р. Советские девчонки Гл. 1

Глава 1
Горячие денёчки

Экзамены в музыкальную школу и за 8 класс я сдавала одновременно. Поскольку по поводу будущей специальности ещё не определилась, а музыку в любом случае я очень любила, то и решила попытать счастья. Профессия музыкального работника детского сада мне очень нравилась. В педагогическое училище на день открытых дверей немного ранее уже съездила и некоторые вопросы для себя уяснила. Теперь надо было определиться с музыкой. По крайней мере, буду знать, есть ли у меня способности.

Сейчас, 15 июня, экзамены уже позади. Даже не верится, что лихорадочное зазубривание, повторение, дрожь на экзамене… всё-всё в прошлом. Я уже знаю, что мне везёт в мелочах, а в главных делах – нет. Какие билеты мне давались особенно трудно, какие теоремы и правила было читать-то противно, не то, что доказывать – достались мне. Первый экзамен я сдавала в музыкальной школе.

Второй экзамен был устный. Класс разделили на две половины, одна сдавала с 9 утра, вторая – с 12 часов.  В этот день я хорошо выспалась и даже успела позаниматься. Когда вторая группа, в которую входила и я, подошли к школе, ребята из первой группы старались убедить всех, что сдавать экзамен было не страшно, учителя подсказывают и вообще им даже понравилось. Мы сразу осмелели, закрыли тетради, перестали трястись и даже начали перешучиваться. Наша Корова, так мы называли математичку Надежду Николаевну, где-то откопала чёрные лаковые туфли, которые чуть не лопались на её полных ногах, и вообще одета была в этот день на удивление нарядно.

С улыбкой, никогда не покидающей её лицо, она разложила на столе билеты.
–   Ну, кто же первый? – произнесла математик.
Никто не решался.
–   Ну, иди, Марина.
Вышла Сысоева, сухая, как жердь. Все замерли. Марине попался плохой билет. Я облегчённо вздохнула.   

Меня вызвали последней. Передо мной лежал один хороший и четыре плохих билета.
–   Какой тебе билет не нравится? – спросила всё та же математичка. –  Наверное, 25-й?
–   Да, вы угадали.
Учительница отодвинула один из билетов и…
–   Можешь погадать, – засмеялась Шишкина, – ты же последняя…
Рука моя, кажется, была не моей. Я протянула её к билетам и почему-то подняла глаза на окно. За окном маленькие девочки в разноцветных платьицах как бабочки летали в воздухе, качаясь на качелях. Солнце разбрызгивало своими лучами тепло и радость… Я опустила глаза – в моей руке был билет номер 6 – мой провал. Уже заранее я знала, что второй вопрос в билете мне неясен, обращалась к отличнице Гале за разъяснениями, которая ответила, что нужно знать все формулы, а какие именно – не сказала. Так что вопрос остался не выясненным, и я надеялась на “авось”. Чуда не произошло.

Когда вышла отвечать, то на первый вопрос ответила отлично – объяснила теорему и доказала. Второй вопрос не шёл, и я сказала Надежде Николаевне:
–   Со вторым вопросом у меня заминка.
Надежда посмотрела на меня удивлённо (она думала, что на тройку вполне хватит и хорошего ответа на первый вопрос), потом отвела взгляд и, понизив голос, проговорила:
–   Теорему же доказала, что ещё здесь сидеть – иди!
–    Как? – не поняла я. – А третье задание?
–   Ну ладно, – повысив голос, – сказала Надежда. – Делай третье, а я посмотрю, как ты будешь делать…

Ещё перед экзаменом ребята говорили, что главное – выдержать практику, т.е. третье задание. Даже хорошисты, и те боялись застрять на третьем. Я же, когда взяла билет, испугалась только второго задания, остальное всё было понятно. Я ещё раз внимательно прочитала вопрос, подвинула к себе листок и приготовилась писать. Чувствовала, что на меня смотрит насмешливый серый глазок Надежды, а когда на меня смотрят – я теряюсь. Только я стала делать, как она подошла, выхватила у меня из рук карандаш и опять громко сказала:
–   А теперь вот так!

Я и без неё знала, как, но она сама принялась чертить график. Не буду же я выхватывать у неё из руки карандаш! К тому времени мне уже стал понятен её ход – показать всем, что я не тяну на четвёрку, и мне было обидно. Весь год Надежда Николаевна игнорировала мои знания, которые мне давала репетитор. Мало того, что она постоянно занижала оценки, несмотря на мою хорошую подготовку, так ещё и на экзамене топит…

Надежда не закончила чертёж и, опять понизив голос, сказала:
–   А теперь иди.
Сказав, как заговорщик: “иди”, она опять рассчитывала на мою сообразительность, а вместо этого услышала невинный вопрос:
–   А второе?
На её лице явно проступило неудовольствие, что, кстати, очень редко можно увидеть на её миловидном холёном личике.
–  Ну, делай второе, – она резко приподнялась и не подходила ко мне 15 минут.

Докончив быстро первое, приступила ко второму заданию. Я очень старалась что-то вспомнить, грызла карандаш – думала, поможет, я ведь никогда их не грызу. Кто-то до меня его уже грыз, – видно, тоже мучился. Но ничего не помогло. Надежда, не зная уже к чему придраться, стала что-то черкать у моей теоремы, объяснив, что я “выразилась не очень точно” (20 минут назад всё было отлично, а сейчас вдруг появились неточности).
–   А теперь иди! – уже твёрдо сказала она.

Вышла я из класса, как оплёванная. Даже не подозревала, что могут вот так, самым наглым образом, завалить. И наоборот – вытянуть, поскольку видела, как подтягивали других. Видела, какая растерянная, как никогда, сидела Марина Воронина, и та же Надежда часто подсаживалась к ней и тихо что-то объясняла. Марине поставили четвёрку, хотя она шла на пятёрку. Почему же так гнусно и мерзко поступают наши учителя, те, которые учат нас честности и справедливости?!
Только впоследствии я узнала, что в школе, как и на производстве, существовал план – столько-то троечников, столько-то четвёрочников. Выход в большую жизнь начался с вранья. Вот такое напутствие дала мне Петухова Надежда Николаевна.*

28 июня.
На подготовку к сочинению был дан один день. Но меня замучил зуб, и два раза пришлось ездить в поликлинику, а потом от зуба сильно болела голова, поэтому поучить не получилось.
На сочинении присутствовала Людмила Валерьевна, в народе Валерьянка. Сзади волосы нашей мышки аккуратно собраны в замысловатый крендель. Две гигантские кудри, которые постоянно спадают на лицо слева и справа, изящным движением руки она откидывает по сторонам, но упрямые пряди ровно через секунду принимают прежнее положение.

Недавно я видела её в церкви, вид вполне набожный. Вот такие дела творятся с учителями, проводниками атеистической идеологии. Моя тётя учительница, закончив институт и университет марксизма-ленинизма, стала веровать и читать “Отче наш”. Перестраиваются люди. Тётя недавно крестилась.**
В аудиторию вошла Юлия Викторовна, завуч, улыбнулась и сказала:
–   Не бойтесь, ребята, темы хорошие!
*  мелким шрифтом даются комментарии 1992 года, времени создания романа.
** курсивом даются комментарии 2014 года, времени издания романа.

Мы облегчённо вздохнули. Вскоре на доске мелом были написаны две темы на выбор.
1. Родина, будь спокойна: дети отцов достойны.
2. Мой любимый литературный герой.
…Любимый литературный герой… В последнее время еле успевала прочитать “Мёртвые души”. Гоголь – это конечно, сила и мощь, но в Чичикове я до конца так и не разобралась. Не уверена, что он может быть любимым литературным героем. Сначала ничего не лезло в голову, башка набита совершенной ерундой. Сижу, презрительно поглядываю в сторону учительского стола. Галина Яковлевна улыбается, разговаривая с коллегами, вместо того, чтобы встать и хотя бы направить наши мысли по темам, разъясняя их. То ли у меня от вчерашнего зуба и боли мозги отключились? Если уж мне трудно, то что тогда говорить о других… Но кое-кто уже начал писать. Как живописцы, штрих к штриху, и, глядишь – у них уже планчик имеется. А у меня в голове ералаш, совершенное затмение.

–   Выбрала тему? Какую? – спрашивает Таня, она в такой же ситуации, как и я.
–   Нет. Думаю. Вообще первая, наверно, интересней.
–   Я тоже так думаю. А вот план…
Кладу листок перед собой и делаю мыслительное усилие. Думай, голова, думай, шапку куплю! Пишу на черновике крупными печатными буквами тему. Помню – в каждом слове, в каждой запятой заложен смысл…  Записываю цитату Николая Островского: “Самое дорогое у человека – это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы отданы самому главному в мире: борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-либо трагическая случайность могут прервать её”.

Я развила мысль дальше – о том, что мы стараемся быть достойными наших дедов, сложивших голову на полях Великой Отечественной. Семейная история хранит рассказы о двух моих дедах, погибших на фронте. Родители также часто рассказывают, как они голодали в детстве и юности, потому что матерям трудно было в одиночку поднимать детей. Дедушка со стороны отца москвич Роман Сергеевич Муляр погиб под Ленинградом. Железнодорожникам давали бронь, она пришла через 3 дня после того, как дед ушёл на фронт. Пункт сбора находился у Аптеки напротив кинотеатра "Факел". Во дворе дома Аптеки находился Военкомат. От шоссе Энтузиастов новобранцев повезли на грузовиках к ст. Андроновка и там уже они садились в вагоны. Бабушка и папа побежали к станции, увидели Романа и помахали ему рукой на прощание. Второй дедушка со стороны мамы сибиряк Семён Константинович Фролов тоже недолго воевал и так же сложил голову под Ленинградом. Дедушка работал сначала завскладом, потом трактористом. Семён был известным в округе гармонистом и именно в него весь наш род музыкальный. Из 60 крестьянских домов, каждый из которых имел по два-три взрослых мужика, в деревню вернулось с войны только трое. Вот такую жатву собрала война, развязанная гитлеровской Германией.

Конечно, это была моя тема. Я вспомнила Олега Кошевого, Александра Матросова, Гулю*, тех людей, на которых всегда в жизни хотела равняться. Потом я упомянула в сочинении комсомольские стройки и описала тяготы походной жизни во имя светлого будущего нашей страны. “Советское правительство и наша Коммунистическая партия доверяют молодым и отдают им крупнейшие стройки страны. И молодые оправдывают доверие
*  герои Великой Отечественной войны

партии, заслуживая его нелёгким рабочим трудом”. Также уделила внимание социалистическому соревнованию “За себя и за того парня” и поместила стихотворение, только не своё, свои я наизусть не помню, а то, которое я читала на вечере, посвящённом 30-летию Победы. Я почему-то им так прониклась, что когда читала со сцены школьного актового зала, по коже ползли мурашки и выступили слёзы. 
                Сороковые

                *  *  * 
Да,  это  я  на  белом  свете,
Худой, весёлый и задорный.
И  у  меня  табак  в  кисете,
И у меня мундштук наборный.

И  я  с  девчонкой  балагурю,
И  больше  нужного хромаю,
И  пайку  надвое  ломаю,
И  всё  на  свете  понимаю.
 
                Как  это было!  Как совпало –
                Война, беда, мечта и юность!
                И  это  всё  в  меня  запало
                И лишь потом во мне очнулось!
               
                Сороковые,  роковые,
                Cвинцовые,  пороховые...
                Война  гуляет  по  России,               
                А  мы  такие  молодые! 
                Давид Самойлов

Вроде ничего особенного, а трепет был необычайный. Может быть, мои предки, их души, умилялись надо мною в тот момент?  Говорят, им хорошо, когда их вспоминают на земле…

На консультации перед экзаменом по русскому языку Галина Яковлевна сказала, что моя работа – одна из лучших среди 8-10 классов.
Таня удивилась, она же видела, как долго я сидела пустая:
–   Я думала, будет наоборот.
К русскому устному я подготовилась не очень хорошо и мне откровенно не нравились два билета – 17 и 22. Надо было писать шпаргалки, но в последний момент я передумала. То ли поняла, что моя совесть не позволит ими воспользоваться, то ли опять понадеялась на “авось”.

В день экзамена я хорошо выспалась и даже чересчур спокойно повторила билеты. С приподнятым настроением одевалась и шла в школу, всё-таки последний экзамен.    
На улице стояла жара. Солнце палило с утра, как ненормальное. Вспомнила, какая погода стояла во время первого экзамена в школе – холодина, зуб на зуб не попадает, все в куртках – и какая сейчас парилка, идёшь, как после бани, хорошей, русской.

У соседнего, ближнего к школе дома, навстречу мне попалась знакомая учительница. Мы иногда с Таней останавливались с ней поговорить – приятная старушенция, учительница старой закваски, в которой так и просвечивало благородство и интеллигентность. Она меня еле узнала, такую торжественную, в парадном белоснежном фартуке, и вначале спросила:
–  Это ты, что ли, Кирочка?
–  Я! – улыбаюсь ей в ответ.
–  Экзамены сдаёшь?
–  Да, иду на экзамен.
–  Ну, не пуха тебе, ни пера!

Я, привыкшая отвечать на пожелания “Спасибо”, как подобает воспитанному человеку, и на этот раз ответила так, как положено. И тут же испугалась, ведь надо отвечать “К чёрту!”. Но как можно посылать к чёрту пожилую женщину?
И уже сама учительница меня поправила:
–   А в таких случаях посылают к чёрту.
Тогда я, сконфуженная, сказала тихо:
–   К чёрту, – и побежала к школе.
“Что я наделала, переживала я по пути на экзамен, поскольку была суеверна, теперь точно получу трояк, если вообще не пару!”. Коленки от волнения затряслись ещё больше. Мне почему-то так и кажется, что именно из-за этого “спасибо” я и провалила экзамен. Когда я рассказала маме, она так и села в изумлении: “Ну, конечно же, из-за этого!”.

Перед школой стояла разношёрстная гудящая толпа. Восьмиклассники, десятиклассники и родители вопили на все голоса. Школьницы хвалились друг перед другом шпаргалками, запрятанными в туфлях и гольфах. Интеллигентного вида молодые люди из десятых классов спокойно и деловито обсуждали какую-то тему, не относящуюся к предметам, ничем не выказывая своего волнения. Людское море бурлило, и было похоже на потревоженный улей. Несколько особо нервных и неуверенных в себе выпускников отошли в сторонку и в последний раз пробегали глазами по формулам и спряжениям, логарифмам и историческим датам. Родители волновались за детей едва ли не больше самих школяров, и стояли либо в кучке, либо подле своих чад.

Из дверей школы вышел директор, за ним появились и учителя. Ребята построились по классам, директор обратился к нам с торжественным напутствием. Пожелав удачи, он разрешил входить в школу.
Когда все ученики зашли в школу и разбрелись по классам, школьные коридоры опустели. На каждой парте лежало по два тетрадных листка с печатью школы для чистовика и черновика. Ровно в 9 часов по всей школе наступила необыкновенная тишина. Ученики устремили взгляды на доску, молча и сосредоточенно изучая задание. Учителя, боясь нарушить покой, буквально на цыпочках подходили к ученикам, у которых возникли вопросы.

На экзамене не было двух строгих учительниц, которыми нас пугала Галина Яковлевна. Валерьянка стала раскладывать билеты и немного их гнула – девочки, сидевшие на среднем ряду, имели возможность видеть номера. Эти девочки вышли первые и хорошо ответили. Так, самые хорошие билеты уплыли.
Таню вызвали отвечать оригинальным способом:
–   Первой я вызову, пожалуй, Сафронову. Она всегда очень волнуется. Иди, Таня!

Если уж непробиваемая Таня волнуется, то моё состояние тогда можно оценить как предобморочное. Руки дрожали от волнения и продолжали трястись коленки. Татьяне необыкновенно повезло – ей достался самый маленький и лёгкий билет номер 1.
Галина просто открыла рот от удивления и проговорила:
–   Да ты просто счастливая, Татьяна!
“Кто бы сомневался!”, – подумала я, поэтому и удивилась, что Галина сказала о волнении подруги, которую я знала очень и очень хорошо. Таня вообще самая смелая из класса. Таня, не улыбаясь, даже чуть-чуть покраснев от комплимента Галины и с недовольным выражением лица села за парту. Да на такой билет и двоечник хорошо ответил бы!

Пришла моя очередь и, как и следовало ожидать, один из двух противных – у меня в руках. Ну ладно, на математике не повезло, из двух самых плохих один оказался мой, и Надежда всё сделала для того, чтобы потопить. Но чтобы второй раз опять меня, извиняюсь, мордой об стол… я от Судьбы этого не ожидала…
Класс облегчённо вздохнул – слава Богу, и этого дрянного билета теперь нет. Одна
Люба Крысанова, которая в последнее время предлагала свою дружбу и часто подходила ко мне то с одним вопросом, то с другим, хмуро посмотрела на меня и я увидела в её глазах сострадание и жалость. Люба успела повторить всего 10 билетов. Не выучить, а именно повторить, просто прочитать. На математике ей достался девятый, очень лёгкий предмет. За её ярко голубые глазки к Любе неравнодушна светлоглазая и такая же дебелая Надежда Николаевна, она ей поставила четыре. На русском Люба опять выучила половину билетов – до 13-го, и именно он ей и попался, как она и хотела! После экзамена, когда мы стояли последний раз на крыльце школы, она печально сказала: “Да, не везёт тебе, Кира!”.

Передо мной лежал билет с каверзными вопросами. Писать я не могла, даже если бы и хотела – тряслись руки. Я отложила ручку в сторону и постаралась унять волнение и успокоить себя. Минут пять вполне хватило, чтобы прийти в норму, но, едва я приступила к записям, меня вызвали отвечать. “Всё смешалось в доме Облонских”. Неподготовленная, растерянная, я окончательно запуталась в наречиях и частицах, существительных и глаголах, падежах и склонениях. Но никто не протягивал мне соломинки, как другим ученикам. Спасение утопающих дело рук самих утопающих. Я попыталась выплыть. На меня на этот раз удивлённо смотрела Людмила Валерьевна, которой я несла откровенную чепуху, причём, говорила я всё тише и тише, опасаясь, чтобы не услышала Галина Яковлевна. А Галина в это время слушала ответ другого ученика, но краем уха всё-таки прислушивалась и ко мне. В конце-концов, Галина укоризненно посмотрела на меня.

–   Я не знаю, что с ней делать, – проговорила Людмила, – рассказать ничего не может, а вот на листке всё сделано правильно, без ошибок.
Преподаватели сами не дали времени для подготовки, а теперь удивлялись сбивчивым ответам.
– Я боялась, – начала говорить Галина тихо и медленно, – что Кира может плохо ответить, она в этом году как никогда много болела, но что до такой степени… Ты знаешь, – обратилась она к Валерьянке и развернулась корпусом в её сторону, – она же отлично написала сочинение, всего одна ошибка…
Людмила Валерьевна удивлённо приподняла брови и, повернув голову, с уважением посмотрела на меня из-за толстых стёкол очков.
–  Д-а-а.., – произнесли обе неопределённо.
–  Я от тебя этого никогда не ожидала! – наконец, убийственным тоном произнесла Галина.

Я была сражена наповал. Развернулась и направилась к двери. Из-за этого экзамена мне снизили оценку и за сочинение.
Вторым испытанием для меня был отказ праздновать окончание восьмиклассниками школы. Половина класса уходила в свободное плавание, и никто не захотел с нами попрощаться. Я считала это неправильным. Значит, как собираться по праздникам и устраивать вечер, то это завсегда пожалуйста, а окончание школы – так, ерунда. За 5 лет мы стали почти родными (я пришла в эту школу в третий класс), как-то не по-человечески было не отметить прощание со школой.

Школьные экзамены совпали с экзаменами в музыкальную школу, и эти экзамены были не только не волнительные, а даже приятные.

31 мая состоялся первый экзамен. Музыкальная школа принимала учащихся на отделения фортепиано, гитары, скрипки и аккордеона.
Первым прослушивался мужчина лет 30, так что я была не самой взрослой среди абитуриентов, чего я немного побаивалась. Мужчину я хорошо понимаю – учиться музыке никогда не поздно, было бы желание войти в этот чудесный мир. У него, оказывается, дочь играет на фортепиано, а он хочет научиться хорошо играть на аккордеоне, чтобы исполнять с ней совместные партии, нынешний же уровень подготовки его не устраивает.

Кроме мужчины и меня, на прослушивание пришли ещё две девочки моего возраста и одна женщина средних лет. Вообще, это очень интересно, когда люди уже в таких летах хотят учиться музыке.
Из аудитории вышел высокий энергичный еврей приятной наружности, подчёркнуто чисто и модно одетый, и объявил:
–   Пожалуйста, на прослушивание шесть пианистов!
“ ”Пианистов!”, – зашушукались мамаши, – быстро он их в пианисты определил!”.

Вместе со мной в аудиторию вошли маленькие девочки. В правом углу стояло светлое полированное пианино. Рядом с инструментом сидели три женщины, в руках у них были тетради и в них они делали пометки.
– Ну что, – неопределённо сказал энергичный красавчик, – давай ты первая, – и указал на девочку с краю.
Девочка лет семи поднялась и подошла к нему.
–   Ближе, ближе, детка. Ты что, боишься меня? Я тебя не съем.

Девочка подошла ближе. Когда записали её фамилию, имя и отчество, преподаватель, сидевший за инструментом, сказал:
–  А теперь слушай меня. Я тебе сыграю ноту, а ты мне её пропоёшь. Ну, договорились?
Девочка хорошо пропела ноту. Так она проделала несколько раз.
–   Вы учили в саду какую-нибудь песенку? – спросил педагог.
–   Да.
–   Пропой мне куплетик из какой-нибудь песенки.

Девочка пропела “В траве сидел кузнечик”. Успешно сделав и это, наступила последняя, третья ступень испытания – восприятие ритма. Преподаватель на ладонях отбивал ритм, и девочка повторяла его. Я быстро ориентировалась и повторяла про себя всё как по нотам. Девочка тоже быстро ориентировалась и хлопала в ладошки так в такт звукам преподавателя, но один раз всё же сбилась. Ну да ничего, пятёрку ей всё-таки поставили.

Две девочки из присутствующих уже умели играть. О них преподаватель говорил комиссии: “О, да к нам профессора идут учиться!”. Толстая и неуклюжая девочка села за пианино, привычно поправила платье и лёгким движением плавно положила пальцы на клавиши. Музыка спокойно разлилась по аудитории. “Хорошо. Довольно. А теперь..,” – и они проделали все те ступени, через которые проходили все испытуемые. С тактом девочка немного застряла. Таким же образом проверяли и всех остальных.

Когда подошла моя очередь, а я была последней, то кроме меня и комиссии, в аудитории никого не было. Два дня у меня болело горло, и как я ни старалась, ни полоскала и ни пила таблетки, горло не вылечила. Но, тем не менее, пропела я хорошо.
–   Почему так тихо поёшь? – спросил преподаватель.
–   У меня горло болит.
–   Ну, тогда песня откладывается, давай ритм.
–  Нет, почему же, – возразила я, – как раз песню я смогу, – и я объявила, – “Гляжу в озёра синие”!

И запела. Спела я прекрасно, мне даже подпели из комиссии. А вот на самой последней и вроде бы лёгкой для меня ступеньке я застряла. Когда делали другие, всё казалось просто, но как только взялась сама, появились неожиданные сложности. Наверно, я перестаралась и перенапряглась. У меня такое бывает, даже если я в себе в чём-то уверена, но когда начинаю волноваться, то всё идёт насмарку. Первый мой хлопок был неверный. Я сосредоточилась и на второй раз ритм отбила правильно.   

На “хорошо” прошёл у меня самый первый в жизни экзамен. Когда я вышла из аудитории в маленький узенький коридорчик, первым вопросом был мамин:
–   Ну, что?
–   Нормально.
Через 15 минут комиссия зачитала списки зачисленных в музыкальную школу. Я была принята в первый класс.

Мы с мамой вышли на улицу, где начинался дождь. Он так быстро стал нарастать, что пока мы дошли до остановки, едва все не вымокли. А когда мы спрятались под спасительной крышей, дождь припустился так, что вскоре остановка не стала вмещать всех желающих, и у людей уже не было шансов остаться сухими. Ух! Зато для деревьев раздолье, они сразу приветливо зашелестели молодой листвой, омываемые от пыли и замученные духотой. На асфальтовых дорожках образовались лужицы с плавающими в них пузырями. Да, значит, эта песня надолго. Гремел гром. Потом дождь захотел передохнуть и мы, воспользовавшись этим, решили пробежаться.

Но озорник-дождь как будто специально поджидал нас и, немного подремав, проснулся и пошёл так хлестать по асфальту, оглашая свой приход грохотом, что все люди опять устремились в укрытие. Только один солдат в накинутом на голову комбинезоне, стоял на своём посту у ворот казармы и улыбался, наблюдая, как суетятся и прыгают через огромные лужи симпатичные девушки.
Мы влетели в первую открытую дверь, и это оказалась дверь в аптеку. Не теряя времени зря, мама стала обозревать витрину. Купила необходимое и при повторном просмотре опять что-то присмотрела у другой витрины, и вторично встала в кассу.

Женщина из очереди сказала:
–   Пока ливень, времени много, вот и высматриваешь, что нужно. Так для вас лучше, – обратилась она к фармацевту, – чтобы дожди были почаще, посетителей будет больше.
– А дождь, что ни говори, хорош! – в тон ей ответила пожилая аптекарша, подойдя к окну. – Хоть немного освежит землю...

В это время в аптеку продолжали заходить новые посетители, мокрые, весёлые, грустные, разные. Сейчас их всех объединило временное пристанище от непогоды. А дождь всё шёл и шёл. Так эгоистично тратить время мы не захотели, поэтому предприняли довольно рискованные действия – идти навстречу всем водным преградам, а дома, чтобы не простудиться, залезть под горячий душ. Почти все мокрые, мы с мамой опять вышли на улицу. Уже не только с неба лилась вода, мы шли в воде, утопая туфлями в ней по щиколотку. Как будто разлилась река, и она быстро несла свои воды навстречу нам.

Мне нравился этот весёлый тёплый летний дождь, его лужи и пузыри, нравились съёжившиеся спешащие попутчики и встречники, бежавшие, не замечая нас. Я шла и улыбалась – мне почему-то было очень хорошо.  Перебежав дорогу, перепрыгивая через лужи, мы вбежали под навес следующей остановки. Как только мы оказались под прикрытием, дождь решил немножко отдохнуть и стал вяло стучать по крыше остановки.

И вот мы дома! Сначала я, потом мама забрались в ванную, согрелись, а на следующее утро нас не взял ни один насморк.
2 июня, после экзамена по алгебре, уже вечером, я пошла на экзамен в другую музыкальную школу на одной из Владимирских улиц, расположенную недалеко от нашего дома.

Войдя в школу, я увидела много народа. Пообвыкшись с обстановкой, стала разглядывать моих конкурентов. В углу я заметила мальчика моих лет, кстати, очень хорошенького. Как мне показалось, он тоже обратил на меня внимание.
Гардеробщица оказалась очень болтливой, но внешне она выглядела достаточно солидно и была хорошо одета, с причёской, к тому же не по возрасту молодая, лет сорока. Всем, кто пришёл на прослушивание, она предлагала раздеваться, а поскольку на улице было прохладно, то люди были одеты тепло. Вскоре в двери музыкальной школы вошли ещё две девушки моего возраста, она и их раздела. В маленьком помещении, где скопилось много народа, становилось душно.

Своим громким хорошо поставленным голосом командир гардероба объявила:
–  Товарищи! Кто прослушался, – выходите, душно же здесь.
Никто не пошевелился. Тогда женщина вышла из-за стойки, обнаружив ко всему прочему, ещё и красивую фигуру, и подошла к проходу, ведущему в классы. У стенда с фотографиями учащихся стояла маленькая девочка и рассматривала их.      
Неугомонная блюстительница порядка крикнула:
– Эй, девочка, уйди оттуда, ты мешаешь сдавать экзамены!

Девочка испуганно оглянулась и быстро подошла к маме. Но на неё, этого местного “начальника”, все смотрели с почтением, и никто не смел возражать. В конце-концов, кто-то из родителей задал ей вопрос:
–   Скажите, трудно поступить в эту школу?
– Да чего уж, если у ребёнка есть слух. Завтра приходите, вывесят объявления, кого зачислили, – сказала она уже более мягко.

Из директорского кабинета вышел высокий и весь седой пожилой еврей. Гардеробщица сразу встрепенулась и заулыбалась.
Обращаясь к ней, он строго спросил:
–   Почему здесь так много народу?
–   Так я говорила, говорила, – заискивающе глядя ему в глаза и обворожительно улыбаясь, – пропела она, и тут же, сменив маску на лице, завопила. – Товарищи, просили же выйти!!! Родители, оставьте детей и выходите!!!
Выгнав всех родителей, она закрыла входную дверь на ключ.

Первую группу пригласили на прослушивание и увели вглубь коридора. Во второй группе моей фамилии тоже не оказалось. И не только моей, но ещё трёх человек. Когда я обратилась с вопросом к проходившей мимо женщине, она неожиданно повела меня за собой и за нами увязались все те, кого тоже не было в списках. Она, оглянувшись, удивилась количеству последователей, но промолчала. Ещё раз просмотрели списки первой партии, и убедились в том, что точно нет. Тогда я решила проявить инициативу, и стала разыскивать вторую группу. Смело войдя в аудиторию, интеллигентно изложила свою просьбу. Ради меня прервали занятия и стали проверять списки. Во второй группе мои документы и оказались.

К прослушиванию готовилось 12 человек, среди которых одного со мною возраста была одна девушка, – уже хорошо. В состав комиссии входили две еврейки, одна толстая в возрасте и вторая лет тридцати с роскошными пышными волосами и очень красивой фигурой. Тут же рядом с ней сидел молодой мужчина в дудочках, модной замшевой куртке, с хорошо уложенными волосами. Комиссия, просматривая документы экзаменующихся, находила в них что-то смешное, показывали это друг другу и улыбались. Особенно злоупотребляли этим красотка и замшевый молодой человек. Похоже, им приятно было наклоняться друг к другу и едва прикасаться.

Молоденькая белокурая секретарь была из этой компании самой серьёзной, сосредоточенной и занималась настоящим делом. Она проверяла наличие документов и что-то лихорадочно вписывала в список. Толстая сидела за роялем, и её внушительное место не помещалось на стуле. Все со страхом ожидали, что стул под ней может треснуть, не выдержав таких габаритов. Сначала эта пышнотелая дама показалась мне весёлой и жизнерадостной, она всем подпевала своим грубым голосом, отпускала юмористические замечания и делала итоговые заключения о способностях ребят. Но потом всё это стало переходить в какое-то шутовство.

В двух музыкальных школах совершенно разная организация проведения экзаменов и поведения экзаменаторов. В школе на Владимирской требовалось не только заявление, но и куча документов, и даже характеристика. Заявление о приёме имело вид анкеты с вопросами, среди которых, например, был и такой: “Какую должность занимает мать и отец”. Как может на способностях ребёнка отразиться должность – непонятно. Причём, не профессия, а именно должность. Неприятно всё это.
Знакомые сразу нам сказали, что в эту школу поступают райисполкомовские дети и отпрыски богатых родителей.

Именно поэтому и зачисление идёт так поздно – если вечером преподаватели не получат солидный куш или подарок из рук родителей, то и в списках на следующий день своего ребёнка они не увидят. Само прослушивание тоже проходило по-другому в музыкальной школе на 1-й Владимирской улице.
По фамилии вызывали человека, и он выходил на середину. Члены комиссии брали его карточку и просматривали друг за другом данные ребёнка. Когда пышнотелая еврейка подавала знак толстой за роялем, та начинала медленно играть довольно длинную мелодию, которую испытуемому надо было пропеть.

Одна из экзаменующихся хорошо пропела мелодию.
–   А теперь пропой это, – и толстая ударила по трём клавишам.
Девочка, конечно, растерялась – все 3 звука слились в один, и как можно было успеть запомнить? Девочка в нерешительности постояла и пропела отдельно 3 звука. Хорошо, когда ноты убывают или нарастают, а если нет, то всё вместе пропеть трудно. Мне досталась: высокая, низкая и средняя.
Затем девочка исполнила песню “Чебурашка” и прохлопала в ладоши мелодию, которую предварительно прохлопал человек из комиссии (по времени это опять же было больше, чем в другой школе).

В этой группе самостоятельно играли на фортепиано почти половина экзаменующихся.
–  Значит, ты записана на фортепиано? – под конец спросили эту девочку.
Она посмотрела на комиссию широко открытыми удивлёнными глазами и возразила:
–   Нет, я же на гитару хотела…
–  На гитаре хотела? Но здесь написано – пианино. Так на каком же инструменте ты хочешь играть?
–   Мама сначала хотела на скрипку, но потом узнала, что нужен очень хороший слух. А я хочу на гитаре.
–  Так у мамы написано – фортепиано. Ты хочешь играть на фортепиано?
–  Это мама хочет, чтобы я играла на пианино, а мне больше нравится гитара. И больше ничего, – тихо добавила девочка.
–   Ну ладно, иди, – сказали ей, и она вышла за дверь.

Второй выскочила очень резвая девочка и стала нервно оглядываться по сторонам, волнуясь. Хохотушка из комиссии что-то смешное нашла в документах у этой девчушки и показала молодому человеку, он тоже заулыбался. Толстая за роялем взглядом умной собаки смотрела на комиссию и ждала знака к началу.
Девочка была худенькая, с короткой стрижкой и маленькими серыми глазками, она всё схватывала на лету и хорошо пропевала. Одета девочка была в старомодное платьишко, но оно было чистенькое и тщательно отглаженное.

Вдруг пение прервалось вопросом еврейки:
–   Ты занималась где-нибудь?
–   Дома.
–   С кем?
Вся комиссия насторожилась…
–   С Элеонорой Платоновной.
–   Ну, хорошо. Сыграй нам что-нибудь…
Девочка cела за инструмент и положила руки на клавиши.
–  Тебя учили, как ставить ноги во время игры? – усмехнувшись, спросила толстая.

На первом занятии буквально показывают, как нужно подходить к инструменту, и как за ним сидеть. Девочка поправила ноги и стала играть. Когда человек хорошо играет, это понятно и ничего не сведущему в музыке человеку. Когда же у человека не получается правильно передавать звуки – опять же даже далёкий от музыки человек это почувствует. Девочка играла откровенно плохо. Даже несмотря на занятия с Элеонорой Платоновной.

Фальшивые ноты заполнили помещение, и комиссия уже не слушала игру. Хохотушка от смеха зажимала рот, и, наконец, сказала девочке:
–  Ну ладно, ладно, всё, хватит. Cыграла ты песню плохо, теперь пропой её нам.
И девочка на удивление хорошо её спела. Комиссия разинула рты.
–  Так почему же ты играешь так плохо, как будто не слышишь музыки?

А потом у этой девочки всё пошло не так, как нужно. Прохлопала упражнение на такт не очень, мелодию пропела тоже средненько. А песню, кстати, пела мою – “Гляжу в озёра синие”. Пела эту песню она в быстром темпе, забирая много воздуха и на очень высокой ноте. Она её так быстро пела, как будто пластинку с оборотом на 33 поставили на 45 оборотов. Ещё чуть-чуть побольше оборотов – и приёмник выдаёт гипертрофированное детское пикание… Пышная еврейка опять остановила её. Участь девочки, кажется, была решена.

Прошло несколько человек. Настала очередь тринадцатилетней претендентки. Она была с мамой, симпатичной женщиной средних лет. Сама девочка тоже была очень красива с пышными, украшенными лентами, густыми волосами.
Красавица вышла на середину. На этот раз комиссия не нашла ничего смешного в анкете и даже как-то стала серьёзнее, чем прежде. Девочка хорошо пропела ноты, отлично сыграла (ни с кем не занималась – инструмент освоила самостоятельно). И последняя ступень тоже прошла у неё удачно. У красавицы оказался прекрасный голос, и она очень хорошо спела песню. С ней с одной разговаривали как с уже зачисленной в школу.

Я вышла на экзамен предпоследней, после меня оставалась ещё одна девушка. Ноты я пропела не очень хорошо.
–  Ты, девочка, ещё нигде не училась и ни разу не играла? И что же, теперь решила учиться? – спросила меня хохотушка.
–  Я хочу быть музыкальным работником в детском саду, а для этого надо закончить педагогическое училище и музыкальную школу.
–   Ну что ж, посмотрим…

Она подала знак толстой и та стала заниматься со мной, а в это время комиссия внимательно изучала моё заявление и документы. Когда бумаги дошли до хохотушки, она и в моей анкете нашла нечто забавное, тихо смеялась и показывала это молодому человеку.
С мелодией у меня вышла неувязка. Педагог говорила мне петь выше, я брала более высокую ноту, она говорила, что неправильно, выражаясь какими-то музыкальными терминами. Вся надежда у меня была на песню, хотя я уже поняла, что не поступлю. Моя надежда тут же рухнула. Только я начала петь, а начала я даже лучше, чем в предыдущий раз (горло к тому времени уже немного прошло), как меня остановила еврейка (которая до этого вполуха слушала меня, потому что с кем-то общалась), и сказала, что дальше надо петь выше, а я поняла, что такие высокие ноты просто не смогу вытянуть. Но я же не на вокальный поступаю… 

Следовательно – на следующий день меня в списках не оказалось. Причём, здесь, в отличие от первой школы, зачисляли не в учащиеся, а в кандидаты. Кандидаты будут занимать места учащихся, которые по каким-либо причинам в течение двух месяцев мало будут посещать школу. 
Дома мы подумали и решили, что всё-таки это длительный путь – до музыкального работника. Если бы я поступила во вторую школу, то ещё можно было попробовать, а в первую школу ездить всё-таки далеко. Одновременно учиться в двух местах вряд ли получится по времени. Учиться в музыкальной школе 5 лет, занятия 4 раза в неделю, и самое неудобное – путь – час с лишним в один конец. Пианино стоит дорого, да и ставить его некуда. Идти на такие неудобства и напряжение всех сил только из-за моей прихоти научиться читать по нотам и играть?

А во сколько моя прихоть обойдётся семье? Инструмент стоит 500-700 рублей, школа 21 рубль в месяц… Конечно, отказываясь от обучения, я ругала себя за то, что несколько лет назад всё же не настояла на своём и не стала учиться, – ведь я всегда мечтала играть на гитаре, на скрипке, на фортепиано. Успокаивая себя, дала себе слово на следующий год записаться в хореографический кружок и хоть там отвести душу. И ещё я хочу не только на танцах жир растрясывать, но и заниматься рисунком, этим я тоже давно собираюсь заниматься. Так что планы велики, и всё это, может, мечты…

*     *    *

Мама с папой ходили к нашим дальним родственникам дяде Пете и тёте Фене. Тётя Феня сейчас болеет, и родители решили её навестить. И вот после этого вечера они принесли много новостей. Старшему сыну Василию дали с женой и двумя маленькими дочками  Наташей и Вероникой трёхкомнатную квартиру. До этого они жили в коммуналке на 10 семей. Комнатка у них была маленькая, мы там были, здоровая кухня, плит шесть, наверное, и общий туалет. У Павлика две недели назад родилась дочь, родителям дали месяц на выбор имени. Мама говорит, что Павлик молодец – и гуляет с новорождённой и пелёнки гладит. Даже не успевает и гладит при гостях. Совсем неожиданная новость – у Серёжи, у того самого, у которого недавно была свадьба, сыну уже 4 месяца. Назвали Дмитрием. Оказывается, на свадьбе и перед свадьбой его жена так затягивалась, что у мальчика стало что-то с ногами и его возят к врачам. Сказали, что в дальнейшем всё будет в порядке. Я на это надеюсь.

8 июля.
Сейчас я уже установила режим подготовки к вступительным экзаменам в Библиотечный техникум. Сначала вся алгебра, начиная с 4 класса. Потом геометрия, а затем русский.

15 июля.
Наш “Союз” полетел на встречу с “Аполлоном”. Событие рассматривалось мною как шаг огромной важности – дружба с Америкой гарантировала мир. Опасность войны, таким образом, уменьшалась…
Впервые по телевизору в режиме прямой трансляции показывали запуск, что раньше считалось запрещённым. Прямо в дневнике я делала зарисовки и записывала комментарии ведущего и команды экипажу.
–   Ключ на дренаж. Прослойка. Продувка.
–   Чувствуется вибрация, – говорит космонавт.
–   Счастливого вам пути, товарищи! 
–   Чувствуем себя нормально, всё нормально.
–  …Чувствуем себя нормально, хорошо. Всё идёт отлично.
–   …Небо уже не голубое, а фиолетовое.
–   …Всё отлично.

За 5 минут удалились на 900 километров от космодрома.
–  Поздравляю с успешным выходом! Поздравляем, обнимаем, дорогие! Желаем отличного полёта!
–   Спасибо! Вышли, и уже приступать к работе будем.
В Хьюстоне 6 часов утра. Работает телевидение. Передаёт Центр космических полётов. Из Центра тоже показывают космический запуск, и я опять делаю зарисовки. Запустили. Говорят на английском. Сообщают, что небольшое покачивание, но всё идёт хорошо. Показывают астронавтов, они улыбаются, настроение бодрое. “Союз” передаёт, что у них всё нормально, поздравили с благополучным запуском “Аполлон”, – передаёт Елисеев.
21 июля приземляется наш “Союз-19”. Стыковка в космосе прошла отлично, наши и американские космонавты и астронавты молодцы.
Подробнее буду разглагольствовать в свободное время, а сейчас спать. Спать крепко, а завтра за работу, обязательно плодотворную.
Спокойной ночи, Кира!

Зарисовки полосатого и белого парашютов.
Космонавты должны приземлиться на ровное поле.    
Высота полёта 600 метров. 13.50 минут.
Посадка: 13.51.
Пыль на месте посадки парашюта.
Пять человек поисковой спасательной группы следуют к аппарату.
Вертолёт с людьми.
Помогли выйти Леонову. Бурные аплодисменты. Он в скафандре машет рукой. Вышел Кубасов. Аплодисменты.

Первые интервью.
Леонов: “Мы радуемся, что уже на земле. Радуемся, что с вами. Но качаемся. Нас покачивает и от радости, и от усталости. Нам, конечно, надо отдохнуть, ведь мы, в общей сложности, спали всего 15 часов. Мы очень счастливы, что всё нормально, сели хорошо”.
Экипаж “Аполлона” передал экипажу “Союза” поздравления в связи с хорошей посадкой и нормальным самочувствием.