Ужаленная принцесса и яд амфисбены

 De natura amphisbaenae (О природе амфисбены)

Лукан Марк Анней в поэме своей «Фарсалия» описывает змея о двух головах, ползущего в обе стороны разом. Плиний нарекает его амфисбеной — от греческих слов «двояко идущая». Исидор Севильский в «Этимологиях» добавляет: сие существо имеет голову на хвосте и на челе, и не ведает, куда ползти, ибо обе головы желают командовать.
Но вот чего не ведали древние: яд амфисбены не убивает. Он делает нечто худшее.
Тело твое становится камнем — живым камнем. Дышишь, слышишь, видишь, чувствуешь каждое прикосновение. Но не можешь пошевелить даже веком. Александрийский физиолог,  манускрипт коего хранится в библиотеке монастыря Святого Антония, пишет: «Ужаленный амфисбеной становится свидетелем собственной смерти, запертым внутри себя, как монах в затворе, но без надежды на спасение души».
В пустынях Аравии, где песок хранит следы лишь до следующего ветра, где солнце выжигает мысли из голов безумцев, водятся эти твари.

Как принцесса Эрминия была ужалена

Эрминия, дочь графа Балдуина Эдесского, сопровождала отца в дипломатическом путешествии к эмиру Мосула. Караван шел медленно, останавливаясь у каждого колодца. Принцесса была молода — семнадцать весен — и любопытна сверх меры, как все девы благородной крови, которым мир кажется книгой с картинками.
У развалин древнего набатейского города она отстала от каравана. Хотела увидеть мозаику, о которой рассказывал проводник. Вошла в полуразрушенный храм, где колонны торчали из песка, как ребра великана.
И наступила на амфисбену.
Существо было невелико — в локоть длиной, чешуя цвета песчаника. Обе головы вскинулись одновременно. Одна вонзилась в щиколотку принцессы. Вторая уполз... нет, ускользнула... нет — существо просто исчезло в расщелине, оставив за собой след, похожий на букву S, написанную дважды в разные стороны.
Эрминия успела закричать. Только один раз.

Рыцарь, монах, купец

Игнатиус де Монфор, рыцарь ордена Святого Лазаря, охранял принцессу по приказу ее отца. Когда он нашел Эрминию, девушка лежала на песке с открытыми глазами. Дышала. Сердце билось под ребрами. Но тело было недвижимо, как у статуи.
Глаза ее двигались. Только глаза. И в них был такой ужас, что даже Игнатиус — видевший Аскалон и резню при Хаттине — отвернулся.
«Живой труп», — прошептал монах Лука, врачеватель из монастыря Святой Екатерины, присоединившийся к каравану. Он был мал ростом, сух лицом, но глаза имел зоркие. Пальцами ощупал место укуса. — «Амфисбена. Знаю по описаниям. Мы должны добыть противоядие, или через три дня ее сердце остановится. Она будет чувствовать, как умирает».
Третьим был купец Рушд ибн Яхья — торговец пряностями из Дамаска, чей караван шел тем же путем. Толстый, благодушный, с золотыми кольцами на каждом пальце. Но глаза хитрые, как у лисицы.
«Мирра», — сказал Лука, листая потрепанный свиток. — «'Александрийский физиолог' говорит: дым от сожженной мирры изгоняет яд амфисбены. Но не простая мирра — та, что собрана в новолуние у деревьев, где гнездятся эти змеи».
«У меня есть мирра», — Рушд улыбнулся. — «Лучшая в пяти эмиратах. Но собрана она при полной луне, у здоровых деревьев».
«Нам нужно гнездо амфисбен», — Игнатиус посмотрел на пустыню.

Торг под солнцем смерти

Караван разделился. Часть людей осталась с принцессой под шатром. Игнатиус, Лука и Рушд отправились на поиски. Проводник-бедуин, старик с лицом, испещренным морщинами, повел их к вади — высохшему руслу, где росли чахлые акации.
«Там», — ткнул он посохом в ближайшее дерево.
Под корнями зияла нора. Из нее струился странный запах — сладкий и тошнотворный одновременно, как у гниющих фиников.
Лука опустился на колени у входа. Достал щипцы и длинный крюк. «Мне нужно схватить кусок смолы от дерева над гнездом. Именно она впитывает яд и становится противоядием».
«Осторожно», — прошептал бедуин. — «Амфисбены никогда не бывают одни».
Он не успел договорить.
Из норы хлынул поток чешуйчатых тел. Не одна змея — десятки. Они ползли во всех направлениях сразу, обе головы шипели, челюсти щелкали. Одна амфисбена обвилась вокруг ноги Луки. Другая метнулась к Игнатиусу.
Рыцарь выхватил меч, но как рубить существо, у которого нет ни начала, ни конца? Срубил одну голову — змей продолжал двигаться на второй. Разрубил пополам — обе половины извивались независимо.
«Огонь!» — крикнул Лука. — «Только огонь!»
Но в пустыне нет дров.

Доспехи как жертвенный сосуд

А в это время Рушд ехал деловито, погоняя верблюда.
Он вернулся через полчаса. Вел с собой караван кочевников, груженный тюками. «Мирра, — выдохнул он. — Вся моя прибыль. Три года торговли. Выменял у набатеев».
«Но дерево у гнезда! — Лука отбивался от амфисбен посохом. — Нам нужна смола оттуда!»
«Нет времени», — Игнатиус стянул с себя шлем. Потом латы. Потом кольчугу. Под ней, на голое тело, он носил власяницу — грубую рубаху кающегося.
— «Лука, сколько дыма нужно?»
«Чтобы она вдохнула... много. Непрерывно, в течение часа».
Рыцарь посмотрел на свои латы. Они были сделаны миланским мастером — особое железо толщиной в палец, выдерживало удар копья. Полые внутри.
«Разожгите огонь. Внутри доспехов».

Алхимия отчаяния

То, что они сделали, не описано ни в одном манускрипте. Латы Игнатиуса положили на камни плашмя, закупорили все щели глиной из вади. Внутрь набили смолы и мирры — всё, что привез Рушд. И разожгли огонь.
Дым пошел через щель в наруче. Белый, густой, пахнущий одновременно ладаном и горькой миррой.
Принцессу положили над дымящимися латами. Она лежала на носилках, глаза неподвижно смотрели в небо. Игнатиус видел, как слеза скатилась по ее виску. Значит, она всё понимала.
Амфисбены тоже почувствовали дым. Они поползли прочь, оставляя двойные следы. Последняя змея — самая крупная, со шрамом на одной голове — замерла, глядя на Игнатиуса. Рыцарь мог поклясться: в ее взгляде было нечто вроде почтения.

Что было после

Эрминия задышала глубже. Пальцы шевельнулись. Через день она смогла говорить. Через неделю — ходить.

Игнатиус вернулся в Иерусалим без доспехов, в одной власянице. На вопросы отвечал: «Пожертвовал». Больше ничего не говорил. Ушел в пустыню, к монахам монастыря Святого Антония. Говорят, там он переписывал древние рукописи и искал в них упоминания о существах, которым нет имени в христианских книгах.
Рушд разорился, но через год снова разбогател. Теперь торговал не пряностями, а противоядиями. Знал секреты, которым не учат в Салерно.
Лука написал дополнение к «Александрийскому физиологу». Рукопись сгорела при пожаре в монастыре, но один фрагмент сохранился: «Амфисбена есть образ сомнения. Две головы спорят меж собой, куда ползти. Так и человек разрывается между верой и разумом. Противоядие же — жертва. То, что отдаешь безвозвратно».
Что до Эрминии — она прожила долгую жизнь. Родила пятерых детей, основала госпиталь в Акре. Но до конца дней просыпалась по ночам от одного и того же сна: она лежит в песке, не может двинуться, а над ней склоняется змея с двумя головами. И обе головы шепчут одно и то же: «Ты всё ещё с нами».
И тогда Эрминия шевелила пальцами — просто чтобы убедиться, что может.