Изящная мcтя Клубу пустых обложек

Изящная мcтя "Клубу пустых обложек"

     Давно думала о том, чтобы найти для себя книжный клуб. Мне хотелось не просто читать в одиночестве, а обсуждать прочитанное с живыми людьми — слышать их интонации, ловить взгляды, спорить, соглашаться, удивляться неожиданным трактовкам. Когда я узнала о существовании такого клуба поблизости, обрадовалась: наконец;то появится пространство для интеллектуального общения!

     Но уже на этапе знакомства с правилами меня начали одолевать сомнения. Первое, что бросилось в глаза: клуб позиционировался как сугубо женский. Не то чтобы это было категорически неприемлемо, но сам принцип разделения по гендерному признаку показался мне странным. Почему? В чём смысл такого ограничения? Даже не пыталась озвучить вопрос, убежденная, что получу в ответ неловкую пауза, будто я спросила бы о чём-то неприличном.

     Дальше — больше. Оказалось, что книги для обсуждения на следующей поле текущей встрече выбираются «пальцем в небо». А именно так: участники в конце очередной встречи пишут на бумажках по одному названию книги, которую хотели бы обсудить, записки складываются в чашку, вынимается наугад одна бумажка. Но даже такого выбора в конце встречи (на которую я пришла ВПЕРВЫЕ) не было. А всё потому, что у участниц не сформировавшиеся литературные интересы. Одна ответила, что хотела бы почитать «что-нибудь» про любовь. Другая вообще промолчала, третья сказала, что хочет, чтобы следующая книга была «сюрпризом», четвертая – что она вообще не может назвать ни одной книги, потому что у неё вкусы постоянно меняются. Особо удивил последний ответ. Это как? Ветер в голове?
     Вот у меня тоже меняются вкусы об одной и той же книге – но от этого книга не исключается из «любимых» окончательно и бесповоротно. Пример: после просмотра нового фильма 2025 г. «Лермонтов» (несмотря на полное понимание факта, что фильм чисто авторский), для меня Лермонтов «стёрся». Но от этого роман «Герой нашего времени» не исчез из любимых произведений (разве что сместился с 3 места на 4-ое).
     Констатирующий вышесказанное вопрос звучит так: зачем тогда людям с не устоявшимися литературными предпочтениями посещать книжный клуб?
     В итоге, никакого голосования не было – я предложила на следующем собрании побеседовать о романе Лермонтова «Герой нашего времени», ещё одна участница предложила роман Брэдбери «451 градус по Фаренгейту». Я сказала, что не против.  Другие промолчали. Итог: ожидаемого рандома я не получила. Что покоробило, но я промолчала. Я не против рекомендаций, но мне важно понимать логику. Почему именно эта книга? Что она даёт группе? Как соотносится с интересами тех, кто приходит? После того, как все, «молча» согласились на Браэдбери, я всё-таки задала вопрос: А почему? Ответ был невразумителен: «Каждый читающий человек обязан прочитать книгу Брэдбери «451 градус по Фаренгейту».

     Ещё одним камнем преткновения стала плата за участие — 1;000 рублей за встречу. Когда я пыталась в «Telegram» спросить личные контакты организатора, я получила ответ, что «все вопросы, касаемые клуба, решаются в общем чате». Но мне контакты нужны были именно для того, чтобы выяснить, как бы переводить деньги не наличными? Согласитесь, финансовые вопросы, даже касаемые клуба, не могут обсуждаться в общем чате. В чём я не права? Также, надо учесть, что сумма не копеечная, а вот объяснение, куда идут деньги, отсутствовало. Аренда помещения? Гонорар ведущему? Покупка книг? Хотя книги по ходу каждый участник «заказывает» сам. Ничего из этого не было озвучено.

О формулировке «заказывать» книги.

     Да-да, она «девочка» сказала, - «я уже заказала книгу».
     Она её решила «убить»? Скорее всего, да… «сжечь» (напоминаю: следующая книга для обсуждения - Брэдбери «451 градус по Фаренгейту»). Когда я в шутку написала, что слово «заказала» в таком контексте звучит «стрёмно», на меня такой негатив полился!
     Мой ответ:
     1. «Девочки-малолетки» лет 25 и старше и все «нуяжематери», если у вас «книжный клуб», то учитесь свои мысли выражать правильно! Уважающие себя люди книги НЕ «заказывают», а «покупают», или «приобретают».
     2. А у уважающих себя «истинных книголюбов» такие книги уже давно «ЕСТЬ» в личной библиотеке.
     3. Ответ от участницы клуба: «Мы книги заказываем. Почему бы нет? Нашим детям тоже пригодятся». Мой ответ на это: «Ваши дети при таком отношении книги вообще читать не будут!»
     Итог: Меня задело не просто «неправильное слово», а целое отношение — к книгам, к языку, к культуре чтения. Мне важно, чтобы к текстам и к произнесённым словам относились бережно, а вместо этого я вижу легкомысленность, которую воспринимаю как неуважение. Слово «заказать» в этом контексте звучит плоско и шаблонно, тем самым обезличивая книгу. Я ценю личную библиотеку, историю каждой книги; глубину восприятия. Мне важно не «прочитать», а «прожить» текст. Для меня книга — сакральный объект: она требует уважительного обращения, максимально точного языка, бережного хранения. Для участниц клуба книга — утилитарный предмет: «заказали - прочитали - отдали детям». Я вижу важность деталей, а «девочки» не доросли. Просто другая оптика, надо им очки носить.

     Следом, в чате, я решила пойти другим путём: рассказала, что имею доступ к обширной библиотеке и могу дарить в любом необходимом количестве. Понимая, что дружбу не купишь, мне всё равно казалось, что это могло бы стать решением сразу нескольких проблем: снять финансовую нагрузку с участниц, обеспечить всех текстами, придать клубу дополнительную ценность. Но моя инициатива встретила… напишу, что она встретила… в конечном счёте. А пока одно – ИНИЦИАТИВА ВСЕГДА НАКАЗУЕМА!

     На первой же встрече я попыталась мягко предложить ещё одно изменение  формата. Зачем три часа говорить об одной книге, которую все прочитали? Почему бы не попробовать другой подход: выбрать (на какую-нибудь одну встречу, не обязательно на каждую) небольшой рассказ, прочесть его прямо на встрече — вслух, по очереди, — а потом обсудить по первым не смазанным впечатлениям. Такой формат, на мой взгляд, мог бы оживить процесс, сделать его более динамичным и вовлекающим. Организатор кивнула: «Подумаю», — и я искренне поверила, что диалог возможен.

     Однако всё изменилось, когда я высказала своё мнение о книге, выбранной для первого обсуждения (причем, поскольку я участвовала первый раз, мне пришлось о книге говорить, опираясь на те впечатлениями, которые у меня сформировались давно). Я не ругала её, не оскорбляла вкус других, не пыталась доказать, что она «плохая». Я просто сказала, что она мне не откликнулась, объяснила, почему, привела аргументы. Это была честная, спокойная рефлексия — но она будто сломала невидимый механизм. В воздухе повисло напряжение, улыбки исчезли, а взгляды стали осторожными.

     Еще смутило то, что в моем понимании, «книжный клуб» - это, прежде всего, место, где книги ЧИТАЮТ. Если просто «разбирают по полочкам содержание и персонажей» - то это уже не «книжный клуб».
   
     А потом пришло письмо от организатора. Всего после одной встречи.

     «Обращение», я не хочу с вами спорить. Вас пригласили в уже сформировавшееся сообщество, где всех всё устраивает, и каждая старается поддерживать созданную тёплую атмосферу. Однако для вас здесь то неудобно, то неприятно. Не говоря уже о том, что вы с самого начала очень настойчиво пытаетесь навязывать свои инициативы. В связи с чем делаю вывод, что, к сожалению, нам с вами не по пути, а формат наших встреч вам не подходит. Давайте на этом и разойдёмся. Между тем, желаю вам всего светлого и наилучшего». (Последняя фраза явно была «притянута за уши» и прочиталась как «А в остальном, прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хорошо!»)
     Эта «вежливая» концовка — не жест доброй воли, а защитный ритуал. Они не просто добавили фразу «для красоты» — они ею прикрылись. Не на ту напали! «Вежливо пожелав» - «катиться», я им «вежливо пожелала» «Вариться в своём тёплом бабском котле. И свариться». Я им не «во всех смыслах порядочный» Дмитрий Николаевич Рудин из романа Ивана Тургенева.

     Но… всё же, пока отвлекаться не буду. Перечитывала строки из "электронной писанины" несколько раз, пытаясь понять, где ошиблась. Где было «навязывание»? В не высказанных или высказанных вопросах о правилах? В предложении помощи? В честном мнении о книге? Я не требовала немедленных перемен, не настаивала на своём, не конфликтовала. Я просто хотела быть частью сообщества — настоящей, живой, участвующей.

     Особенно горько было осознавать, что клуб существует всего три встречи. Так это ведь не «сформировавшееся сообщество», как утверждалось в письме, а скорее черновик, проба пера, эксперимент. На таком этапе как раз нужны свежие взгляды, вопросы, идеи. Новые люди могут увидеть то, что уже размылось для организаторов, предложить то, что самим не пришло в голову. Но вместо диалога я получила готовый вердикт: вы не вписываетесь.

     И тогда я поняла: дело не во мне. Дело в том, что некоторые сообщества боятся изменений сильнее, чем консервативной стагнации. Боятся вопросов, потому что они требуют ответов. Боятся предложений, потому что их придётся обдумывать. Боятся честности, потому что она ломает уютную картинку единодушия.

     Я не жалею о том, что попробовала. Этот опыт стал ещё одним уроком. Он показал, чего я точно не хочу: быть там, где моё мнение — помеха, а любопытство — угроза. Где инициатива воспринимается как агрессия, а вопросы — как вызов.

     Теперь я знаю, чего ищу. Я хочу быть там, где вопросы не закрывают, а обсуждают; где предложения не отвергают, а пробуют; где честность не наказывают, а ценят; где новые люди не нарушают атмосферу, а обогащают её; где правила не священны, а гибки.

     Следом, я пришла к другому осознанию: возможно, мне и не нужно искать такое место. Потому что я уже нашла его — в себе.
     И в этот момент вдруг ещё ясней увидела в своей ситуации отголоски судьбы Рудина. Не в мелочах, не в деталях — в самом сердце конфликта: когда живой ум натыкается на застывшую форму, когда желание говорить по;настоящему воспринимается как угроза.

     Рудин, с его пламенным красноречием и философскими обобщениями, нарушает  покой салона Дарьи Михайловны. Его идеи слишком масштабны для быта, его вопросы требуют ответов, которых у окружающих нет. Он не вписывается в сценарий «приятного времяпрепровождения» — точно так же, как я не вписалась в ритуал «тёплой атмосферы» книжного клуба.

     Сначала — первоначальное любопытство. Рудина слушают с восхищением: кажется, он принесёт обновление. Меня тоже приняли — пригласили на встречу.

     Потом — первый сигнал тревоги. Рудин начинает рассуждать о высоких материях, и становится ясно: он не умеет (или не хочет) подстраиваться под бытовые ожидания.  Я задала (или даже не задала, но это чувствовалось) неудобные вопросы о правилах клуба, о плате, о выборе книг — и это вызвало напряжение. Моя любознательность была «прочитана» как подрыв устоявшегося порядка.

     Далее — обвинение в «излишности». Рудина клеймят «пустым краснобаем», хотя он говорит искренне. Его дар слова превращается в недостаток: «слишком много говорит, но ничего не делает». Мне же заявили, что я «навязываю инициативы», хотя я  предлагала практические решения: бесплатные книги, новый формат встреч, прозрачность финансов. Моё желание участвовать стало помехой, потому что требовало от среды реакции, усилий, пересмотра привычек.

     Наконец — исключение из сообщества. Рудина мягко вытесняют: его идеи объявляются «не от мира сего», а сам он — человеком, не способным подстроиться под реальную жизнь. Мне прямо сообщили: «вам здесь не место», потому что я не готова молчать ради сохранения иллюзии единодушия.

     При этом я отчётливо вижу и различия, которые делают мою позицию прочнее. Рудин чаще остаётся в сфере слов и высоких идеалов. Я же предлагала рабочие механизмы: бесплатные книги из личной библиотеки, чёткий формат чтения вслух и обсуждения, прозрачную систему взносов.

     Он невольно становится центром внимания, его красноречие притягивает взгляды. Я же стремилась не к лидерству, а к коллективному диалогу. Мне не нужно было блистать — я хотела, чтобы говорили все.

     Рудин остаётся в пространстве слов. Я переходила к делу: предлагала принести книги, организовать чтение, обсудить правила, интересовалась литературными предпочтениями других участников. Мои инициативы были не риторикой, а шагами.

     Это сопоставление помогло мне осознать главное. Я не одинока в своём опыте. Конфликт живого мышления с ритуализированной средой — вечный сюжет. Моё поведение — не агрессия, а вызов системе. Я заставляла среду задуматься о том, о чём она предпочитает не думать. Отвержение — не про меня, а про страх других. Причина не в моей «неправильности», а в неготовности окружения выходить за рамки привычного. У меня есть опора, которой не было у Рудина: я опираюсь на конкретные действия и внутреннюю уверенность.

     Я пришла в клуб с открытым сердцем. Хотела не блистать, не доказывать своё превосходство, а просто — обсуждать. Слышать других, быть услышанной. Мне казалось: вот оно, место, где книги становятся поводом для настоящего разговора. Но очень быстро я почувствовала, как вокруг меня выстраивается невидимая стена.

     Сначала были недоговорённости. Правила существовали, но их логика оставалась скрытой. Вопросы снизу явно не поощрялись. Я настойчиво пыталась понять: почему именно так? В чём глубинный смысл этих установок? Но мои вопросы словно растворялись в воздухе, не находя отклика.
     И опять вспомнилась «рудинская» ситуация: поначалу его речи завораживали слушателей, пробуждали интерес, но очень скоро начали раздражать — именно своей «излишностью». Он задавал вопросы, на которые у салона Дарьи Михайловны не было готовых ответов, и это вызывало не живой диалог, а тревожное недоумение. Рудин с его пламенным красноречием и философскими обобщениями нарушал покой устоявшегося мира, где ценилось не движение мысли, а соблюдение ритуала приятного времяпрепровождения.

     Затем наступило обвинение в навязчивости. Я искренне предлагала то, что было в моих силах: книги из собственной библиотеки, новый формат чтения, прозрачность в финансовых вопросах. Я не стремилась сломать существующий порядок, а хотела лишь бережно дополнить его, вдохнуть в него новую жизнь. Но мои предложения сначала встретили холодной вежливостью, а затем — прямым отвержением. «Вы пытаетесь навязывать», — прозвучало в мой адрес.

     Эта фраза отозвалась эхом судьбы Рудина: его тоже отвергли за то, что он «слишком много говорит». И в том, и в другом случае за обвинением скрывалось одно и то же — искреннее желание оживить мысль, зажечь настоящий диалог. Только если Рудин оставался в пространстве высоких идеалов и красноречивых формулировок, я предлагала конкретные, рабочие механизмы: не абстрактные рассуждения, а чёткие шаги — бесплатные книги, продуманный формат встреч, прозрачную систему взносов.

     Я никогда не стремилась к лидерству. Не требовала переписать устав клуба. Не вступала в споры ради самого спора. Всё, чего я хотела, — это участвовать по;настоящему, быть частью сообщества, делиться мыслями и слушать других. Но оказалось, что даже такое естественное желание воспринимается как чрезмерное. Оказалось, что простое стремление думать, спрашивать, предлагать что;то новое уже нарушает хрупкую «тёплую атмосферу», потому что оно требует от окружающих того же — думать, отвечать, быть готовыми меняться.

     …Снова посетило ясное понимание: проблема вовсе не во мне. Как и в истории Рудина, корень происходящего — в глубинном страхе среды перед любым движением, перед мыслью, которая не укладывается в привычные рамки, перед человеком, не готовым молчать ради иллюзорного согласия.

     В Дмитрии Николаевиче Рудине я никогда не видела лишь трагическую фигуру, потерпевшего поражение мечтателя. Для меня он — идеал. Не образец «как надо жить», а маяк: человек, который не боялся говорить, даже когда его не хотели слышать. Его красноречие — не пустозвонство, а мужество мысли. Его «излишность» — не недостаток, а достоинство: он не умел — и не хотел — умещаться в узкие границы чужого комфорта.

     Я не стремлюсь повторить его судьбу. Я хочу унаследовать его дух. Ту самую несговорчивость, которую окружающие называют «навязчивостью». Ту прямоту, которую принимают за вызов. Ту внутреннюю свободу, ради которой он платил одиночеством.

     Да, он не нашёл прочного пристанища. Да, его слова часто оставались без отклика. Но именно поэтому он для меня — образец. Потому что остался верен себе даже тогда, когда мир говорил ему «нет». Потому что не превратил свой дар в товар, не смягчил речи ради одобрения, не стал тише, чтобы вписаться.

     И если мой путь чем-то отличается, то лишь тем, что я, в силу своего опыта — и как библиотекаря-библиографа, как антиквара-букиниста, и как литератора (писала профессионально стихи, только недавно стала пробовать себя в прозе) — вижу яснее: пространство для разговора начинается с собственного внутреннего согласия говорить. Не ждать приглашения. Не искать разрешения. Не гасить себя ради «тёплой атмосферы», которая держится на молчании.

     Я не хочу быть «удобной». Хочу быть — как Рудин — неудобной. Хочу говорить громко, когда нужно громко. Хочу молчать, если молчание — форма сопротивления. Хочу задавать вопросы, на которые нет ответов. Хочу оставаться собой — даже если это значит остаться одной.

     Потому что настоящая верность идеалу — не в подражании. Она — в том, чтобы, глядя на Рудина, находить в себе смелость быть собой. Не стать им, а стать собой — с той же внутренней несгибаемостью, с тем же правом на слово, с той же готовностью платить за свободу мысли.

     Теперь я точно знаю: можно быть частью литературного мира, не примыкая ни к одному клубу. Можно любить книги без посредников. Можно вести диалог с авторами и эпохами, не дожидаясь, пока кто;то одобрит мой голос. И этот диалог — не хобби, не развлечение, а профессиональная и личная позиция, выстраданная годами работы с текстами, с редкими изданиями, с собственными рукописями.

     В этом — своя особая полнота. В этом — моя правда. В этом — моё пространство, где нет чужих «нельзя», но есть бесконечное «можно» — потому что я научилась видеть в Рудине не тень прошлого, а свет, к которому стоит стремиться, сохраняя при этом собственный голос, опыт и авторитет.

     Это не начало пути. Это осознанное продолжение — моего профессионального и творческого пути в мире книг. Пути, на котором я несу в себе рудинский идеал: право говорить, право мыслить, право быть неуютной, если это и есть правда. Пути, где каждое слово взвешено, каждая книга — не случайность, а выбор, а свобода мысли — не поза, а профессия.

     Ниже — мой внутренний монолог, созвучный тому, что произносит Рудин «про себя» после разговора с Волынцевым: «Зачем я пошёл к нему? Что мне за дело до него?» Как и он, я ловлю себя на горьком вопросе: зачем я впустила в свою жизнь этот клуб, открыла ему душу, ждала от него чего;то настоящего? Что мне, в сущности, до их ритуалов, до их «правильной» литературности?

     Зачем я пошла в этот бабский книжный клуб? Что мне за дело до него, до них? Пусть варятся в своём уютном тёплом котле — в этой благостной однородности, где все на одно лицо и на один вкус. Да я вообще им желаю свариться там окончательно! Как пожелал бы и Рудин Ласунским — если бы не был столь достопочтенно сдержан.

     Я-то думала, книжный клуб — это про книги. А это, оказывается, про правильный вид на книги. Про то, как надо правильно их любить, правильно обсуждать, правильно выглядеть в кругу «своих».

     Книжный клуб, где книги любят — а людей нет. Где на словах — преданность литературе, а на деле — ритуал без дыхания. Где не слушают, а ждут своей очереди сказать. Где книга становится поводом не для диалога, а для демонстрации «правильного мнения».

     Книжный клуб, где не читают — разбирают. Три битых часа вынимают душу из текста, препарируют сюжет и персонажей, словно это не искусство, а задача из учебника. Кому это нужно? Тем, кто боится живого впечатления, кто прячется за разбором от самого главного — от встречи с книгой как с собеседником.

     Ну что же. Пусть варятся в своём мелком быте. В этой уютной герметичной вселенной, где всё разложено по полочкам: и мнения, и чувства, и даже паузы между фразами.

     Я-то думала: вот место, где слова оживают, где голос каждого добавляет смыслу, где вместе можно увидеть то, что в одиночку не разглядеть. А оказалось — здесь ценят не мысль, а её соответствие неписаным правилам. Не разговор, а вежливый монолог по очереди.

     Я не стану подстраиваться под их «теплоту», которая на деле — просто теплоизоляция от живого разговора. Не буду делать вид, что трёхчасовые схоластические разборки — это и есть любовь к литературе. Не буду ждать очереди, чтобы сказать то, что и так все знают.

     И вот опять ловлю себя на рудинском: «Да, я не могу… Я не умею жить…» — но тут же обрываю себя. Не «не умею», а не хочу так жить. Не хочу подстраиваться под эти мягкие, но железные правила. Не хочу говорить, когда надо молчать, и молчать, когда хочется кричать: «Да посмотрите же, это же не про книгу — это про вашу боязнь живого разговора!»

     Мне не нужно их одобрение. Мне не нужно их «мы». Мне не нужно притворяться, будто я верю в этот ритуал.

     Не хочу жить по их сценарию, где книга — лишь предлог для самолюбования, а искренность — нарушение «тёплой атмосферы». Не хочу делать вид, что трёхчасовые схоластические разборки — это и есть любовь к литературе.

     Да! Не хочу!

     И в этом «не хочу» — не каприз и не обида. В нём — ясность: я не вписываюсь не потому, что «не та», а потому, что не желаю становиться частью ритуала, лишённого смысла. Я пришла за диалогом — а встретила обряд. И знаю теперь: лучше уйти, чем оставаться там, где моё слово не нужно. Где моя мысль — лишний шум. Где моя искренность — нарушение «тёплой атмосферы».

     Так что — варитесь. Варитесь в своём уютном мирке, где книги — повод, а не собеседник, где разговоры — ритуал, а не встреча.

     А я пойду туда, где слова имеют вес. Где молчание — не вежливость, а выбор.  Где вопрос не требует «правильного» ответа.

     И если это делает меня «неудобной» — пусть. Я не стремлюсь быть удобной. Я стремлюсь быть собой.

     P.S. Месть — для стоящих лицом к лицу на поле дуэли. «Мстя» — для прячущих лица за пустыми обложками.

#эссе #литературная среда

     БЛАГОДАРНОСТЬ: Огромное спасибо человеку, который открыл для меня роман Ивана Тургенева "Рудин". Теперь это тоже - мой любимый литературный персонаж.