Попутчик

          – Здесь свободно?
         
          Вагон почти пуст, а кому-то понадобилось непременно это место! Николай неохотно оторвался от экрана мобильника, поднял глаза. Старик. Нет, не старик. Этому человеку, пожалуй, не больше пятидесяти, но тусклый взгляд и поникшие плечи добавляют своему обладателю пару десятков лет. Хотел было сказать: «Занято», но вместо этого убрал сумку и буркнул:
         – Свободно.
         
          Незнакомец кивнул в знак благодарности и плюхнулся на сиденье. Поёрзал беспокойно, кашлянул, выждал паузу и заговорил снова:
          – Вы уж извините, я понимаю ваше недовольство. Свободных мест полно, и вдруг кто-то нагло вторгается в ваше, как теперь принято говорить, личное пространство. Но мне позарез нужен собеседник, человек, который хотя бы выслушает.
         
          Николай вздохнул, чертыхнувшись про себя. Ну вот. Ещё и собеседник! Теперь придётся битый час внимать сетованиям непрошеного попутчика. Послать бы его куда подальше, да вот никогда этого не умел, проклятая воспитанность не позволяла! Вместо того, чтобы выругаться, спросил осторожно:
          – У вас что-нибудь случилось?
         
         – Даже не знаю, как сказать… Одним словом, мой родственник купил дом.
         
         – Родственник?
         
         – Племянник. Так уж получилось, что из всей родни у меня только он и оставался, ну а я – у него. Ну да не о родстве речь – о доме.
 
          Тоже проблема! Племянник дом купил! И в чём заморочка? Перехватил по-наглому выгодную покупку у дядюшки? Или денег занял у единственного родственника и теперь возвращать не торопится?
          – И что, удачная оказалась покупка? – спросил Николай безо всякого интереса, просто лишь бы что-нибудь сказать. Но собеседник, казалось не слышал его вопроса.
         
          – Андрюха купил его по нынешним временам сравнительно дёшево. После смерти последнего хозяина дом согласно завещанию перешёл к его дальним родственникам, а они, родственники эти, живут в столице и жильём вполне обеспечены, так что неожиданное наследство не сулило им ничего, кроме головной боли: дом старый, вода и прочие удобства, к которым они в столице привыкли, отсутствуют. Участок, конечно, большой, но запущен и зарос наполовину травой, наполовину лесом. Чтобы привести всё это в порядок, нужны и средства, и время, и силы. Да и расположен уж больно неудобно: хоть и в городе, но на самой окраине. Сразу за забором поле какое-то, а там и лес. Вроде и не город уже, а самая настоящая деревня. Вот и постарались наследнички избавиться поскорее от проблемной собственности – тут мой племяш и подвернулся… Дом, скажу я вам, и на самом деле требовал ремонта. Но Андрюхе моему он именно своей одичалостью и понравился. Романтиком был племянничек-то. Художник, творческий человек – что с него взять. У таких завсегда мозги слегка набекрень. Свободным философом себя именовал. Уединения искал. Доискался…
         
          "Надо так понимать, что с покупкой дома у племянника начались проблемы. Или запил «свободный философ» в желанном уединении и до чёртиков допился?" - подумал Николай

         Незнакомец продолжал:
         - Дом ему достался со всей обстановкой: наследникам барахлишко покойного родственника было ни к чему. И вот начал Андрюха порядок наводить, шкафам да комодам ревизию делать: что ещё в хозяйстве пригодится может, а что на выброс за полной, значит, ненадобностью. И в одном из шкафов на полке нашёл тетради. Общие тетради, штук двадцать, а то и поболе. Все исписаны с начала до конца, и почерк у писавшего такой аккуратный, одно удовольствие читать. Поначалу. Потом-то, в последних записях, буквы вкривь да вкось пошли, а под конец слова и вовсе едва разобрать можно было. Позже, когда племянника не стало, искал я те тетради, всё перерыл, но напрасно. Сжёг их Андрюха. Только пепел в печи и остался.
         
          – А что там было, в тетрадках-то? – не удержался, чтоб не спросить, Николай, заинтригованный не столько сожжёнными тетрадями, сколько тоном – ровным, лишённым каких бы то ни было интонаций, которым странный попутчик рассказывал свою историю, – Вы их читали?
         
          – Читал. Это были дневники того старика, что в доме жил. Как я понял, он дом этот купил после смерти жены, а дневник заместо собеседника себе завёл, всякую малость записывал, ни одного дня не пропускал. Даже если в жару лежал, находил силы, чтоб хоть пару строчек черкнуть. Дескать, вот какая коллизия приключилась: простыл и температура под сорок, чайник бы вскипятить, горяченького с мёдом попить, чтоб простуду избыть побыстрее, так за водой сходить некому, а самому не под силу, ломает очень.
          Каждую новую запись старик начинал с отчёта о том, что происходит за окном. Кровать его у окошка стояла, рядом тумбочка, где он тетрадку-то и держал. Проснётся, глаза продерёт, занавесочку приподымет, глянет на двор – что там? – и сразу запишет. Потом встаёт и за дела принимается.
          А хозяйство у него большое было. Огород, скотинка всякая: кролики, десяток курей, ну и петух, конечно. Старик работы не чурался, и вообще, судя по всему, мужик рукастый был. Не самый дом, но пристройки да сараи в одиночку возводил. Беседку тоже. Стройматериал, кстати, он предпочитал из лесу возить. Лес-то вот он, рукой подать! Выберет подходящее дерево – срубит и на прицепе везёт к себе.
          И вот всё это – как сараи строил, как в лес за брёвнами ездил, как и чем грядки засеивал, как своих кроликов и прочую живность содержал – старик обстоятельно день за днём в тетрадочку заносил. Очень скрупулёзно и старательно. Бывают такие люди. Они и в общении такие же – во всякие подробности вдаваться любят. Зануды, иначе говоря. Ну это я так, к слову пришлось.
          Так миновало года три-четыре, может, чуть поболе. И вот как-то по весне надумал он дом перестраивать. Планы подробные чертил – где перегородку поставить, где, наоборот, стенку снести, да две комнаты в одну объединить, чтобы можно было стол большой вместить. Гостей собирался что ли принимать, про то не знаю, хотя хлебосольный был мужик и хорошую кампанию оченно даже уважал. Застолья свои он с особенным удовольствием описывал: кто приходил, да о чём говорили, сколько и чего было принято на грудь, и как, захмелев, развлекались гости дорогие: какие песни горланили, кто кому по ушам надавал и прочее такое. Сейчас не об этом.
          Задумал, значит, старик перестройку дому учинить. Список работ составил: нижние венцы поменять, полы перестелить, комнаты по-другому перепланировать, печку большую снести, чтоб место не занимала, воду в дом провести, канализацию наладить. Чтобы напор в трубах обеспечить собирался на чердак большой алюминиевый бак поставить. Тот бак он важно цистерной именовал. Уж где он его раздобыл, про то не знаю. Чтобы эту самую цистерну на чердаке разместить, нужно было и там кое-что переделать, место расчистить. Да к тому же в люк чердачный не то что бак этот, бочка хорошая не пролезла бы – ещё одна проблемка. Погреб тоже в планах значился: углубить, лесенку новою поставить. В общем, расписал себе работёнку на всё лето, даже и сверх того, и помаленьку принялся за дело
         
          – И что, всё в одиночку? – недоверчиво спросил Николай. – Разве это старику под силу? Ладно ещё перепланировка, а венцы менять – это же брёвна новые подводить надо. Что-то вы малость того…
         
          – Да нет, конечно, не в одиночку, – поморщился рассказчик. – Он же не мелочи всякие переделывать собирался, а задумал, почитай, весь дом по-своему перестроить. Без помощников тут никак, в две руки такие дела не делаются. Но речь сейчас о другом: с той поры, как он принялся за работу, в его тетрадках стали попадаться записи не то чтобы странные, но скажем так, необычные.
         
          – Что значит «необычные»? – спросил Николай. Рассказ незнакомца постепенно увлёк его, он даже мобильник выключил и сунул в карман, тем более, что дорога шла теперь среди леса, и связь всё равно стала нестабильной. – Он что, стихами писать начал ?
         
          – Если бы стихами… – вздохнул попутчик. – Нет, в его дневниках появляется такое, что я поначалу подумал: крыша у старого от одиночества съезжать начала. Судите сами. Через неделю примерно после того, как вся эта каша с переделкой дома заварилась, он написал, что утром по обыкновению глянул в окно – определиться с погодой – и увидел лошадь.
         
          – Кого?
         
          – Лошадь. Пегую лошадь. Бывает такая масть, когда по всей шкуре белые пятна. У коров это обычное дело, а для лошади вроде как отклонение. Так вот, увидел старик рыжую в белых пятнах лошадь. Первая мысль – вытопчет проклятая скотина огород! Выскочил в чём был, куртку только накинул, сапоги впопыхах не на ту ногу надел, прихватил в сенях первое, что попалось – лопату какую-то – и на крыльцо. Огляделся – никого. Обежал, хромая, вокруг дома – никого! Почудилось, выходит? Может, и почудилось, да вот только на земле, ещё сырой от вчерашнего дождя, чётко отпечатались следы лошадиных копыт. Хорошо так отпечатались, чётко, каждый гвоздик на подковах виден. Старик присел на ступеньку, переобул сапоги, чтоб на правильную ногу, пошёл по следам и упёрся аккурат в дверь клети.
         
          – Как лошадь могла уместиться в клети?
         
          – А что такое по-вашему клеть?
         
          – Ну комнатёнка такая, вроде кладовки. Под лестницей. Или нет, под лестницей – это чулан, кажется… А клеть тогда что же? Почему-то мне сразу клетка представляется: маленькая, тёмная, тесная.
         
          – Вот сразу видно столичного жителя! Клетью называют большую пристройку к дому. Там летом в жару спать можно, а зимой это просто склад инструментов, кормов для скотины, мастерская. Хозяйственное, в общем, помещение. Чтобы из дома туда попасть, нужно через сени пройти, а со двора – можно просто через дверь. Вот к этой двери и привёл старика след копыт. Он понятно, подивился: как скотина дверь открыла. Или он сам её закрыть вчера позабыл? Распахнул дверь-то, – а внутри никого. Только курица в углу квохчет. Она, вишь, там устроилась нестись. И никакой тебе лошади. Поспрашивал старик по соседям – никто лошади не видел. Да кто сейчас коняку в городе, пусть и на самой окраине, держать станет?
         
          – Старичок-то у себя на грядках, случайно не коноплю выращивал?
         
          – Я, когда дневник тот читал, поначалу тоже посмеивался, дескать дедуня в лесу не одни маслята с подберёзовиками собирает, а и мухоморами не брезгует. Только зря я смеялся.
         
          – Не хотите же вы уверить меня, будто он эту лошадь на самом деле видел?
          
          – На самом – не на самом, кто скажет? – пожал плечами незнакомец. – Видел. Но ни разу ему не удалось проследить, откуда она приходила и куда девалась. И являлась она ему не только на дворе, а в разных, совсем неожиданных местах. Как-то, отправившись в лес за валежником, старик заметил среди осинок бело-рыжую шкуру. Правда, об этом случае он с сомнением писал: дескать, издалека сослепу мог и не разобрать, лошадь это была или порыжевшие заросли папоротника в снегу. Ноябрь уже был, холодно, снег кое-где лежал.
          А в другой раз, когда старик в поликлинике в очереди к доктору сидел, случайно посмотрел в окно – а за стеклом лошадиная морда. Прямо на него уставилась. Ну это ему, скорее всего, примерещилось: задремал старый, ожидая свой черёд. Не могла же лошадь через весь город за ним в поликлинику притащиться!
         
          Бред какой-то! Этот тип думает, кто-то поверит во всю его чепуху?
          – Вам не кажется, что просто-напросто герой вашего рассказ был больным человеком? К какому он врачу в очереди сидел? Случаем, не к психиатру?

          Незнакомец хмыкнул.
          – Вы можете верить или не верить, воля ваша. Но история ещё не вся. Позвольте, я до конца расскажу?

          Николай вздохнул. Вот привязался! И ведь не денешься никуда! Можно, конечно, в Калязине сойти и до дома на такси добраться. Но не хочется. Пригрелся в вагоне, а на улице пасмурно, ветер. Придётся терпеть. Кивнул: заканчивай, дескать, раз уж начал…

         – С того дня, как старик лошадь впервые увидал, за что он ни брался – всё криво выходило, – продолжил рассказчик, ободренный вниманием слушателя. – Дрель у него была хорошая, аккумуляторная – так аккумулятор заряжаться перестал. Соседа позвал помочь распилить брёвнышки, из лесу привезённые, чтоб балки новые на чердак сделать – сосед пилой по руке себе полоснул. Пришлось бросать всё, везти его к хирургу швы накладывать.

          – Доделал он дом или нет? – Николай краем глаза покосился за окно: долго ли ещё сказки выслушивать, но ничего не увидел: стемнело.

          – Какое доделал! – воскликнул попутчик, не заметив его взгляда. – Не до того ему стало.

          – Что значит – не до того?

           – А то и значит. Бояться он начал. Спал со светом. Окна на ночь занавешивал одеялом, в дверь какой-то дополнительный хитрый замок собирался врезать. Телевизор оставлял включённым на всю ночь. Люди говорили, совсем старик на себя не похож стал: по улице идёт – всё через плечо оглядывается. Вот тогда-то в его записях неразбериха и началась. А вскорости он помер. Сосед зашёл по какой-то хозяйственной надобности, в доме везде свет горит, – это средь бела дня! – а хозяина нигде нет. Ему как-то не по себе стало, позвал приятеля, и стали вдвоём дом обшаривать, старика кликать.

         – Нашли?

         – Нашли. В клети. Мёртвого. Участкового вызвали. Тот особо разбираться не стал, посмотрел: ясное дело, несчастный случай: полез дед на самую верхотуру, лестницу поставил, да с неё и навернулся. Хоть там и не слишком высоко, а неудачно ударился – и каюк.

          – Ну что же, бывает, – пожал плечами Николай. – Старый человек, координация уже не та. Оступился. Не повезло.

          – Может, и так, может, и нет, – вздохнул рассказчик. – Это ж ещё не конец…

          – Ну да, ну да, – кивнул Николай, – вы же говорили, что потом ваш племянник тот дом купил.

          – Он как объявление в интернете увидел – прям загорелся. Созвонился с родными старика, они ему ключи с курьером переслали: некогда им, вишь, сам езжай и смотри! Ну он поехал, дом осмотрел, и пришёл в такой восторг, что и торговаться не стал. Впрочем, хозяева так рады были, что покупатель, наконец, нашёлся, что кажется, готовы были доплатить, лишь бы сбыть стариково наследство. Заплатил Андрюха, значит, сколько просили и перебрался в новое жилище. Он же художник был, вот и задумал в этом доме со всеми своими холстами, кистями и прочим таким обосноваться, чтобы, по его словам, вдали от суеты предаться творчеству. Я помогал ему устраиваться, хотя, надо сказать, совсем не разделял его восторги. Не понравился мне дом. Мрачный очень.
         Вот представьте себе картину. Чёрные от времени и дождей бревенчатые стены. Наличники резные на окнах местами порушились, и осыпавшиеся кусочки валялись там и сям под стеной в траве. Высокое крыльцо – средняя ступенька проломилась посерёдке и края неровные торчат, как гнилые зубы. Тяжёлая входная дверь, разбухшая от сырости. В дом войдёшь – за порогом будто сумерки вечерние, хотя на улице солнце шпарит, в небе ни облачка. В комнатах темно – то ли из-за низкого потолка, то ли из-за стен обитых потускневшей некрашеной вагонкой. Окна давно не мыты. Тюль как пыльная паутина болтается, и занавесочки – не знаю, как и сказать… увядшие какие-то. Но Андрюхе именно это и нравилось. Говорил: «Атмосферу создаёт!» Творческая личность, что с него взять…
          В общем, переехал он туда, стал устраиваться на новом месте. Начал, конечно, со всяких шкафов и кладовок. Много всякого старья там хранилось, старик ничего не выбрасывал, берёг на всякий случай. По мне так всё это разом собрать, да на помойку. Но Андрюха не таков. Он принялся всё перебирать, да рассматривать. Кое-что, конечно всё-таки выбросил, а остальное стал по стенкам развешивать, по полочкам раскладывать. Таз медный с длинной ручкой, ружьё какое-то ржавое, самовар с клеймом «Наследники братьев Баташёвых. Тула» и прочее такое. Я было спросил, зачем ему всё это старьё? – «Для колориту!» – говорит. И мне, дураку, поясняет: «Какое же это старьё? Это винтаж, а то и вообще антиквариат!» А я так понимаю: то что мы с вами ленимся на мусорку отнести – барахло, то, до чего у родителей руки не дошли – винтаж, а уж то, что дедушки с бабушками выбросить пожалели – как раз самый антиквариат и есть. Для коллекционера, может, и клад, а для нормального человека – мусор. Но племянничек мой с увлечением рылся в этих пыльных сокровищах, ни дать ни взять археолог!
          И вот как-то раз, разгребая завалы в клети, заметил он наверху, почти под потолком несколько свежих досок – они выделялись на потемневшей стене, как заплата на старом платье. Похоже, будто окно заколотили. Зачем старику понадобилось к крепкой стене ещё доски прибивать? Ну, отодрал их Андрюха. Под ними оказался прямоугольник примерно метр на два, небрежно закрашенный белой краской, и на этом фоне грубо намалёванная лошадь. Картина-не картина, а вот словно бы ребёнок рисовал или взрослый во хмелю. И лошадь эта, как вы можете догадаться, пегая. Кстати, у этой самой стены старика и нашли. Вот, получается, зачем он на лестницу-то полез: чтобы лошадь досками заколотить, а она его в отместку лягнула. На лбу у него синяк был. Точь-в-точь копыто…

         – Это вы всерьёз? – спросил Николай, ожидая, что рассказчик вот-вот рассмеётся и скажет: «Ну конечно! А вы поверили?»

          Тот не ответил.

          Николай поёжился. Нарисованная лошадь, полоумный старик, свалившийся с лестницы, отпечаток копыта… Ему захотелось, чтобы вся эта нелепая история оказалась глупой шуткой, придуманной лишь бы заполнить дорожную скуку. Чтоб избавиться от неприятного осадка, спросил, изображая иронию:
          – Так может быть, у старика от одиночества начала постепенно крыша съезжать, а тут эта картинка попалась. Насмотрелся – ну и начало мерещиться. Он, кстати, не сильно злоупотреблял? Вы там что-то о застольях говорили. Может, белая горячка?

         – Любить хорошую компанию, не значит самому быть алкашом, – строго заметил попутчик. – А племянник мой, так вообще даже пива в рот не брал, но и ему…

          – Что, лошадь мерещиться начала?

          Безымянный попутчик продолжал, словно не заметив вопроса:
          – Он ведь тоже принялся дом перестраивать. Место ему нужно было для рисования, вот он и задумал клеть приспособить. Помещение большое, потолок высокий, можно даже галерею по периметру соорудить, чтобы картины свои развесить. «Хочу, – говорил, – сделать из бесполезного захламлённого пространства современную студию, чтоб и работать было комфортно, и друзей-художников не стыдно было бы пригласить».
          А сделать предстояло не так чтобы мало: утеплить стены и потолок, полы нормальные настелить, окна прорубить – с северной стороны, чтобы освещение, значит, правильное было, – у них, у художников, так принято. Взялся он горячо, а спустя неделю-другую вдруг заявляется ко мне с тетрадками этими. «Читай, – говорит, – и скажи, что ты об этом обо всём думаешь». Вот тогда я их, дневники стариковы, и прочитал. Мне, как и вам, поначалу вся эта история с лошадью бредом больного человека показалась, так я Андрюхе и сказал. А он кривенько этак усмехнулся, да и говорит: «Больного, значит? А если я ту лошадь своими глазами видел?» Не поверил я ему, думал разыгрывает, шутки шутит. А он упёрся. «Поехали, – говорит, – со мной. Сам посмотришь». Поехали.

          – И что? Увидели вы лошадь?

           – Нет. Тогда не увидел. Картину только. Посмеялся я над Андрюхой. И предложил картинку ту в мишень превратить. Чтобы отпугнуть лошадь, что ему мерещилась, дротиками в неё кидать, ну, знаете, забава есть такая, дартс называется. А он посмотрел на меня странно так, и ответил: «Так я же пробовал. Только знаешь, вечером я её всю дротиками истыкаю, аж краска трескается, а утром посмотрю – ни царапинки!» Ну я пошутить решил, да и говорю: «Ты сказывал, ружьишко отыскал? Вот возьми его да пальни в картинку-то. Посмотришь, пропадёт след к утру или нет».  И кто меня только за язык тянул! Я пошутил, а он всерьёз за эту идею ухватился. «Вот, – говорит, – хорошо ты, дядька, придумал! Надо будет попробовать!» Простить себе не могу, что эту дурацкую идейку ему подбросил!

          – Почему? Мысль, как мысль.

          – Потому.
          Попутчик замолчал и отвернулся.
   
          Николай почувствовал себя неловко. Конечно, этот тип сам навязался с разговорами, но всё равно, нехорошо как-то получилось, ненароком обидел человека. Сказал осторожно:
          – Я, может быть, как-то вас задел, но…

          – Ладно, – буркнул тот, – чего уж… Вы-то совсем ни при чём. Это я кругом виноват. Только теперь уж ничего не изменить. Если бы я тогда промолчал! Или хотя бы остался там. А я посмеялся – и домой уехал. Он ведь действительно пострелять вздумал! Снял со стенки дедово ружьё и…

          – Неужели застрелился?

          – Да нет, в картину ту распроклятую по моему наущению пальнул. А ружьё разорвало. Прям у него в руках. Следователь потом сказал, что ствол был забит. А Андрюха не проверил, видать, ну и… Я как узнал, думал с ума сойду. Из-за меня ведь это случилось! Запил я тогда крепко. От вины своей, а ещё потому, что лошадь мне та проклятущая видеться начала. Смотрит из угла, а зубы этак оскалены, будто смеётся надо мной, гадина! А потом кто-то из дружков, с которыми я пил, и присоветовал. «Сожги ты этот дом, – говорит, – за племянника сквитаешься, а глядишь, и лошадь являться перестанет!» Я подумал – а ведь и правда! Что деда, что Андрюху та пегашка до беды довела. Вдруг нечисть какая в доме живёт, да дом охраняет: ведь оба они его переделывать собирались. И запала мне мысль эта, ни о чём другом думать не мог. Пить бросил, стал планы строить, прикидывать как лучше за дело взяться, чтобы дом вместе с чёртовой лошадью сжечь.

          – Ну и?

          – Сгорел дом! Как свечечка. Только угли да зола остались.

          – Не помешали соседи-то? Могло ведь и к ним перекинуться! Неужели пожарных никто не вызвал?

          – Так там соседи только с весны до осени. Старики повымерли все, а молодёжь разве станет в таких домах жить, им что получше, да чтоб с удобствами. На лето только и приезжают – как на дачу. Вот я дождался, как все разъедутся, да и…

          – И как? Помогло? Перестала лошадь мерещиться?

           – Перестала. С тех пор ни разу не видел. Ладно, спасибо, что выслушали, за психа не посчитали. Мне надо было кому-нибудь рассказать. Болит ведь душа-то… Спасибо. О, да вот мы уже и подъезжаем!
          Он встал и слегка прихрамывая заспешил к выходу.

          Поезд уже подползал к станции и Николай, прихватив сумку, тоже двинулся к дверям, раздумывая над услышанным. Замешкался, зацепившись сумкой за сиденье, потом на платформе встретил приятеля, обменялись приветствиями…
          Когда он обогнул здание вокзала, разговорчивый попутчик уже пересёк скверик на привокзальной площади и направлялся дальше по скудно освещённой улице в сторону центра.
          Николай остановился, провожая его взглядом, и вдруг в рассеянном свете фонарей увидел среди чахлых деревьев сквера бело-рыжий бок пегой лошади, не спеша трусящей за уходящим человеком…