Эпизод 3. Эффект бабочки. Артём

Иногда реальность предаёт тебя не громким скандалом, а коротким сообщением в мессенджере. Тремя секундами дрожащего голоса, которые рушат не аргументы, а сам фундамент, на котором ты стоял. Этот звонок от Егора был именно таким. Он не предупреждал о беде — он был самой бедой, уже случившейся где-то на уровне ткани мироздания.

Продолжаем публиковать главы из книги «Всё не так как кажется»

Он пришёл ко мне в виде трёх волнистых полосок. Не текста. Даже не звонка. Голосовое сообщение.

С Егором это было странно. Он терпеть не мог голосовые. Говорил, что это неуважение к чужому времени — заставлять расшифровывать поток сознания, когда можно уложить мысль в ёмкий текст. Его принципы были для него не просто словами, а стенами его личной крепости. И вот — одна из стен дала трещину.

Я нажал play.

Сначала — только шум. Уличный гул, приглушённый, будто телефон лежал в кармане. Потом — дыхание. Сбивчивое, напряжённое.

«Артем…»

Голос был чужим. Неузнаваемым. В нём не было ни привычной иронии, ни металлической уверенности фанатика. Только сдавленный, почти детский страх.

«Ты помнишь площадь? Особнячок… тот, с колоннами…»

Пауза. Слышно, как он сглатывает.

«Ты его… ты его видел?»

Вопрос повис в воздухе, бессмысленный и пугающий. Что значит «видел»? Мы проходили мимо него сотни раз.

«Он… его не было. Секунду. Может, две. Просто… пустота. Пыль. А потом… он снова там.»

Голос сорвался на шёпот.

«Я подумал… глюк. Глазами не поверил. Пошёл к банкомату… знаешь, к тому…»

И тут он замолчал. Так резко, будто ему рукой зажали рот. Послышался отдалённый гудок машины, и сообщение оборвалось.

Я сидел с телефоном в руке, пытаясь осмыслить этот обрывочный бред. Но осмысливалось не содержание. Осмысливался тон. Впервые за все годы знакомства я услышал в его голосе не слепую веру, а чистый, животный ужас. Ужас человека, у которого из-под ног выбили опору.

Я набрал его номер. Длинные гудки. Раз, другой, пятый. Он не брал трубку.

Егор, который был прикован к телефону как к пульту управления своей реальностью, который отвечал мгновенно, — игнорировал звонок.

Вот что заставило меня по-настоящему встревожиться. Не его слова. Его молчание.

Я посмотрел на экран. Три волнистые полоски казались теперь не сообщением, а криком о помощи, пришедшим из параллельного мира, где законы, которые я знал, перестали работать. И первой жертвой пал не особнячок графини, а непробиваемая реальность моего друга.

Я прождал до вечера. Отправил несколько сообщений в мессенджере — всё впустую. Серая галочка «доставлено» казалась мне укором. Обычно в таких случаях я звонил Алексею — его прагматизм был хорошим противовесом. Но сейчас говорить с кем-то ещё было невозможно. Слова Егора засели во мне занозой, отравляя всё вокруг.

Ночь прошла тревожно. Я ворочался, представляя себе самые дурацкие сценарии. Может, он попал в аварию? Или его госпитализировали? Но тогда бы с ним был телефон, он бы нашёл способ связаться. Нет, это было что-то другое. Что-то, что сломало его изнутри.

На следующее утро я уже собирался ехать к нему домой, ломая наше негласное правило не вторгаться в личное пространство без приглашения. Рука тянулась к ключам, когда телефон наконец вибрировал.

Не звонок. Снова голосовое. Короткое, всего три секунды.

«Встретимся. В кофейне. Час.»

Тот же сдавленный голос. Без приветствия, без просьбы. Просто констатация. И от этого стало ещё страшнее.

Я пришёл первым. Занял наш столик у окна, тот самый, с которого видна площадь и тот самый злополучный особнячок. Теперь я смотрел на него не как на архитектурный курьёз, а как на возможную деталь чужого кошмара. Он стоял на своём месте, невозмутимый и прочный. Каменная насмешка.

Егор вошёл бесшумно. Я не сразу его заметил. Он стоял в дверях, словно не решаясь пересечь границу привычного мира. Он был в том же пальто, что и всегда, но оно висело на нём, как на вешалке. Лицо серое, невыспавшееся. В глазах — та самая пустота, которую я слышал в его голосе.

Он подошёл и опустился в кресло, не глядя на меня. Его руки лежали на столе, и я видел, как мелко дрожат пальцы.

Молчание затягивалось. Он смотрел в окно, я — на него. Ритуал нашего общения был нарушен. Не было шутки, нетерпеливого «ну?», обмена новостями. Была только тяжёлая, звенящая тишина, которую нужно было чем-то наполнить. И я понимал, что начинать должен он.

Наконец, он повернул ко мне лицо. В его взгляде было что-то новое — не упрямство фанатика, а растерянность учёного, столкнувшегося с явлением, опровергающим все законы физики.

«Я думал, ты не придёшь», — его голос был хриплым шёпотом.

«Ты звал», — просто сказал я.

Он кивнул, медленно, как бы проверяя, держит ли ещё шея.

«Ты же не веришь ничему из того, что я говорю. О заговорах. О банках».

«Я верю тебе», — поправил я его. — «А не твоим теориям. Это разное».

Он сжал губы, будто от боли.

«А что, если... — он сделал паузу, подбирая слова, — ...что, если теории были коконом? А теперь он порвался».

Он достал телефон. Его пальцы, всё ещё дрожа, с трудом находили нужные иконки.
«Смотри», — прошептал он, и в этом слове была мольба.

Он включил видео. Качество было плохим, снято на скорую руку. Площадь, тот самый ракурс. Люди, машины. И особнячок. Внезапно — не миганием, не искажением — он просто исчез. На его месте был пустырь с чахлой травой. Кадр дернулся, как будто рука оператора дрогнула от ужаса. Длилось это меньше двух секунд. И здание снова стояло на месте, будто ничего и не было.

«Монтаж», — автоматически подумал я. Но голос внутри возразил: Зачем? Ради чего? Чтобы напугать самого себя?

Потом он показал мне скриншот истории вызовов. Среди номеров — один, выделяющийся пустотой. Строка «Неизвестный номер», а под ней — единственное СМС: «Проснись». И больше ничего. Номера как будто и не существовало.

«Я перезванивал», — голос Егора был плоским. — «Нет такого номера. Его не существует. Оно стёрлось».

Я отодвинул телефон. В голове стучало: «Бред. Галлюцинация. Совпадение». Но я смотрел на Егора — на его впалые глаза, на исчезнувшую уверенность — и понимал: это не бред. Это рана. Что-то ударило в самую сердцевину его мира, и мир дал трещину.

И тут я вспомнил.

Вчера. Пока я ждал его звонка. Я смотрел в окно на пробку. И видел... кошку. Рыжую. Она перебегала дорогу между машинами. И на мгновение... на одно мгновение... её не стало. Просто пустой асфальт. Я моргнул, списав на усталость, на игру света.

Теперь эта картинка встала перед глазами с леденящей ясностью.

Я поднял взгляд на Егора. Он смотрел на меня с немым вопросом, и в его глазах читалась та же догадка. Он увидел моё замешательство. Увидел, как рухнула стена моей рациональности.

«Ты тоже видел», — не спросил, а констатировал он.

Вот она, кульминация. Не в исчезнувшем здании. Не в призрачном СМС. А в этом молчаливом признании, которое повисло между нами. Его паранойя и мой скепсис столкнулись и разбились вдребезги об одно и то же необъяснимое нечто.

Я не нашёл слов. Я просто медленно кивнул.

И в этот момент наша дружба, всё наше прошлое, все споры о реальностях — всё это перестало иметь значение. Мы сидели по разные стороны стола, но нас связала новая, тёмная и незнакомая территория. Территория, для которой у нас не было карты.

Он не улыбнулся. Не сказал «я же говорил». В его глазах не было торжества. Был лишь немой ужас от того, что он оказался прав в самом страшном из своих кошмаров — в том, что никакого кошмара нет. Есть лишь тихий, равнодушный сбой в матрице бытия.

Я отвёл взгляд и снова посмотрел на площадь. На людей, спешащих по своим делам. Они не видели. Они жили в своём старом, прочном мире, где здания не исчезают, а номера в телефоне не стираются сами собой. А мы с Егором сидели в аквариуме из нового стекла, отделённые от них невидимой, но непреодолимой стеной. Мы стали заложниками тайны, которая, возможно, даже не удостоила нас своим вниманием.

«Что теперь?» — спросил он, и это был уже не его голос, а голос ребёнка, потерявшегося в тёмном лесу.

Я посмотрел на свои руки. Они были тёплыми, живыми. Я чувствовал вкус кофе на языке, шероховатость керамической чашки. Всё это было реально. Или это была лишь сложная, детализированная условность, которую кто-то — или что-то — позволило нам считать реальностью?

«Теперь...» — я сделал паузу, понимая, что следующие слова изменят всё. — «...теперь мы становимся теорией заговора для самих себя».

Мы больше не могли доверять миру. Мы могли доверять только друг другу. И этому странному, хрупкому союзу двух сломанных карт реальности.

Я встретился с ним взглядом. И впервые за много лет между нами не было спора. Было соглашение. Молчаливое и страшное.

Мы допили кофе. Поднялись. И вышли на улицу — в тот самый мир, который только что предал нас. Но теперь мы шли по нему иначе. Как двое слепых, ведущих друг друга через город, которого больше не видят, но в существовании которого вынуждены верить. Потому что альтернатива — смотреть в ту самую пустоту, что прячется за фасадом особняка, — была куда страшнее.

А за спиной у нас, в тёплом свете кофейни, на столе оставались две пустые чашки. И трещина между ними — почти невидимая, но уже никогда не зарастающая.

P.S. Эта глава — эксперимент с жанром. Мы уходим от чистой психологии в область, где реальность становится зыбкой. Интересно, ваше восприятие сюжета изменилось? Вы верите, что нечто подобное могло бы произойти, или для вас это чистая метафора внутреннего кризиса?

Путеводитель по книге «Всё не так как кажется» http://proza.ru/2025/11/02/2039