Софи и кот ч. 7

Переписка с Сайдаром началась для Софи с тишины. Не с пустоты, а с той густой, насыщенной тишины, что бывает в байкальском лесу зимой. Его первое письмо пришло глубокой ночью, когда за окном трещали тридцатиградусные морозы, а лунная дорожка на льду озера казалась единственным путём в другой мир.

Оно пришло не на её скромный блог, а в личные сообщения, с темой: «Об интонациях вашего молчания».

«Уважаемая Софи, — начиналось оно. — Я прочёл ваш этюд «Шёпот льдин». Вы описываете, как они трутся друг о друга, издавая звук, похожий на хрустальный скрежет. Но мне послышалось, что вы описали не звук, а диалог. Что одна льдина говорила другой: «Держись, скоро весна», а та в ответ: «Я не боюсь таять, я боюсь забыть, что была водой». Вы этого не написали. Но я это почувствовал. Спасибо вам за это ощущение.»

Софи перечитала эти строки раз десять, потом закрыла ноутбук.  и, в задкмчивости, прижала его к себе, словно он мог излучать тепло этого письма. Это было точное попадание. Именно так она это и чувствовала, но побоялась написать, сочтя излишне пафосным.

Её ответ был скупым и смущённым: «Спасибо. Я думала, никто этого не заметит.»

Он ответил почти мгновенно, будто ждал у экрана.
«Заметить — моя работа. Я, знаете ли, профессиональный слушатель. Слушатель тишины, слов и пространства между ними. Помните, мы познакомились с Вами на Байкале, в Листвянке.Меня зовут Сайдар.»

Так начался их странный диалог между мирами. Его мир — кабинет в большом городе, заваленный книгами и исписанными листами, где даже пыль на столе, как он утверждал, «лениво философствовала о бренности бытия». Её мир — бескрайняя байкальская гладь, закованная в лёд, и горы, укутанные в белые шубы.

Он присылал ей не советы, а вопросы. Странные, сбивающие с толку вопросы, которые заставляли её мозг работать в непривычном направлении.

«Софи, если бы ваш Байкал был не озером, а гигантским существом, спящим подо льдом, о чём бы оно снились сны? О древних океанах или о будущих кораблях?»

И она, вместо того чтобы писать очередную главу о местных нравах, могла провести весь вечер, глядя на потрескивающий лёд и пытаясь услышать сны великана. И писала ему в ответ целые трактаты, рожденные из этого созерцания.

Он научил её своему главному инструменту — методу отождествления.
«Вы пишете про старого рыбака? Перестаньте быть наблюдателем. Станьте им. Сядьте, согните спину под тяжестью воображаемых сетей. Почувствуйте, как ноют старые кости от влажного ветра. Какими словами он описал бы закат? Не «багровое солнце утонуло в озере», а «небо сегодня потухло, как моя трубка. Надо завтра раньше встать, угли будут ещё теплые».

Она пробовала. И её герои из картонных манекенов превращались в живых людей, с их болью, юмором и тихими странностями.

Как-то раз она поделилась с ним своим страхом: «Я боюсь, что всё, что я пишу — наигранно. Что это просто красивые слова, а не правда.»

Его ответ пришёл через час.
«Правда не живёт на поверхности. Она прячется в корнях. Выкопайте её. Возьмите вашу самую «красивую» фразу и спросите её: «Зачем ты сказана? Чтобы произвести впечатление или чтобы донести смысл?» Будьте безжалостны к словам, но бережны к смыслам. Помните: критика — это фонарь, а не меч. Направьте этот фонарь на свои тексты. Что осветилось?»

Он был её личным Хранителем Диалога, только диалог этот вёлся через тысячи километров, по тонким нитям интернета. Он не писал ей любовных признаний. Однажды он прислал: «Сегодня пил чай. Чашка была тёплой, а за окном шёл дождь. И я подумал, что ваши тексты — это как раз такое сочетание: внутреннее тепло и внешняя, свежая прохлада Байкала. Спасибо, что делитесь этим.»

Софи подошла к окну и приложила ладонь к холодному стеклу. Где-то там, в большом городе, сидел человек, который слышал голоса её льдин. И в этот момент она поняла, что пишет теперь не для воображаемого читателя, а для одного-единственного слушателя. И этот слушатель, как оказалось, слышал абсолютно всё.