и рванул веревки с нечеловеческой силой. Дион упал на колени, прикрывая уши, но звук проникал сквозь ладони, сквозь череп, прямо в мозг.
Только Клео остался стоять. Он стиснул зубы так, что хрустнули челюсти, и шагнул вперед — туда, откуда доносился крик.
На краю пропасти стоял онокентавр.
Верхняя его часть была человеческой! Мускулы вздувались под серой кожей, руки были длинны, как у обезьяны, голова венчалась спутанными космами. Нижняя же часть — ослиная, с копытами и грязной шерстью. И глаза... Орфей в своих гимнах писал о существах, глаза которых отражают не окружающий мир, а что-то по ту сторону реальности. Таковы были глаза онокентавра.

Лира и сожженные ноты

«Играй!» — крикнул Клео, прикрывая Диона от безумных стражников.
Философ дрожащими руками извлек лиру. В кодексе были записаны ноты — простая, математически выверенная мелодия. Дион достал пергамент, но Феодосий, в последнем приступе безумия, вырвался и схватил бумагу.
Огонь. Принц поджег ноты факелом стражника. Дион смотрел, как древнее знание превращается в пепел.
«Тогда играй что угодно!» — рявкнул Клео, отражая удар меча.
И Дион начал.
Он играл не мелодию — он искал её. Пальцы блуждали по струнам, извлекая звуки наугад. Онокентавр двинулся к ним, копыта стучали по камням. Его рот открылся для нового вопля.
Но Дион вдруг понял. Чистый звук — это не красота, не гармония. Отсутствие страсти, желания, боли. Он начал играть монотонную последовательность, одну ноту за другой, без смысла, без цели. Просто звук ради звука.
Онокентавр замер.
Его глаза расширились. Передние ноги подогнулись. Он издал тонкий, жалобный звук — совсем не похожий на тот ужасный крик. Почти... человеческий.
И рухнул.

Epilogus

Феодосий пришел в себя через три дня. Он не помнил ничего после той ночи на скалах. Память возвращалась постепенно — как после тяжелой болезни.
Клео спустился в ущелье и похоронил брата по обычаю воинов. Онокентавра он не тронул — труп лежал на краю пропасти, и уже к утру его облепили черные вороны.
Дион записал всё в своих трудах, но текст был утерян. Лишь фрагменты сохранились в пересказах более поздних авторов.
Что до лиры из кости сирены — философ повесил её над дверью своего дома. Иногда, в безветренные ночи, струны двигались сами собой, издавая тот самый монотонный звук. И тогда в городе никто не видел дурных снов.