Один день из жизни военного врача

                I
Весной 2001 года я служил военным врачом в спецподразделении внутренних войск МВД. В тот день мы проводили контртеррористическую операцию в Старых Атагах. Весна еще не успела растопить лед, прохладный ветер гулял по ущельям, а свинцовые тучи скрывали белоснежные вершины гор. Кавказ тогда был охвачен войной, долгой и мучительной. Эти земли у подножия величественного Эльбруса были не только красивы, но и полны тревоги.
Перед операцией командование получило данные разведки: в селении Старые Атаги скрывались главари бандформирований. Напряжение росло, как тугая пружина. Операция обещала быть сложной, но мы понимали: от наших действий зависит будущее этого израненного края и всей страны.
В тот прохладный весенний день, когда солнце едва пробивалось сквозь туман, наши подразделения цепочкой прочесывали селение. Впереди шли саперы, за ними — солдаты и офицеры, методично проверяя каждый дом, каждый сарай.
Тишина давила на уши. Казалось, само время замерло в ожидании.  Война – это не только стрельба и взрывы, это страшное зло, сломанные судьбы, разрушенные мечты и бесконечная боль. И мы все, солдаты, боевики, старики и дети, стали заложниками этой боли.
Местные жители безучастно смотрели на происходящее, но в воздухе ощущалось напряжение. В глазах некоторых читались недоверие и робкая надежда. Они одновременно боялись нас и ждали помощи. Мы старались наладить контакт, убедить их, что пришли как защитники, а не враги. Некоторые, рискуя жизнью, пытались помочь, но страх наказания сковывал многих. Однако для многих — это стало лучом надежды — надеждой на то, что операция по восстановлению конституционного порядка положит конец хаосу в республике.
В те годы не закон определял жизнь и благополучие людей. Всевластным правителем был автомат Калашникова и пистолет Макарова, а также европейские и американские винтовки. Все они безраздельно властвовали. С оружием в руках человек был хозяином жизни, без него он становился бесправным рабом. Оружие было повсюду: в каждом дворе, за каждым углом. Это смертоносное детище советской военной инженерии стало частью повседневной реальности. Дети играли с гильзами, как с игрушками, а взрослые решали споры с помощью аргументов, которые АК высказывал убедительнее любых слов. Законы не действовали, а единственным мерилом справедливости был калибр. Сильные диктовали правила, а слабые подчинялись, если хотели выжить. Государство, которое когда-то обеспечивало порядок, превратилось в бледное воспоминание о стабильности и безопасности. Люди жили одним днём, вздрагивая от каждого шороха и опасаясь ночи, когда улицы становились ареной для банд мародеров. Каждая семья, у которой была возможность, обзаводилась личным автоматом — символом борьбы за выживание. Но даже это не гарантировало безопасности.
Подразделения крались по узким улочкам поселка. Их взгляды были устремлены к горизонту. Крепкие кирпичные дома стояли вдоль дороги, как крепости, храня свои тайны. Саперы прощупывали каждый уголок, вселяя осторожную уверенность. Солдаты и офицеры тщательно осматривали каждый клочок земли, изучая дома, как древние манускрипты. Напряженная тишина висела в воздухе, словно ожидая невидимой угрозы. Любой шорох или скрип эхом отзывался в натянутых нервах.
Я установил полевой медицинский пункт рядом с командно-штабной машиной. Моя задача — быть готовым ко всему, защищать раненых и больных. Адреналин кипел в крови, и, несмотря на опыт, я не мог избавиться от предчувствия: каждое мгновение — игра с судьбой. Я поставил свой УАЗ так, чтобы в любой момент быть готовым сорваться и оказаться там, где нужна помощь.
Внезапно тишина лопнула, словно перетянутая струна, и мир захлестнула ярость. Свинцовый ливень пуль, хлёсткий треск автоматов разорвал тишину, оглушая и парализуя сознание. Время застыло в янтарном сиропе, а затем тело пронзила обжигающая волна адреналина. Симфония смерти гремела отовсюду. Мир поплыл, превращаясь в хаотичную мешанину звуков: визгливый треск стрельбы, утробные взрывы гранат, истошные крики боли. Сердце бешено колотилось в груди, словно пойманная птица, отчаянно рвущаяся на волю. Но сквозь животный страх пробивалось отчетливое осознание: есть раненные, и я должен им помочь, я тоненькая нить, связующая жизнь и смерть для раненного солдата. Рация захлебнулась хриплым криком, продираясь сквозь хаотическое нагромождение звуков боя: улица Северная, 39 – раненые! Моя "Буханка" – санитарный УАЗ-396, с салоном на девять душ – взревела звериным рыком и, повинуясь воле водителя, понеслась по указанному адресу. Регулировщики, словно дирижеры в аду, взмахивая отмашками флажков, расчищали путь сквозь огненную карусель. И вот он – двухэтажный особняк из красного кирпича, окруженный неприступной стеной, словно феодальный замок надменного вельможи, бросивший вызов самой смерти. Кованые ворота, изувеченные тараном БТР-80, зияли рваными ранами, повиснув на искромсанных петлях, словно сломанные крылья поверженного ангела. БТР, завалившийся на левый бок с вырванными колесами, изрыгал огненную лаву из 14,5-мм КПВТ, сея смерть и разрушение в ряды противника. С правого борта из бойниц, словно из глазниц адского чудовища, строчили автоматы Калашникова, выплевывая свинец. Над воротами возвышалась триумфальная арка, увенчанная геральдическим щитом с гордым гербом: полулежащий волк с высоко поднятой головой, символ свободы и непокорности, на фоне замысловатого национального орнамента, плавно переходящего в полумесяц с девятью звездами, мерцающими в нижней части, словно надежда в кромешной тьме. По бокам высились сторожевые башни, хоть и декоративные. За забором раскинулся ухоженный сад, словно оазис красоты и спокойствия посреди бушующего хаоса. Подстриженные кусты, выстроившись в ровные шеренги, словно солдаты на плацу, вели к широкой каменной лестнице, величаво взбегавшей к парадному входу. Фонтан с античными статуями, словно осколок древней цивилизации, искрился в центре, разбрасывая хрустальные брызги, словно россыпь бриллиантов, оплакивающих пролитую кровь.
Окна дома были плотно зашторены, скрывая внутреннюю жизнь от посторонних глаз. Лишь спорадические выстрелы из темных проемов выдавали присутствие хозяев. Стоя перед этими вратами, чувствуешь себя не гостем, а незваным вторженцем, посягнувшим на чужую территорию. Домкрепость внушал невольное уважение.
Сгущающийся туман окутывал окрестности, придавая пейзажу зловещий оттенок. Разбитые окна, опаленные стены, изорванная в клочья крыша – шрамы войны кровоточили на лице дома. Замолкший БТР с оторванными колесами хранил на броне следы пуль и осколков – его личную историю самопожертвования и защиты.
Из окна второго этажа вывесили белый флаг — символ капитуляции и перемирия. Это формальная просьба о перемирии, демонстрирующая готовность одной стороны сдаться и договориться об условиях мира.
Солдат, стоящий у входа, указал мне на раненных, которые лежали недалеко под деревом, за кирпичной стеной. Возле них работали санинструктора подразделений, оказывая первую медицинскую помощь. Они наложили жгуты на поврежденные конечности и провели обезболивание. Сквозь шипящий вой помех я вызвал по рации вертушку, захлебываясь, доложил обстановку начмеду группировки, стараясь говорить четко и сжато, чтобы не тратить драгоценное время. Начмед ответил сразу, предложив площадку для эвакуации вертолетом за пределами поселка — место безопасное, расположенное на околице посёлка Старые Атаги. 
Я быстро осмотрел раненных: один из них, сержант, выглядел особенно плохо, он ранен в правый бок и тяжело дышал. Пуля, пронзившая его левый бок, оказалась особенно коварной, пробравшись под бронежилет и доставив невероятную боль. Я принялся за свою работу, в подобных условиях мысль работает во много раз быстрее, а движения ускоряются до предела. Я ощущал ответственность за каждого своего пациента, за каждого бойца, который доверял мне свою жизнь. Я знал, что даже малейшая ошибка может стоить кому-то спасения. Обостренные чувства были на пределе; каждый звук, каждый сокровенный взгляд, обращенный к раненому, словно говорил: "Ты не один". Второму рядовому солдату ранили обе ноги. Я быстро оценивал их состояние. Его состояние было тяжелым, но, к счастью, не смертельным. Хотя пулевые и осколочные ранения, если не оказать первую медицинскую помощь, могли стать фатальными. И пока специальная команда обеспечивала прикрытие, я занялся первой врачебной помощью. Каждая секунда казалась вечностью, но решимость и тренировка давали уверенность. Сержант с ранением груди, молодой парень, был в панике, его глаза блестели от страха. Он лежал, скрючившись на левом боку, там, где пуля, словно змея, проскользнула под броню, оставив зияющую рану. Дыхание его было хриплым и тяжелым, каждым вздохом отмеряя последние секунды. Это напомнило мне о том, что они не просто солдаты, они люди, со своими проблемами и планами на жизнь. Я попробовал его успокоить, объясняя, что он не одинок. Санинструкторы работали слаженно, обезболивающее уже подействовало, и я увидел, как муки на лице раненого начали немного утихать. Но время не ждало, и я приступил к работе. Я собрал все необходимые инструменты, подготовил дренаж для плевральной полости, применяя метод дренирования по "Бюлау", основанный на принципе пассивного всасывания воздуха в закрытой системе, чтобы воздух мог выйти, предотвращая коллапс легкого. Быстро, но аккуратно, я загерметизировал входную пулевую рану, стараясь максимально минимизировать риск инфицирования. Ввел вакцину и антибиотик, я продолжал контролировать его состояние, откорректировав противошоковые мероприятия. «Держись, браток!» — произнес я, стараясь придать ему уверенности, и проколол специальной иглой плевральную полость.  Воздух с шумом вырвался через аппарат Боброва, окрасив фурациллиновый раствор в красный цвет. Больной порозовел, дыхание стало спокойным. Сержант улыбнулся, почувствовав облегчение. 
Второго беспокоила адская боль – обе ноги пронзены осколками. На ногах кровоточили рваные раны. Я зашивал разорванные сосуды, словно латал изорванную в клочья ткань судьбы. Снял жгуты. Вновь назначил противошоковые, обезболивающее, вакцину и антибиотики… Время стало тягучим и ускользающим, словно просачиваясь сквозь переплетение жизни и смерти. Санинструкторы, не теряя ни мгновения, заковывали истерзанные конечности в холодные объятия шин: слева решетчатую шину Крамера, справа деревянную сплошную шину Дитерихса.
Раненые, лежащие на земле, выглядели изможденными. Санинструкторы части работали с максимальной сосредоточенностью. Я видел, как один из них, наклонившись над раненым, говорил слова поддержки, а каждый его жест означал: "Ты не один. Мы сделаем все возможное, чтобы спасти тебя." Водитель вместе с другими бойцами подготовили носилки, мы быстро и осторожно внесли раненых в УАЗ. Стараясь избегать открытых пространств и возможных выстрелов противника, под прикрытием БТР и группы солдат выехали к месту посадки вертолета.
С напряжением ожидал вертолет, его шум был не только звуком надежды, но и сигналом к действию. Время шло, и я знал, что мы должны быть готовы к тому, что нас может ожидать в ближайшие минуты. Пока ждали вертолет, я продолжал поддерживать раненых, стараясь отвлечь их от боли беседой, шутками и спокойным тоном. Я рассказывал, как скоро их будет ждать костюм для выписки и как они смогут вернуться к своим товарищам. Что-то в моем голосе, возможно, показалось им заразительным, потому что один из них, хоть и с трудом, улыбнулся. В эти моменты я понимал: медицина — это не только знания и навыки, но и человеческое отношение, умение быть рядом с теми, кто в беде, в тоже время методически контролируя состояние сознания, дыхания и кровообращения.
Наконец вертолет приземлился, не сбрасывая обороты, открылись двери. Из них вышла ангел в белом халате – доктор санавиации. Я передал ей листы сопровождения, заполненные на ходу. Эти специальные формы отчетности заполняются быстро, нужно лишь подчеркнуть то, что уже сделано. Погрузка заняла секунды, и вертолет улетел.
 
 
                II

Я вернулся на поле боя, все стихло, арестованных увезли. БТР ещё ремонтировала группа солдат, но стоял он уже прямо. Я нашел укромное место, присел на поваленное дерево. Достал термос с кофе, сделал несколько глотков обжигающей жидкости. Тепло разлилось по телу, ненадолго отвлекая от кошмара. Закрыл глаза, пытаясь отгородиться от окружающего ужаса, но перед глазами снова и снова всплывали лица раненых, их стоны, их мольбы.
Я, прикрыв глаза и засыпая, подумал: "Доктор санавиации в белоснежном халате. Какая ирония! В этом мире, где каждый день – война, где смерть дышит в затылок, врачи не носят халаты. Наверное, она ангел, спустившийся с небес, а вместо крыльев у неё скальпели и бинты", – подумал я, засыпая.
Проснулся я от прикосновения, рядом со мной стоял человек в полевой генеральской форме. Я встал и вытянулся по стойке смирно. 
Передо мной стоял генерал Хрулев, командующий проводимой спецоперацией. Я знал его ранее, но так близко видел его впервые. Еще когда я оказывал помощь раненным сегодня, я заметил, как он стоял невдалеке,
наблюдая за моими действиями и санинструкторов. 
Это был пожилой мужчина среднего роста с характерной военной выправкой, плотным телосложением и уверенным, строгим взглядом. Лицо его отличалось правильными чертами: круглая голова с аккуратно подстриженными волосами "бобриком" создавала впечатление простоты и строгости. Карие глаза широко открыты, взгляд пронзительный и властный, что характерно для человека, привыкшего командовать. Густые кустистые брови, прямой узкий нос придавали лицу особую выразительность. Широкий подбородок, гладко выбритый, говорил о решительности характера и твёрдости принятых решений. Генеральская форма, идеально сидящая по фигуре, подчёркивала его высокий статус и уважение к воинским традициям. Каждая деталь его облика – от причёски до одежды – говорила о строгом соблюдении устава и многолетнем опыте военной службы. Я знал его как человека, привыкшего к дисциплине и порядку, обладающего большим авторитетом и заслуженным уважением. Поэтому мой сон мог быть расценен двояко. «Здравия желаю, товарищ генерал!» – громко поприветствовал я вышестоящего начальника. Генерал пожал мне руку и сказал: «Мне понадобится твоя помощь, майор. После операции поедешь со мной в дальний аул, там заболел мой друг. Переночуем там, а утром я отправлю тебя в медсанбат». Отказаться было невозможно. Его облик излучал такую несокрушимую уверенность и мощь, свойственную лишь высшим военным чинам, закаленным в горниле многолетней службы. Я ощутил крепость его ладони, пожав широкую, загрубевшую руку с коротко остриженными ногтями – руку, привыкшую держать оружие и властно отдавать приказы. Он развернулся и направился к ждавшему его автомобилю. В каждом его движении чувствовалась сдержанная, но клокочущая энергия и непоколебимая целеустремленность. Ни тени суетливости, лишь отточенная выверенность жестов. Даже в этой обстановке он сохранял военную выправку, словно стальной стержень держал его спину. Голос – ровный, с металлическими нотками – выдавал в нем командира, прошедшего сквозь огонь и воду. В его речи не было ни единого лишнего слова, каждое высказывание – точный удар, лаконичный и весомый. В памяти всплывали рассказы о нем, об этом человеке-легенде, очевидце и участнике ключевых событий истории. В глубине его глаз, словно в зеркале, отражались отблески былых сражений, триумфов и горьких потерь. За его плечами – долгие годы безупречной службы, беззаветно посвященной защите Родины. Он – живой пример доблести, воплощение мужества и чести. Встреча с ним – это прикосновение к самой истории, возможность ощутить дыхание минувшей эпохи. Он – квинтэссенция силы, дисциплины и безграничной преданности долгу. Генерал до мозга костей, человек привыкший нести бремя ответственности за каждое свое решение и вести за собой людей. Он обладал феноменальной памятью, был образцом кристальной честности и неподкупной порядочности, принципиальным и несгибаемым в отстаивании правды.
Спецоперация завершилась. Техника, словно змея, вытянулась в колонну. Личный состав занял места согласно штатному расписанию. Мое место – фельдшер 301-го полка. Его, вместо меня, назначили фельдшером колонны, ответственным за медицинскую помощь в пути. Колонна тронулась, а я направился к УАЗ «Хантер» генерала Хрулева. 
Этот автомобиль — рабочая лошадка спецоперации. Его внешний вид представлял собой удручающее зрелище. Выцветший серый брезент, изрешеченный дырами, уныло навис над кузовом. На полуоткрытых окнах болтались видавшие виды бронежилеты. Такие же, грубо примотанные проволокой, приторочены на спинках задних сидений. Внутри царил хаос, пропитанный тошнотворным запахом пролитого бензина.
Это был не просто автомобиль – броневик-ветеран, живой памятник войне, символ несгибаемого труженика и помощника в ратных делах, способного выжить в аду, последнее пристанище для тех, кто видел такое, что другим и не снилось, и потому ничего больше не боялся. Мы ждали генерала, и тишина, словно саван, окутала все вокруг, лишь изредка нарушаемая порывами ветра, проникавшими сквозь рваные раны в брезенте. Время словно застыло в ожидании генерала. Возле машины, неподвижные, как каменные стражи, замерли два бойца спецназа – охрана и живой щит генерал-майора. Могучие, словно вековые дубы, с телами, выкованными из стали и мускулов, они были увешаны оружием, словно новогодняя елка игрушками. Холодно поблескивали клинки ножей, угрожающе чернели стволы пистолетов Стечкина, хищно щурились глушители автоматов Калашникова с подствольными гранатомётами. За плечами каждого воина возвышался РПГ, словно олицетворение неотвратимой разрушительной силы. Двенадцать магазинов с патронами и пара подсумков с гранатами завершали их устрашающий облик, источавший ауру смертельной опасности. Один их вид вселял леденящий душу ужас.
Я втиснул свою медицинскую сумку в багажник, и без того забитый под завязку какими-то коробками, сумками и мешками. С помощью водителя, кряхтя и чертыхаясь про себя, я кое-как пристроил свою поклажу. Резкий выкрик генерала: «По местам!» – заставил вздрогнуть. Я протиснулся на заднее сиденье, где двое спецназовцев, словно тиски, сжали меня с обеих сторон своей внушительной массой.
Машина рванула с места, и я, не успев толком устроиться, почувствовал, как меня вдавило в спинку сиденья. Спецназовцы молчали, их суровые лица ничего не выражали. Только напряженные мускулы выдавали их готовность к любым неожиданностям. В голове роились вопросы: куда мы едем и зачем? Но задавать их сейчас, в этой атмосфере суровой сосредоточенности, казалось неуместным. Я знал лишь одно: меня бросили в эту машину и везут в неизвестном направлении. Извилистая дорога пролегала сквозь чащу леса. Заходящее солнце бросало свои лучи сквозь плотные ветви, придавая окружающему виду мрачный и потусторонний оттенок. Безмолвие прерывалось лишь монотонным звуком двигателя и обрывистыми указаниями генерала по радиосвязи, который руководил колонной, находясь впереди. Чем глубже мы продвигались в лес, тем сильнее становилось беспокойство. С каждым поворотом плохо асфальтированной дороги деревья казались все выше, а тени — гуще. Чувствовалось, как лес дышит, наблюдая за нами своими невидимыми глазами.
Внезапный визг тормозов прорезал тишину, и УАЗ «Хантер» замер перед рухнувшим деревом, преградившим путь. Из лесной чащи, словно из-под земли, возникли тени – вооруженные люди. Мохнатые папахи, гордо венчавшие их головы, выдавали сынов гор. Грубые овчинные шубы соседствовали с потрепанными стегаными черкесками, на поясах сверкали кинжалы. Около двух десятков бородатых лиц, искаженных неприкрытой злобой, смотрели на автомобиль сквозь прицелы автоматов. Бурки, словно крылья воронов, добавляли мрачности этому внезапному сборищу.
Спецназ, затаившись в салоне, приготовил оружие. Но ситуация казалась безнадежной: стальной капкан вокруг автомобиля, плотное кольцо автоматных стволов снаружи.
Наэлектризованное напряжение сдавливало воздух в салоне. Стук сердец, казалось, барабанил в ушах, заглушая все остальные звуки. "Всем тихо, оружие не трогать", – приказал генерал. В его голосе звучала стальная решимость, смешанная с ледяной яростью. Он знал цену каждого своего слова. Приоткрыв окно, он заговорил ровным, спокойным голосом: "Кто здесь старший?"
От толпы отделился высокий молодой человек в белой папахе и белом полушубке, с кобурой и серебряным кинжалом на поясе. Лицо его было изрезано шрамом, а в глазах полыхала ненависть. "Я здесь старший. Вы кто такие и что вам нужно на моей земле?" – прорычал он, сжимая в руке пистолет Glock 17. Спокойствие сохранял лишь генерал. Он невозмутимо вышел из машины и пригласил командира для переговоров. Не отрывая взгляда от генерала, руководитель боевиков медленно подошел к генералу. В его глазах читалась смесь настороженности и вызова.
Дверь автомобиля оставалась открытой, и мы слышали разговор.
— Кто вы такие и что вам здесь нужно? — спросил генерал Хрулев, его голос звучал уверенно и властно, несмотря на напряжённую обстановку.
Командир боевиков прищурился, изучая генерала.
— Это наша земля, и мы решаем, кто здесь ходит. Вы нарушили границы нашей территории. Объясните свои намерения.
Генерал выдержал его взгляд, не дрогнув.
— Мы едем на переговоры с вашим командующим, генералом Салманом Абдулхалаковичем Хайхоровым. Он обещал, что дорога будет свободна, и я могу безопасно проехать. Мы спешим и должны продолжить путь.
— Мы не подчиняемся генералу Хайхороеву, — ответил молодой командир. — У нас свой командир — Хаттаб. Он приказал перекрыть дорогу и никого не пропускать.
Повисла напряжённая пауза. Боевики Хаттаба известны своей жестокостью и хладнокровием, что добавляло особую остроту к неустойчивости ситуации. Однако в эту сложную минуту генерал проявил недюжинную храбрость и интуицию. Он демонстративно отдал команду внутрь автомобиля: «Всем сохранять хладнокровие и выдержку». Было очевидно, что важность переговоров в таких условиях сложно переоценить. Генерал знал, что силовой сценарий может привести лишь к необратимым последствиям, поэтому он решил договориться о безопасном уходе.
Молодой командир ваххабитов внимательно изучал генерала, пытаясь понять его намерения. Но имя Хайхороева произвело на него сильное впечатление, и голос его стал мягче.
Все равно генерал понимал, что ситуация остается критической. Имя Хаттаба звучало как приговор, намекая на возможный исход боестолкновения. Но он не мог позволить себе отступить. Он настаивал, что сорванные переговоры могли иметь катастрофические последствия для всего региона.
— Хорошо, — ответил генерал, голос его звучал ровно, хотя внутри бушевал ураган. — Я понимаю сложность вашей ситуации. Но передайте Хаттабу: я направляюсь на переговоры, от которых зависит будущее наших народов. Генерал Хайхороев дал слово о моей безопасности, и я верю, Хаттаб оценит важность момента.
Молодой командир нахмурился, словно тяжелые думы свили гнездо у него на лбу. В глазах металось сомнение – приказ Хаттаба против уважения к Хайхороеву. Он словно разрывался между двух огней.
— Я должен связаться с Хаттабом, — наконец произнес он. — Пойдем к рации. Коротким жестом он отдал приказ, и боевики, словно растворяясь, ушли в тень, уступая дорогу к палатке, где ждала рация. Генерал следовал за ним, внешне непроницаемый, но внутри бушевал шторм предчувствий. Он знал: от этого разговора зависят не только его личная судьба, но и хрупкие надежды людей в автомобиле. Через несколько минут он вернулся к автомобилю, сопровождаемый четырьмя парами глаз, которые охраняли УАЗ с четырех сторон – четыре прицела, неотступно следящих за каждым его движением.
Четыре тени с автоматами, готовыми к бою.
Генерал, не оборачиваясь, бросил через распахнутую дверь: «Доктор, возьмите сумку – за мной». Спецназовец справа, словно призрак, перехватил автомат в левую руку, мгновенно распахнул дверцу и бесшумно выскользнул из машины, оставив оружие в салоне. Я последовал за ним, вынул из багажника медицинскую сумку и двинулся следом за генералом. Палатка притаилась в складках горного рельефа, в небольшом углублении, скрытом от любопытных глаз. Это была палатка родом из стран НАТО. Эти творения современной инженерии поражали продуманностью и комфортом, но требовали бережного обращения и постоянной заботы. Совсем иное дело – наши, тяжелые и неуютные, но надежные и неприхотливые, пусть и уступающие в технологичности. Их палатка делилась на тамбур и три отсека, разгороженных нейлоновыми перегородками и пластиковыми дверями. Печки-буржуйки не было, но в воздухе ощущалось приятное тепло, исходящее от тепловентиляторов. Где-то вдали, невидимый и неслышный, урчал генератор, даря этому маленькому дому электрическую жизнь.
В первом отсеке, у радиостанции, среди аскетичной обстановки – шкафа и сейфа – коротали время радист и дневальный. Меня пригласили во второй. Там, в полумраке, высились койки в три яруса. На одной из них, скорчившись от боли, лежал пожилой человек. Простреленная голень пульсировала и сильно болела, и стоны вырывались у него против воли. "Несчастный случай, – сухо бросил молодой командир ваххабитов. – Доктор, окажите помощь.
Завтра доставим его в больницу".
Со мной остался дневальный, он же был в отряде санинструктором. Я принялся за работу. Обезболивание, общее и местное, лишь притупили страдания. Первичная хирургическая обработка раны обнажила рваные, кровоточащие края. Я ушил зияющие сосуды, наладил инфузионную терапию, ввел антибиотик, провел вакцинацию. Санинструктор, словно тень, предлагал свои медикаменты из европейского медицинского ящика НАТО. На рану наложил повязку с повидон-йодом, извлеченную из этой сумки. Там же я нашел гипсовые бинты и, не теряя времени, соорудил удобную лангету – больной отчаянно нуждался в серьезной иммобилизации. Я работал, а напряжение в воздухе звенело. Краем уха ловил обрывки разговора из первого отсека. Командир боевиков докладывал о нашей группе и цели визита. В ответ раздался грубый, прокуренный бас, словно голос из преисподней: "Хайхороева в окрестностях нет. Врут. Разоружить и доставить в лес." Вмешался генерал. В его голосе клокотала ярость, едва сдерживаемая стальной выдержкой: "Вы отдаете себе отчет в срыве переговоров?!" Сорвать переговоры… Это был не просто провал, это была бездна, в которую рухнула хрупкая надежда на мир. Похороненные жизни, развязанная война – все это ложилось на плечи этого прокуренного голоса, отдавшего приказ о захвате. Генерал сорвал тангенту микрофона: "Кто говорит?! – прорычал он, давя в себе гнев. – Назовите себя!"
В ответ – лишь предательское молчание, нарушаемое лишь треском помех в динамике. Генерал продолжил, силясь сохранить видимость спокойствия: "Вы понимаете, что своими действиями ставите под угрозу жизни людей? Вы срываете мирный процесс!"
Снова тишина, тягучая, как предчувствие беды. Генерал почувствовал, как по виску медленно стекает капля холодного пота. Он знал, что времени у них – песчинки. Ускользающие сквозь пальцы. Каждый час, каждая минута могли стать последними для кого-то.
«Я генерал Хрулёв, представитель командования объединенной группировки войск», – произнес он, чеканя слова, словно отливая их из стали, – «Я требую немедленно освободить группу переговорщиков и обеспечить их безопасный проезд к линии разграничения. В противном случае вы будете нести полную, без всяких оговорок, ответственность за последствия».
Тишина, словно саван, накрыла эфир, давила на барабанные перепонки, становясь почти осязаемой. Наконец, эту звенящую пустоту разорвал скрежет помех, а затем – короткий, презрительный смешок, пропитанный ядовитой ненавистью. «Ответственность? – прохрипел голос, словно вырвавшийся из могильной плиты, прокуренный до самой души. – Вы говорите об ответственности? А кто ответит за наших погибших? За руины, в которые превратились наши дома? За слезы, которыми захлебываются наши матери?
Вы думаете, мы поверим на ваши лживые обещания?»
Связь оборвалась, оставив после себя лишь звенящую, ледяную пустоту. В штабе повисла тишина, тяжелая и удушающая, как предчувствие беды. Генерал стоял неподвижно у радиостанции, словно окаменевший, погруженный в бездну собственных мыслей. Я закончив перевязку вернулся в первый отсек палатки, и генерал-майор Хрулёв поднял на меня свой каменный взгляд. Взгляд уверенного и ответственного человека, взгляд сильный и пронзительный. Его взгляд – это отражение жизненного опыта, закаленного десятками сражений и битв характеров. В нем нет ни тени сомнения или страха, только холодная решимость и спокойная уверенность. Этот лидер видел смерть и знает, что такое настоящая победа, но сохраняет способность хладнокровно анализировать происходящее. Его взгляд лишен суеты, он излучает спокойную силу и уверенность в исходе. В нем нет агрессии, только расчетливость и сосредоточенность. Он словно говорит: «Я знаю, что делаю, и готов к любому повороту».
Этот взгляд – мощное оружие, не менее грозное, чем его армия. Он способен успокоить встревоженных, вдохновить сомневающихся и сломить дух противника до начала сражения. В глазах читается не просто уверенность в победе, а понимание, как ее достичь. Это взгляд матерого волка, пережившего множество испытаний в борьбе за выживание, в котором авторитарная сила сплетена с хищной настороженностью зверя, вышедшего на охоту.
Рядом стоял командир ваххабитов тоже молча оценивал ситуацию. Брови генерала, сдвинутые к переносице, пролегли глубокой складкой. Внешне он сохранял невозмутимое спокойствие, за которым скрывалась железная воля, держащая ситуацию под жестким контролем, не допускающая даже намека на панику или страх. Его глаза сканировали пространство, выявляя малейшие изменения, любой потенциальный признак угрозы. В каждом его движении чувствовалась многолетняя выучка, внутренняя уверенность и готовность действовать решительно и хладнокровно в любой, даже самой критической ситуации.
Когда командир ваххабитов повел нас к нашему автомобилю, я заметил, как он демонстрировал генералу едва уловимые знаки почтения. Звериным чутьем он безошибочно определил, с кем имеет дело. На каком-то инстинктивном уровне он почувствовал в генерале доминирующего лидера и безоговорочно подчинился ему, а не безымянному голосу из радиостанции. В момент встречи взглядов между ними возникла связь, превосходящая простое понимание. Это был не просто генерал, а воплощение неписаных законов, определяющих иерархию, человек, управляющий сотнями тысяч людей и сложной военной техникой. Генерал источал харизму и властность с естественной непринужденностью. Его безупречная форма и лицо, отмеченное печатью мудрости и неиссякаемой энергии, излучали уверенность. Командир ваххабитов ощутил непостижимый груз ответственности, лежащий на его плечах, осознавая, что вскоре ему предстоит принимать решения, которые повлияют на судьбы не только его самого, но и всей группировки.
С каждой секундой он все глубже осознавал, что союз с генералом – это выбор, способный радикально изменить судьбу его народа. И по мере продвижения вперед, страх отступал, уступая место инстинктам, чувству долга и уверенности в том, что сила воли, единство и боевой дух помогут им преодолеть любые препятствия на их долгом и опасном пути к миру.
Боевик медленно ходил вокруг нашего автомобиля. Время тянулось мучительно долго. Напряжение висело в воздухе, готовое в любую секунду вылиться в смертоносную схватку. Но генерал продолжал говорить, искать точки соприкосновения. И его слова находили отклик в сердцах этих ожесточенных войной людей. Я занял на свое место в автомобиле, сумку поставил на колени. Генерал стоял возле своей двери.  Наконец командир ваххабитов сказал: "Хорошо. Мы уберем дерево. Но помните: в следующий раз не ступайте на нашу землю без предупреждения." Он махнул рукой, и несколько человек принялись расчищать дорогу, действуя слаженно и быстро. Вскоре проезд был свободен. Командир снова посмотрел на генерала.
"Счастливого пути."
"УАЗ ик" завелся с первого оборота. Мотор взревел, разрывая ночную тишину. И машина понеслась вперед, вырываясь из смертельной ловушки. Водитель гнал, не разбирая дороги, зная, что опасность не миновала и автомобиль могут расстрелять сзади, верить никому нельзя. Но никто не стрелял. 
Ночь продолжала сгущаться, окутывая все вокруг своей мрачной пеленой. После того как мы отъехали на приличное расстояние, и угроза была нейтрализована, все мы почувствовали большое облегчение, но понимали, что впереди еще длинный путь.
Позже, оглядываясь на свои воспоминания, я отчетливо понимаю, что этот опыт, хоть и был полон страха и напряжения, стал важной частью моего пути. Мы стали свидетелями того, как решительные действия могут повлиять на благополучный исход в жизни людей. Этот период, несомненно, оставил яркий след в моем сознании, как напоминание о том, как редки мир и спокойствие. Общение с местными жителями и сознание того, что мы смогли вернуть надежду в их благополучие, остается одним из самых ценных воспоминаний из моего военного опыта.
 
 
 
А ехали мы действительно к генералу Хайхорову Салману Абдулхалаковичу, который лежал в постели с гипертоническим кризом на фоне эмоционального перенапряжения. Я плавно вывел его из криза и провел профилактику инсульта. Назначил плановое лечение и уже утром он был на ногах. Я обучил женщину фельдшера, которая присматривала за его здоровьем, современным технологиям ведения этого заболевания. После пышного завтрака в нашу честь, за нами прилетел вертолет. Из разговоров я понял, что генерал Хрулев и генерал Хайхоров, были знакомы были знакомы и дружили с моменты окончания военного училища в СССР. Именно это обстоятельство заставило нашего генерала ехать ночью через лес, полный боевиков разных кланов. Его друг был ему очень дорог.
Я, вернувшись в расположение своих войск, навсегда запомнил эту ночь. И понял, что сила оружия – это не всегда лучший аргумент. Иногда, мужество заключается не в том, чтобы идти напролом, а в умении найти общий язык с врагом, даже в самых сложных обстоятельствах. Дипломатия лучший способ решения этих проблем. Она охватывает совокупность практических мероприятий, приёмов и методов, которые используются для достижения целей без применения военной силы.
 
Урок, преподанный кавказской ночью, я вспомнил, когда увидел серого волка, который и семью свою спас, и сам ушел от погони, сохранив жизнь. Конечно, если бы на моем месте был профессиональный охотник, все для серого хищника могло сложиться иначе. Но думаю, и там бы он решил ситуацию максимально правильно, чтобы спасти свою жизнь, ведь ему еще надо было сохранить его молодое потомство, следуя великому инстинкту выживания вида.