На горе Монастырщина, близ Кянды, возвышается информационный щит, повествующий об истории деревни. Однако, представленное описание, сотканное из преданий и легенд, содержит лишь толику достоверных фактов, погребённых под толщей вымысла и догадок.
Предание гласит, что некогда, в давние времена, прибыл сюда странник с новгородских земель, облачённый ли в сан священника, ли в скромную одежду монаха, и воздвиг на местном холме небольшую часовню. С тех пор и прозвали этот угор Монастырщиной.
Гора Монастырщина, Селенский угор — именно это место, по старинному поверью, стало колыбелью деревни. В 1556 году новгородские иноки, отправившиеся в путешествие вдоль побережья Белого моря, достигли этого поселения. Дабы не нарушать уклад жизни местных обитателей и оградить их земли от своего присутствия, монахи возвели свои обители на угоре, откуда открывался дивный вид на окрестности.
КЯНДСКАЯ ВОЛОСТЬ
Название Кянда, окутанное пеленой времени, предположительно имеет прибалтийско-финские корни. В авторитетном этимологическом словаре финского языка бережно хранится слово kangas, несущее в себе образ "kangasmaa" — земли, будто укрытой тканью. Там же, словно эхо из глубин лингвистической истории, отмечается присутствие близких эквивалентов в родственных языках: карельском kankasy, вепсском karjgaz, эстонском kanger, что означает "каменная насыпь, насыпь из гравия".
В своих трудах исследователь топонимики Н. В. Кабинина отмечает, что этимология топоосновы "Кянд" порождала различные гипотезы. Однако, как утверждает исследователь, наиболее убедительной представляется версия И. И. Муллонен, предложенная в 2012 году и опирающаяся на данные топографической карты. Согласно этой гипотезе, топооснова "Кянд" восходит к финским или карельским формам k;;nd-, ke;nd-, представляющим собой сильную ступень чередования, обнаруживаемую в финском слове k;;nne, k;;nn;s и карельском ke;nn;s, что означает "поворот".
Первые лучи света на историю этой местности проливает Сотная 1556 года. В её строках, словно на старинной карте, обозначено, что в составе волостки по реке Тамице располагался «в Кянде погост». Помимо погоста, на реке Кянде существовали четыре деревни: Филипповская, Ивановская, Фатяновская и Михайловская, в 1556 году насчитывали 20 дворов, а в период 1561-1562 годов — 18.
Имена древних обитателей Кянды растворились в тумане времён, погребенные в безмолвных глубинах истории. Лишь призрачный шёпот доносится до нас из прошлого. Но древние писцовые и переписные книги, словно верные стражи, сохранили для потомков имена владельцев дворов, что жили здесь в далёком XVI столетии. Следует помнить, что в те седые времена при переписях имя человека неизменно сопровождалось фамильным прозвищем, тем родовым знаком, что служил своеобразным полуотчеством. Это прозвище указывало на имя родителя, сплетая поколения в неразрывную нить кровного родства, словно корни векового древа, уходящие вглубь земли.
Представленные в Сотных сведения свидетельствуют о том, что к 1561 году деревня Ивановская претерпела переименование и стала известна как Мартыновская. Анализ поимённого списка владельцев дворов обнаруживает их миграцию, указывая на перемещение населения между поселениями.
Но когда же тишина этих мест была нарушена поступью монашеской братии?
Кяндская волость, как известно из исторических источников, являлась вотчиной Кожеозерского монастыря. Присоединение этих земель, вероятно, происходило не одномоментно, а путём постепенного приобретения монастырём угодий и территорий. Подтверждением этому служат архивные материалы.
В исторических сведениях о Кожеозерском монастыре, извлечённых из рукописного «Историко-статистического описания Кожеозерского монастыря», составленного на основе монастырских документов преподавателем Архангельской духовной семинарии Ф. Г. Громовым, упоминаются купчие и жалованные грамоты, в частности, «22 крепости на Кяндскую деревню 7108 г. и других годов». Крепость в данном контексте — это юридический акт, документ, удостоверяющий право владения определённой собственностью, аналог купчей. Указанный 7108 год соответствует 1600 году по современному летоисчислению. На основании этого можно сделать вывод, что 1600 год является датой составления одной из первых «крепостей» на Кяндскую деревню.
Согласно дозорной книге 1615 года, в пределах тех же четырёх деревень, входивших в Тамицкую волость, насчитывалось 35 дворов, из которых 32 были жилыми, а 3 пустовали.
Деревня Филиповская
во дворе корелянин Мишка Денисов да Нефедко Данилов
во дворе Тимошка Денисов
во дворе Сенка Власов
во дворе Дружинка Осипов
во дворе Ивашко Иванов
во дворе бобыль Павлик Родионов
Деревня Мартиновская
во дворе Микифорко Федотов
во дворе Петрушка Олексеев, да в том же дворе Обрамко Яковлев
во дворе корелянин Левка Олексеев
двор пуст трапезника Григорьева убили черкасы
во дворе Спасской поп Иван Васильев
Деревня Фатяновская
во дворе Олешка Федоров, а отца у него убили черкасы
во дворе вдова Марина Нечаевская, а мужа у неё убили черкасы, да в том же дворе Трофимко Микитин да Зотка Ортемиев
во дворе Ерофейко Максимов
во дворе Осипко да Гришка Ивановы
двор пуст каргопольца Дружинки Кирьянова
Деревня Михайловская
во дворе Гришка Селиванов
во дворе корелянин Ондрюшка Микифоров
во дворе Ортюшка Федоров
во дворе Лаврик Ульянов
во дворе Фетка Еремеев
во дворе Игнашко Федоров
во дворе Ондрюшка Григорьев
во дворе Завьялко Потапиев
во дворе Сомонко Онтропьев да брат его Климко
во дворе Логинко Кирилов
во дворе Феофанко Иванов
во дворе Ондрюшка Тимофеев
во дворе Ивашко Козмин
во дворе Первушка Федоров
во дворе бобыль Васка Селиванов
во дворе бобыльская вдова Марфица Васильевская
во дворе вдова Маринка Родионовская
двор пуст бобыльской а владеет им Лаврик корелянин
во дворе бобыль Онцифорко Лукоянов
Как явствует из представленных сведений, в показаниях, собранных в трёх дворах, упоминаются лица, павшие от рук черкасов. Северные земли Русского государства в роковом 1613 году познали разорительное вторжение «литовских людей» — так именовали жалкие остатки орды Ходкевича, разгромленной годом ранее под стенами Москвы. Неспроста сей трагический период в летописях нарекли «Смутным временем», ибо Русь пребывала ввергнута в пучину междоусобиц, голода и иноземных нашествий.
В переписной книге 1640 года впервые встречается ясное упоминание о существовании самостоятельной Кяндской волости. В указанный период в её состав входили четыре деревни, насчитывавшие в общей сложности 28 дворов, из которых 17 были жилыми, а 11 пустовали. Причина запустения последних также зафиксирована в переписной книге: неурожай зерновых культур вынудил многих жителей покинуть родные места и отправиться «в мир скитаться» в поисках пропитания и лучшей доли.
Волость на речке на Кянде что преж была деревня Михайловская а на погосте
во дворе Михалка Григорьев
во дворе Ивашко Дмитриев
во дворе Симанко Лаврентьев
во дворе Ивашко Данилов
во дворе Офонка Логинов
во дворе Олешка Козмин
во дворе Ярофейко Лаврентьев
двор пуст каргопольца Дружинки Кирьянова а Дружинка в Кожеозерском монастыре постригся
двор пуст Якимка Игнатьева а Якимко от хлебной скудости сшел безвестно
три двора пустых Ивдокимка Лаврентьев да Зотки Григорьева да Трофимка Федорова все три от хлебного недорода скитаютца в мире
Деревня Фатьяновская
во дворе Тренка Иванов
во дворе Трофимко Никитин
во дворе Ярофейко Максимов
во дворе Гришка Иванов
двор пуст Кирьянка Козлова а Кирьянко живет на Онеге реке в Пияльской волости
Деревня Мартыновская
во дворе Ивашко Федоров
во дворе Олешка Федоров
во дворе Еремка Федоров
во дворе Якунка Петров
да два двора пустых Поспелко Патрикеева да Панфилка Родионова оба сошли безвестно от хлебной скудости
Деревня Филиповская
во дворе Еуфимко Гарасимов
во дворе Миронко Аверкиев
да три двора пустых Ондрюшки да Гаврилки Калининых да Якунка Петрова все три сошли безвестно от хлебной скудости
В дозорной книге 1648 года термин «волость» не встречается. Вместо него указан «Погост на реке Кянде, что была прежде сего деревня Михайловская». При погосте находились двор пономаря, двор дьяка, два двора, принадлежащих Кожеозерскому монастырю, 21 крестьянский и бобыльский двор, а также один пустой бобыльский двор, которым владели старцы Кожеозерского монастыря. Это свидетельствует о том, что деревня Михайловская продолжала существовать. В трёх других деревнях было зафиксировано 20 жилых крестьянских и бобыльских дворов и один жилой двор Богоявленского попа.
В этой книге впервые не только названы имена сыновей владельца двора, но и для некоторых из них указан возраст, что представляет собой ценное дополнение к генеалогической информации. Кроме того, отмечается значительный рост населения почти во всех деревнях, что свидетельствует о периоде процветания и развития.
Погост на реке на Кянде что была преж сего деревня Михайловская
На погосте церковь Богоявления Господня да в приделе служба Петра и Павла строение приходных людей
во дворе пономарь Онцыфорко Лукин да сын его Елка
двор Кожеозерского монастыря а в нем живет приказщик старец Игнатей да служка Флорко Федоров да двор коровией
двор Кожеозерского монастыря а в нем живет соловар Сидорко Игнатьев да сын его Никитка да захребетник Федотко Дорофеев да сын его Гришка
Да у того погоста дворы крестьянские
во дворе Тимошка да Фомка Логиновы да Тимошкины дети Петрушка да Матюшка трех годов да Тренка годовой да Фомкины дети Гришка четырех годов да Семко трех годов
во дворе Андрюшка Тимофеев да сын его Коземка
во дворе Ивашко да Демешка Фефиловы
во дворе Изотка Ортемьев да сын его Парфенко
во дворе Минка Федоров сын Обакумов да подсоседник бобыль Илшка Кондратьев сын Ковалев
во дворе Трофимко Федоров сын Черного да сын его Якунка
во дворе Спирка да Дружинка Михайловы дети Бабикова да Стенкин сын Ивашко четырех годов да Дружинкин сын Корманко четырех годов да захребетник Ивашко Данилов да дети его Данилко да Герасимко
во дворе Юрашка Лаврентьев
во дворе Васка Ондреев сын Куликов
во дворе Офонка Григорьев сын Селиванов
во дворе Омелка Федоров сын Сидорова
во дворе Симанко Лаврентьев да дети его Левка да Тришка да Ивашко да Левкин сын Савка четырех годов
во дворе Евдокимко Лаврентьев да сын его Обрамко да захребетник Ивашко Амосов сын Комшилова да дети его Данилко да Ивашко
во дворе церковной дьячок Семка Васильев да подсоседник Ивашко Дмитриев да дети его Захарко да Якимко семи годов
во дворе Родка Федоров сын Обакумов да сын его Ивашко да Ивашков сын Ортюшка четырех годов
во дворе Кирилко Савин да Никифорко Семенов да зять их Сенка Филатов да Сенкин сын Сенка же годовой
во дворе Ивашко Савастьянов сын Малгина да дети его Демидклда Кирилко да Харка пяти годов
во дворе Ивашко Ярафиев
во дворе Олешка Иванов сын Козмин да сын его Семка да племянник Ивашко Федоров
во дворе бобыль Ивашко Иванов сын Сопега да сын его Бориско да захребетник Коземка Васильев
во дворе вдова бобылская Акилина Васильевская да дети ее Гришка да Ивашко
во дворе бобыль Олешка Яковлев да дети его Якунка да Федка да Сергушка пяти годов
двор пуст бобыля Евдокимка Опары а владеют им Кожеозерского монастыря старцы
Деревня Фатьяновская
во дворе Гришка да Костка Ивановы дети да Гришкин сын Сенка да Косткины дети Ивашко пяти годов да Федка годовой
во дворе Герасимко Максимов да дети его Данилко да Осипко да Мокейко да Насонко да Антонко да Данилковы дети Евсейко шести годов Ивашко годовой
во дворе Петрушка да Корнилко Трофимовы дети
во дворе вдова Татьяна Иванвская жена Суханова да дети ее Прохорко да Лучка да Тимошка да Лучкин сын Ондрюшка годовй да захребетник Федка Максимов да сын его Ивашко семи годов
Деревня Мартыновская
во дворе Богоявленской поп Зеновий Никонов
да крестьянские дворы
во дворе Тренка Офонасьев сын Кренев да пасынок его Степанко Еремеев
во дворе Федка Панфилов
во дворе Поспелко Патрикеев да захребетник Парфенко Ортемьев да дети его Парфенковы Ондрюшка да Тихонко да Дениско трех годов
во дворе бобыль Олешка Федоров
во дворе бобыль Ивашко Прокопьев да сын его Дружинка да пасынок Исачко Михайлов сын Пошехонов
Деревня Филиповская
во дворе Полуянко да Федка да Елизарко Панфиловы дети Полуяновы дети Васка да Осипко трех годов
во дворе Осипко Иванов да сын его Ивашко
во дворе Перфилко Иванов сын Мокеева да дети его Гаврилко да Офонка
во дворе Ивашко Ильин да сын его Гаврилко четырех годов
во дворе Левка Ефимов да сын его Васка
во дворе Гаврилко Калинин да сын его Иевко четырех годов
во дворе Ондрюшка Калинин да дети его Симанко да Пронка да Микитка да Лучка годовой
во дворе Гришка Панкратов да дети его Еремка да Митка да Савка годовой
во дворе Мирошка Миронов да сын его Гаврилко годовой да захребетник Ивашко Сидоров да сын его Фочка
во дворе Офонка Михайлов
во дворе бобыль Климко Лукоянов да сын его Якунка пяти годов
Поскольку дошедшие до XX столетия церкви, по всей видимости, неизменно пребывали на своих исторических местах, можно с уверенностью утверждать, что деревня Михайловская располагалась к юго-востоку от горы Монастырщина. И, именно на погосте, раскинувшемся у подножия горы, а не на самой вершине, находились монастырские дворы, принадлежавшие Кожеозерскому монастырю, служившие его хозяйственным и административным центром в окрестных землях.
Документально подтверждено, что жители Кянды вносили пожертвования в Кожеозерский монастырь, о чём свидетельствует запись во Вкладной книге: «7205-году января в 5 день Николай Симонов дал по обещанию в казну рубль денег». Указанная дата соответствует 5 января 1697 года по современному летоисчислению.
Самое раннее отображение села Кянда запечатлено на Ланкарте Каргопольского уезда, датируемой 1728 годом. Помимо самого поселения, картографический документ свидетельствует о существовании соляных варниц, располагавшихся по обоим берегам реки Кянда в прибрежной зоне.
В переписной книге 1712 года впервые зафиксировано подчинение Кяндской волости Кожеозерскому монастырю: «волость Кяндская Кожеозерского монастыря вотчины», чьи селения, словно призрачные видения минувших лет, остаются безымянными в анналах истории. Перечень крестьянских дворов предстает взору: сначала жилые, полные неустанного труда и домашнего тепла, затем — опустевшие, словно осиротевшие обители, покинутые своими обитателями. В завершающей записи, словно эхо доносящееся из глубины веков, запечатлено: на погосте располагается скромная обитель священника, дьяка и пономаря, монастырский приют, шестнадцать крестьянских дворов, полных домочадцев, и двадцать четыре, зияющих пустотой, словно незаживающие раны на лице земли, два опустевших двора церковных причетников и две варницы, где некогда кипела жизнь и процветал соляной промысел.
Спустя шесть лет, в 1718 году, новая переписная книга раскрывает нам имена погоста и трёх деревень: Михайловская, Мартыновская и Фатьяновская. На погосте, как и прежде, — двор священника и причетника. В трёх деревнях — двадцать крестьянских дворов, где теплится жизнь, двадцать шесть, покинутых и молчаливых, и одно пустое дворовое место, словно ожидающее своего хозяина.
По данным повторной переписи 1723-1724 годов, в Кяндской волости насчитывалось лишь двадцать крестьянских дворов, в коих проживало 135 душ мужского пола — свидетельство упадка и перемен.
В ревизской сказке 1744 года (2-й ревизии) в Кяндской волости было учтено 178 душ мужского пола, при этом два человека из этого числа были отданы в рекруты. Лица женского пола в данной ревизии не учитывались. В 1747-1748 годы к волости было приписано ещё 56 лиц мужского пола, среди которых оказались одинокие старики и подростки. К моменту проведения 3-й ревизии в 1762 году в Кяндской волости насчитывалось 232 лица мужского пола. Из этого числа 78 человек умерли или были рекрутированы. На перепись 1762 года было явлено 262 души мужского пола, включая новорождённых. Примечательно, что 22 взрослых мужчины были указаны с фамилиями: Бабиков — 1, Братанов — 2, Герасимов — 3, Горбачев — 1, Калинин — 1, Козмин — 2, Комшилов — 1, Лаврентьев — 2, Леонтьев — 1, Моряников — 1, Парфеев — 1, Паршуков — 1, Попов — 1, Сапегин — 1, Третьяков — 1, Фефилов — 1, Шемякин — 2.
В ревизии 1762 года учитывались и лица женского пола. Миграция женщин, как известно, была более интенсивной, чем миграция мужчин. Кяндские мужчины нередко брали жён из других волостей, а девушки из Кянды, в свою очередь, выходили замуж в другие поселения. Жёны кяндских мужчин в большинстве случаев были либо их односельчанками, либо происходили из соседних волостей. Так, из 134 замужних женщин, указанных в ревизии 1762 года, 86 были уроженками Кянды. Из Тамицкой волости происходили 14, из Нижмозерской — 11, из Пурнемской — 3, из Лямецкой — 2. По одной женщине прибыли из Кожской, Нименьгской, Пушлахотской, Устьенской волостей и Турчасова Посада. Все эти волости находились на территории Турчасовского стана, впоследствии преобразованного в Онежский уезд. Кроме того, 9 женщин происходили из различных волостей Архангелгородского уезда, 3 — из Архангелогородского посада, и 1 была дочерью отставного солдата Руйского полка.
Аналогичная картина наблюдалась и с выдачей девушек замуж. Из 131 невесты, покинувшей родные края, 78 были выданы в Кяндскую волость. В Тамицкую волость ушли 12, в Нижмозерскую — 10, в Пурнемскую — 9, в Нименьгскую — 2, а в Золотицкую, Лямецкую, Порожскую, Прилуцкую и Устьенскую волости — по одной. В различные волости Архангелгородского уезда были выданы 10 девушек, в город Архангельск — 3, а за военных — 2.
Какие же имена носили кяндские жители во второй половине XVIII века? Наиболее распространёнными, вероятно, как и во всём Русском государстве, были имена Иван и Марья. На втором месте по популярности — Василий и Евдокия. Третье место среди мужских имён делили Алексей и Семён, а среди женских — Агафья и Анна.
После секуляризации монастырских земель в 1764 году, Кяндская волость перешла в ведение экономического ведомства, знаменуя собой новую эпоху. В завершение XVIII столетия было составлено подробное описание всех онежских волостей, дабы сохранить память о минувших днях для потомков.
В архивных документах 4-й ревизии 1782 года зафиксировано, что по данным предыдущей, 3-й ревизии 1762 года, в поселении Кянда числилось 558 душ (262 мужчины и 296 женщин). За два десятилетия, предшествовавшие новой переписи, население убыло на 173 человека (97 мужчин и 76 женщин) по причинам естественной убыли, рекрутского набора, бегства и переселения. К 1782 году общее число жителей Кянды возросло до 584 (371 мужчина и 313 женщин). Примечательно, что лишь одна семья не являлась коренными жителями. В частности, государственный крестьянин Николай Фирсов сын Торицын, происходивший из деревни Каменного озера Падонгского вопнаволоцкого погоста, сочетался браком с уроженкой Кянды, Агафьей Андреевой, и, по всей видимости, обосновался в её родовом доме.
Ревизские сказки также свидетельствуют о миграции жителей Кяндской волости. Один крестьянин, как указано, «издавна находится в Конецгорской волости Дреянова стану Архангельской области». Двое уроженцев Кянды перешли в сословие архангелогородских мещан в 1762 году, а ещё один последовал их примеру в 1782 году. Кроме того, один житель Кянды в 1782 году вступил в архангелогородское купечество.
Экономическая характеристика волости на 1784 г. представлена следующими показателями:
число деревень — 1
число дворов — 85
число душ мужского пола — 271
число душ женского пола — 312
работников от 15 до 60 лет — 169
лиц знающих грамоту — 12
Число десятин земли удобной:
под пашней — 176
под сенокосом — 588;
под лесом — 500
Сколько и какого хлеба посевов назначается:
озимого (четвертей) — 58
ярового (четвертей) — 120
Крестьянское имущество:
лошадей — 84
коров — 28
овец — 309
куриц — 94
Число дворов крестьянских, в каком состоянии:
с посредственным — 40
с бедным — 45
Число мельниц в волости:
водяных мучных — 2
Из числа мастеровых:
плотников — 3
кузнецов — 2
судоходцев — 2
портных — 2
В экономическом описании Кяндской волости за 1797 год отмечается, что пахотные земли характеризовались песчаным и глинистым составом, удобрялись исключительно навозом. Земледельцы использовали сохи для вспашки, проводя рыхление и боронование от трёх до четырёх раз. Основными посевными культурами являлись рожь и ячмень, дававшие урожай один раз в год. В благоприятные годы урожайность ржи превосходила посев в четыре раза, ячменя — втрое. Наиболее успешно произрастала рожь.
У крестьян сады и огороды отсутствовали, и, помимо репы, редьки и капусты, выращиваемых на полях, другие овощи не культивировались. Каждое крестьянское хозяйство владело скотом, как правило, одной-двумя лошадьми и коровами, а также овцами и баранами. Зажиточные крестьяне содержали большее количество скота. Разведение крупного рогатого скота и овец считалось наиболее прибыльным занятием. Пчеловодство развито не было.
В лесных угодьях, относящихся к деревне, преобладал молодой сосновый лес, используемый для строительства. Также встречались ель, береза, осина, ольха и ива используемые для заготовки дров.
Жители волости, помимо земледелия, не занимались иными ремёслами. Основной промысел был связан с рыболовством и охотой в Белом море, расположенном вблизи селения. Часть населения по паспортам отправлялась на заработки в различные города, где занималась «чёрной работой», а также на Мурманский берег для рыбной ловли и добычи сала.
В волости функционировали три вододействующие мукомольные мельницы. Численность мужского населения составляла 272 ревизские души.
В ревизской сказке 1816 года зафиксировано 110 семейств, населявших Кянду, и все они поименованы с указанием фамилий. Пятью годами ранее, в аналогичной сказке 1811 года, число семейств было на одно больше, однако фамилии были проставлены лишь у 78 из них. Среди них встречались: Агафеловы (2 семейства), Ануфриевы (1), Бабушкины (2), Герасимовы (4), Горбачевы (3), Дементьевы (1), Калинины (7), Карповы (1), Касьяновы (1), Кондратьевы (3), Кремановы (1), Креневы (3), Кубачины (2), Кузнецовы (4), Куроптевы (1), Кучумовы (4), Лаврентьевы (1), Лазаревы (2), Леонтьевы (3), Логиновы (3), Макридины (1), Матвеевы (1), Мосеевы (2), Паршуковы (7), Петуховы (1), Полкины (1), Степановы (1), Теловы (1), Третьяковы (2), Усачевы (3), Фёдоровы (1), Фефиловы (1), Чичуровы (3), Шемякины (4).
К 1816 году произошли изменения в родовых именах: Бабушкины стали Бабиковыми, Макридины – Фёдоровыми, Петуховы – Братановыми. Кроме того, появились новые фамилии, такие как Абрамовы, Васильевы, Вахрамеевы, Голышевы, Евсегнеевы, Ивановы, Исаковы, Кабиковы, Королевы, Мироновы, Никитины, Петровы, Пиминовы, Семёновы, Тимофеевы, Федосеевы.
Следует подчеркнуть, что подавляющее большинство фамилий ведёт своё происхождение от личных имён, принадлежавших предкам, будь то отдаленным или ближайшим к моменту установления фамильных именований. Примером тому служат фамилии Пиминовых, происходящая от имени Пимен, или Матвеевых, берущая начало от имени Матвей. Особый интерес представляет формирование фамилии Бабиковых. Документально зафиксировано, что в 1648 году в селении Кянда проживало семейство, именуемое детьми Бабикова. Однако впоследствии их потомки стали именоваться Бабушкиными, а затем вновь вернулись к фамилии Бабиковы. Вероятно, здесь не обошлось без ошибки переписчика, записывавшего фамилии со слуха. Подобные случаи не были редкостью, например, фамилия Чичуровых в различных переписях встречается в вариантах Чючюровы или Чючуровы.
В летописи Кяндской земли XIX век ознаменовался чередой административных преобразований. В 1831 году Кяндская волость расширила свои границы, поглотив территории Нижмозерской и Тамицкой волостей, а также село Покровское, словно река, вбирающая в себя притоки. Однако уже в 1841 году Кяндская волость сама вошла в состав новообразованной Нижмозерской волости, подобно тому, как волна отступает, чтобы дать дорогу новой.
В 1861 году произошла очередная трансформация: Тамицкая волость была переименована в Кяндскую, вернув, казалось бы, утраченное имя. В рамках этой волости были сформированы Кяндское, Нижмозерское и Тамицкое сельские общества, каждое из которых представляло собой отдельную общину со своими нуждами и заботами.
Согласно спискам населённых мест 1877 года, Кяндское сельское общество включало в себя три поселения: деревни Кянда и Солозеро, а также выселок Кяндозеро, что свидетельствует о постепенном освоении этих земель.
В 1899 году Тамицкое сельское общество обрело самостоятельность, отделившись от Кяндской волости и образовав собственную административную единицу. В 1918 году по тому же пути последовало и Нижмозерское сельское общество, стремясь к независимости и самоопределению.
К 1922 году Кяндское сельское общество Кяндской волости являло собой пёструю картину из пяти разрозненных поселений: уединённый выселок Белоозеро, представленный лишь одним двором; столь же скромный хутор Ивановка, также отмеченный одиноким жилищем; раскинувшееся село Кянда, насчитывающее 210 дворов; затерянный в глуши выселок Кяндозеро, с единственным двором, и небольшая деревня Солозеро, где обитали жители 14 дворов.
После революции, в эпоху укрупнения, декретом ВЦИК от 9 июня 1924 года Кяндская волость вновь расширилась, приняв в свой состав территории Лямецкой, Нижмозерской, Пурнемской и Тамицкой волостей, словно собирая воедино разрозненные осколки прошлого.
В 1929 году, после упразднения Онежского уезда и образования Онежского района, прежние волости были преобразованы в сельские советы, в том числе и Кяндский. По данным 1939 года, в состав Кяндского сельсовета входили четыре населённых пункта: хутор Белое, деревни Кянда и Солозеро, а также Травеники.
Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 17 декабря 1940 года Кяндский сельский совет был передан во вновь образованный Беломорский район Архангельской области, подобно тому, как корабль меняет порт приписки. В 1958 году Беломорский район был упразднён, и Кяндский сельсовет вернулся в состав Онежского района, завершив свой временный «рейс».
5 января 1959 года Кяндский сельсовет пополнился территорией Нижмозерского сельского совета, впитав в себя его земли и население.
Однако 21 апреля 1959 года Кяндский сельский совет был упразднён. Его территория была разделена между Пурнемским и Тамицким сельскими советами. В частности, земли бывшей Кяндской волости вошли в состав Тамицкого сельского совета, завершив, таким образом, очередной виток административной истории Кяндской земли.
КЯНДСКИЕ ДЕРЕВНИ И ФАМИЛИИ
Как уже упоминалось, согласно сведениям из списка населённых мест 1877 года, Кяндское сельское общество включало в себя три поселения: деревни Кянда и Солозеро, а также выселок Кяндозеро.
На представленном фрагменте карты деревня Солозеро не обозначена. В указанный период она располагалась на территории Приморского района, в то время как местоположение самого озера Солозеро на карте просматривается. Не обозначен здесь и выселок Белое, некогда уютно примостившийся на берегу озера Белого. Вероятно, скромные размеры выселка не позволили картографам найти достаточно места для его наименования на листе.
Кяндозеро
Кяндозеро, небольшой выселок, располагавшийся вблизи одноимённого озера, словно отражение его тихой красоты берёт своё начало в середине XIX века, когда крестьянин из деревни Солозеро, Михей Богданов, вместе с сыном и дочерьми, покинул родные земли и поселился на берегу живописного Кяндозера. После кончины Михея бразды правления хозяйством перешли к его сыну, Якову Михеевичу, у которого к 1912 году было уже двое малолетних сыновей и шестеро дочерей. Их добротный дом, возведённый у самой кромки озера, к началу XX столетия хранил на себе печать времени. Место для земледелия было выбрано на редкость удачно. Поля, раскинувшиеся у южного склона угора, были надежно защищены от стужи северных ветров. Яков Михеевич сеял преимущественно ячмень, урожая которого хватало, чтобы прокормить всю большую семью в течение года. Кяндозеро щедро делилось своими богатствами, в его водах в изобилии водились щука, окунь, сорога и налим. В молодые годы Яков, помимо земледелия, промышлял охотой, приносившей ему немалый доход. Однако с годами зрение стало подводить, и охоту пришлось оставить. Тогда он занялся гонкой дёгтя и смолы, став единственным смолокуром во всей Кяндской волости. Кроме того, Яков Михеевич выжигал древесный уголь для онежских кузнецов. Эти ремесла приносили ему стабильный доход в несколько сотен рублей в год. Смола и дёготь пользовались большим спросом. Яков, не прибегая к посторонней помощи, самостоятельно построил смолокурню и обеспечивал безбедное существование своей многочисленной семье. В его хозяйстве было три лошади и около десятка голов крупного рогатого скота.
В 1877 году, согласно спискам населённых мест, выселок состоял из одного двора.
К моменту переписи 1897 года в Кяндозере проживало всего десять человек: трое мужчин и семь женщин. Все они постоянно проживали в выселке и были к нему приписаны. Этот небольшой островок жизни вдали от больших дорог хранил в себе тихий уклад и неспешное течение времени.
Количество дворов и населения в начале XX века было следующее:
1905 год: дворов — 1, всего населения — 8 (1 мужчина и 7 женщин).
1917 год: дворов — 1, всего населения — 9 (3 мужчины и 6 женщин).
1920 год: дворов — 1, всего населения — 6 (2 мужчины и 4 женщины).
Согласно данным переписи 1920 года, в деревне располагался единственный двор, владельцем которого являлся Богданов Николай Яковлевич. В этом хозяйстве проживало шесть душ, а именно два мужчины и четыре женщины.
Точная дата исчезновения деревни Кяндозеро остаётся не установленной. На карте, датированной 1937 годом, поселение ещё обозначено, однако в перечнях населённых пунктов Онежского района, составленных в 1939 году, оно уже отсутствует.
Кянда
Село Кянда, возникшее в результате слияния четырёх деревень, к исходу XVIII столетия, согласно данным духовной росписи 1792 года, насчитывало 97 дворов, в которых проживало 556 душ: 267 мужского пола и 289 женского.
К 1820 году, согласно духовной росписи тех лет, поселение значительно разрослось, насчитывая уже 104 двора, в которых проживало 620 душ: 269 мужского пола и 351 женского. Примечательно, что в упомянутой росписи фамилии владельцев этих дворов не были зафиксированы. У последней семьи в списке местом жительства была указана «Петровская сторона».
В середине XIX века Онежский уезд стал объектом пристального внимания специалистов Архангельской палаты Государственных имуществ, озабоченных вопросами планировки сельских поселений. С целью упорядочения застройки было разработано и внедрено «Наставление о возведении сельских строений по нормальным чертежам, изданным для этого Министерством государственных имуществ».
В соответствии с данным документом, предписывалось организовать сельские поселения, придав им прямолинейную структуру с чётким разделением на улицы, что должно было положить конец хаотичной застройке. Улицы должны были отличаться прямотой, а в крупных селениях надлежало обустраивать просторные площади, предназначенные для возведения церквей, зданий волостных и сельских правлений, школ, постоялых дворов и других общественных сооружений. Особое внимание уделялось нравственному облику поселений: категорически запрещалось размещение питейных заведений на площадях, прилегающих к церквям. Минимальное расстояние от храма до ближайшего жилого дома должно было составлять не менее 20 саженей.
Именно эти строгие требования послужили основанием для разработки новых планов сельских поселений, предусматривавших перенос существующих домов на новые места с целью выравнивания улиц в единую линию. Однако, несмотря на благие намерения, новые планы не всегда учитывали исторически сложившуюся застройку, местные строительные традиции и уникальные природно-географические особенности местности.
В 1856 году был составлен план села Кянда, копия которого, отмеченная временем и обстоятельствами, бережно хранится в местном музее. Уникальность этого экземпляра подчеркивается отсутствием оригинала в фондах Государственного архива Архангельской области, что делает музей обладателем поистине редкого исторического артефакта.
В правом верхнем углу документа сохранилась надпись, свидетельствующая: «На подлинном написано: план сей, по журнальному постановлению Архангельской Палаты Государственных Имуществ, состоявшемуся в сентябре … дня 1856 года, утверждается. Управляющий Зубов. Советник Кутейников. Делопроизводитель Загребин». Ниже следуют датированные записи, указывающие на выделение новых участков под застройку в разные годы: 03.08.1884, 14.03.1886, 30.03.1888, 30.06.1894, 20.06.1895, 11.02.1897, 28.05.1899, 04.06.1903, 09.12.1909.
Анализ плана позволяет установить, что первоначальная застройка села формировалась вдоль рек Воя и Кянда, фасадами обращенными к водным артериям, повторяя их извилистое русло. Более поздние участки, напротив, формировали прямолинейные улицы, привнося в облик села элементы регулярной планировки.
План землеустройства содержал сведения о 202 земельных участках, однако информация о владельцах и правовом статусе была представлена лишь для 166 из них. Примечательно, что фактическое количество дворов в селении было значительно меньше. Согласно духовной росписи 1856 года, в селе насчитывалось 104 двора, включая два двора, принадлежавших церковному причту, и четыре двора, в которых проживали отставные военные. Общая численность населения, зафиксированная в данной росписи, составляла 705 человек, из которых 329 были мужчинами и 376 — женщинами.
По данным списка населённых мест 1861 года, в селе Кянда числилось 102 двора, в которых проживало 675 человек, из них 315 мужского пола и 360 женского.
Характеристика деревни на 1865 год
Число жителей по сословиям:
государственных крестьян мужского пола — 290, женского пола — 364
нижних чинов отставных — 5
нижних чинов бессрочно-отпускных — 2
солдатских жён и дочерей — 25
солдатских сыновей — 8
духовного звания мужского пола — 4, женского пола — 2
По вероисповеданиям и грамотности:
православного вероисповедания: мужского пола — 309, женского пола — 391
грамотных мужского пола — 35, женского пола — нет
неграмотных мужского пола — 259, женского пола — 381
учащихся грамоте мужского пола — 15, женского пола — 10
По возрастам и семейному состоянию:
детей до 14-ти лет мужского пола — 38, женского пола — 45
стариков и старух, которым более 60 лет мужского пола — 25, женского пола — 34
стариков и старух, которым более 80 лет мужского пола — 4, женского пола — 4
крестьянских вдов — 56
крестьянских сирот не имеющих имущества: мужского пола — нет, женского пола — 14
По состоянию здоровья:
слепых мужского пола — 3, женского пола — нет
хромых мужского пола — 4, женского пола — нет
слабых здоровьем от рождения мужского пола — 2, женского пола — нет
глуповатых от рождения мужского пола — 1, женского пола — нет
Какие ремесленники:
портные — 1
кузнецы — 1
плотники — 6
столяры — 1
выделывающие деревянную посуду — 3
печники — 3
Число строений и промышленных зданий:
дворов — 106
жилых домов — 106
амбаров — 35
овинов — 18
бань — 34
мельниц ветряных — 1
мельниц водяных — 2
кузниц — 1
кожевенных изб — 1
Какие суда:
малых карбасов — 10
Число скота
лошадей — 113
рогатого — 243
овец — 415
Чем занимаются:
рыбной ловлей — 30
работой на фабриках и заводах — 55
прошением милостыни — 8
в отлучке по паспортам — 15
В деревне имеется
православных церквей — 2
сельское училище — 1
почтовая станция — 1
обывательская станция — 1
хлебный магазин — 2
питейный дом — 1
Согласно сведениям, зафиксированным в списке населённых мест 1877 года, село Кянда насчитывало 113 дворов, являясь средоточием местной жизни. В селе располагались две церкви, училище, где передавались знания новым поколениям, волостное правление, осуществлявшее административные функции, почтовая станция, обеспечивавшая связь с внешним миром, хлебный магазин, гарантировавший продовольственную безопасность, и мелочная лавка, удовлетворявшая повседневные нужды жителей.
По данным переписи 1897 года, население Кянды составляло 954 человека наличного населения (425 мужчин и 529 женщин). Постоянно проживающих насчитывалось 964 человека (434 мужчины и 530 женщин). К деревне были приписаны 965 человек (438 мужчин и 527 женщин). Среди наличного населения 20 человек (10 мужчин и 10 женщин) не принадлежали к крестьянскому сословию, что говорит о наличии в селе представителей иных социальных групп.
Согласно архивным данным 1865 года, значительная часть кяндских крестьян трудилась на фабриках и заводах Онежского уезда, в основном на лесопильных предприятиях, сосредоточенных вблизи города Онеги. Как явствует из морской карты 1914 года, озаглавленной «Онежский рейд и вход в реку Онегу» (масштаб 1:42 000) в окрестностях Онеги действовали четыре крупных завода: «Бакке и Вагер» (расположенный на правом берегу реки Онеги), «Компании Онежского Лесного Торга», а также заводы «Г. Латимор» и братьев Фришенбрудер (на левом берегу реки Онеги).
Вопрос оплаты труда на этих предприятиях являлся важным для крестьян. Так, в 1912 году, согласно свидетельствам крестьян, возвращавшихся в деревню на праздники, наиболее выгодные условия предлагались на заводе братьев Фришенбрудер. Эта небольшая фирма, в отличие от других, отличалась более внимательным отношением к своим работникам. При относительно несложных условиях труда рабочие могли зарабатывать до 17 рублей в неделю. В то же время, по слухам, доходившим из Сороки (современный Беломорск), на заводах Беляева, где управляющим служил их земляк Антон Григорьевич Агафелов, рабочие-подростки едва сводили концы с концами.
Рабочие завода братьев Фришенбрудер имели возможность уезжать домой на праздники, получая перед отъездом задаток, даже если предыдущие авансы не были полностью отработаны. Перед праздником Егория (23 апреля по старому стилю) рабочим выдавались средства «на семена». Стоит отметить, что и на других онежских заводах заработки были достаточно неплохими. По состоянию на начало мая 1912 года на онежских лесозаводах трудилось около 60 кяндских крестьян, которые в целом положительно отзывались о заводской жизни и порядках. «Зачем нам ехать в Сороку, терпеть обиды, когда здесь такие заработки?», — говорили они, подчеркивая привлекательность работы на местных предприятиях.
Зимой некоторые кяндские крестьяне, в поисках заработка, брались за вывозку соснового и елового леса для онежских лесопромышленников. Несмотря на скромную оплату, близость делянок к площадкам складирования на реке Маложме позволяла им вывозить на одной лошади от 9 до 12 брёвен в день. Цена за бревно составляла 5 рублей 45 копеек, при этом за брёвна большего диаметра полагалась надбавка. В среднем, дневной заработок на одну лошадь с двумя рабочими колебался от 4 до 6 рублей. Участки вырубки располагались в 6-8 верстах от Кянды, и многие крестьяне на время работ обустраивались в лесу, возводя временные избушки. Зимой 1911-1912 годов на лесозаготовках было задействовано до 60 кяндских лошадей, а число рабочих вдвое превышало это количество. Многие крестьяне успевали вывезти на одной лошади от двухсот до трёхсот брёвен за сезон. Известен случай, когда один из крестьян, используя двух лошадей, вывез около 600 брёвен. За вывозку ста деревьев рабочий мог заработать от 40 до 45 рублей и более.
В последние дни октября 1911 года у кяндских крестьян возникла неожиданная возможность заработка. Онежские лесозаводчики, преимущественно фирма «Бакке и Вагер», столкнулись с непредвиденным бедствием. То ли море сыграло с ними злую шутку, то ли людская недоброжелательность вмешалась, доподлинно неизвестно. Согласно дошедшим до поморских деревень слухам, штормом сорвало с запаней и разметало вдоль морского побережья от Онеги до Лямцы несколько тысяч брёвен. Кяндский залив также не избежал этой участи, и на его берегах оказалось около полутора тысяч брёвен. Заводчики установили следующие расценки за сбор леса: 10 копеек за бревно при формировании куч не более 50 штук, и 20 копеек за бревно при формировании куч не менее 100 штук. На этих работах, длившихся две-три недели, некоторые крестьяне с лошадьми заработали в среднем по 80 рублей. Собранный лес складировали вдали от береговой линии, вглубь леса, чтобы уберечь его от весеннего половодья. В январе 1912 года лесозаводчики объявили о наборе работников для транспортировки этих полутора тысяч брёвен к берегу реки Кянда, в место, доступное для подхода парохода. За эту работу вновь предлагали по 20 копеек за бревно, несмотря на то, что некоторые брёвна находились на расстоянии до десяти вёрст от предполагаемого места складирования. Однако, к удивлению, желающих взяться за эту работу среди кяндских крестьян не нашлось.
Кянда занимает особое место в истории Онежского уезда, являясь колыбелью кооперативного движения.
Начало XX века ознаменовалось периодом интенсивного развития кооперативного движения в Архангельской губернии. Точкой отсчёта принято считать 1903 год, когда при одном из онежских лесопильных заводов было учреждено первое общество потребителей — «Понгская продовольственная лавка». Спустя пять лет, в 1908 году, аналогичное общество возникло и в селе Кянда. Разрешение на его учреждение было выдано архангельским губернатором 13 марта и освещено в краткой заметке в еженедельном журнале «Вестник Мелкого Кредита», издававшемся в Санкт-Петербурге Управлением по делам мелкого кредита.
Суровая и сдержанная красота природы Беломорского побережья, казалось бы, не располагала к развитию социальных инициатив. Однако, вопреки долгим зимним ночам и суровым условиям, именно здесь, в начале XX века, проросли семена кооперативной мысли. Идеи взаимопомощи нашли отклик, и закипела деятельность, приобщавшая отдалённый северный край к кооперативному движению, охватившему земледельческую Россию.
Вследствие сложных климатических условий, основой благосостояния местных крестьян являлись не земледелие, а рыболовство и сезонные заработки на лесопильных заводах. Несмотря на то, что крестьяне зарабатывали достаточно, они тратили значительную часть средств, приобретая товары у местных торговцев по завышенным ценам и сомнительного качества. Эти обстоятельства послужили стимулом к развитию потребительской кооперации на Севере, отвечавшей насущным потребностям населения.
В журнальной статье была опубликована фотография с фамилиями организаторов и первых членов общества: П. А. Горбунов, С. П. Тимофеев, Ф. Ф. Кубачин, П. В. Поликарпов, Т. М. Кренев, Ф. П. Ануфриев.
Кяндские крестьяне одними из первых в регионе встали на путь объединения для закупки товаров первой необходимости, организовав общество потребителей по типовому уставу. 27 апреля состоялось первое организационное собрание. Изначально около 70 человек выразили желание вступить в общество, заявив капитал в 965 рублей. Фактически, 735 рублей внесли лишь два человека, а остальные 230 рублей были собраны с большим трудом. Многие проявляли осторожность, опасаясь неизвестности. Руководители, осознавая недостаток опыта в кооперативном деле, не настаивали на обязательном внесении пая, ограничиваясь взносом в 50 копеек, рассчитывая на то, что понимание важности кооперации придёт со временем.
8 июня 1908 года небольшое судно доставило к селу 400 пудов товара для потребительского общества. Новые кооператоры с волнением наблюдали за этой скромной поставкой, вспоминая, как прежде крупные торговые суда ежегодно доставляли товары из Архангельска одному из местных торговцев сразу на год вперёд. Первая закупка товаров, по мнению современников, вызывала скорее насмешки у противников и пассивных членов общества. Постепенно дела общества наладились, и вскоре на месте пяти частных лавок, существовавших до 1908 года, возвысилось новое здание потребительского общества, построенное руками и трудами самих членов кооператива. В этом здании разместились магазин, складские помещения для товаров, комната для правления, зал для общих собраний и помещение для приказчика.
К 1 января 1909 года число членов общества возросло до 159. Среди них был Григорий Павлович Агафелов, имевший личный счет на сумму 11 рублей 61 копейку. Эта сумма была скромной по сравнению со счетами некоторых других членов, достигавших от 102 до 564 рублей.
Как отмечалось ранее, на заре своего существования общество располагало 965 рублями, сформированными за счёт паевых взносов, что являлось его «основным и оборотным капиталом». Очевидно, что данных средств было явно недостаточно для полноценной деятельности. Доставка товаров из Архангельска в Кянду была сопряжена с трудностями из-за отсутствия прямого пароходного сообщения. Зимой доставка упрощалась, но в этот период цены на некоторые товары, в частности на муку, значительно возрастали, что затрудняло успешное ведение дел с имеющимся капиталом. Требовалось увеличение оборотного капитала. В конце июля 1908 года секретарь правления общества отправился в село Сороку, на лесопильные заводы Беляевых, где работали многие крестьяне из Кянды, с целью сбора паевых взносов. В результате было привлечено 618 рублей. Кроме того, управляющий заводами, Антон Григорьевич Агафелов, пообещал предоставить 1 000 рублей к зимней заготовке товаров. На 1 января 1909 года паевые взносы членов общества составили 1 732 рубля 10 копеек, которые и составили основной капитал. Оборотный капитал достиг 2 732 рубля 10 копеек, включая 1 000 рублей, взятых у Агафелова под проценты (6% годовых). Таким образом, вклад Агафелова оказался значительным и, несомненно, помог Кяндскому потребительскому обществу укрепиться, хотя и не без выгоды для самого Антона Григорьевича.
Имена Агафеловых, отца и сына, упомянуты здесь не случайно. Каждый из них оставил неизгладимый след в истории Кянды, внеся свой весомый вклад в её развитие и процветание. Их деяния заслуживают особого внимания, и подробный рассказ об их жизни и свершениях ждёт читателя впереди.
Потребительское общество Кянды отличалось тем, что не ограничивалось торговлей, а стремилось активно участвовать в жизни своих членов. Оно стало проводником сельскохозяйственных знаний. До его появления земледелие в Кянде велось примитивно: почву обрабатывали деревянными сохами и боронами, семена закупали у лавочников. Попытка внедрить плуг оказалась успешной. Несколько плугов, выписанных обществом, приобрели передовые крестьяне, а затем плуг и железная борона появились в каждом хозяйстве. Из Вологодской и Ярославской губерний заказывали лучшие сорта ржи и ячменя. Был оборудован зерноочистительный пункт и начата закупка минеральных удобрений. Благодаря этому изменилось отношение крестьян к земледелию, труд перестал казаться бесцельным.
6 августа 1913 года, на общем собрании членов потребительского общества, в крестьянской среде звучали непривычные слова: «туки», «суперфосфат». Обсуждались минеральные удобрения, предмет диковинный и малознакомый.
— Как же его применять-то будем? — слышались неуверенные голоса.
— Да будет ли польза, братцы? — вторили другие, полные сомнений.
Секретарь правления, стараясь рассеять их опасения, отвечал: «У нас есть брошюры, ознакомьтесь. Там всё подробно изложено».
Затем началась запись на заказ туков, приуроченная к предстоящей поездке секретаря в Москву для закупки товаров. Пока решались на эксперимент немногие: заказывали по пуду, максимум два, и то лишь члены правления да наиболее сознательные хозяева. Большинство крестьян, не зная наверняка о пользе удобрений, молчали, полные скепсиса. В итоге набралось всего 5-6 пудов.
— Вот если бы кто на селе опыт провёл, на деле убедиться, тогда другое дело, — ворчали сомневающиеся.
Но, как оказалось, опыт уже был произведён и дал обнадеживающие результаты. Крестьянин Игнатий Шемякин, получив от агронома 3 пуда суперфосфата для удобрения турнепса, из любопытства рассыпал один пуд под яровые посевы.
— А на каком поле тук разбросал? — живо поинтересовались крестьяне.
— Да на том, сосед, что я у тебя по ревизии получил, — отвечал Шемякин.
— Ишь, шельмец! — воскликнул сосед, пораженный. — А что ж молчал? Я-то думаю, чего это у него жито больно хорошее, лучше моего? У меня пар, а у него пятый хлеб, да во сто крат лучше! — С этими словами сосед подошёл к столу, чтобы записаться на удобрения.
— Запишите мне два пуда суперфосфата, — обратился он к счетоводу.
Пример оказался заразительным. Крестьяне, члены общества, наперебой стали подходить к столу и заказывать суперфосфат, кто по пуду, а кто и по два. К концу собрания объём заказа вырос до 30 пудов. Было решено приобрести удобрения вместе с осенней закупкой товаров, чтобы весной, с посевом яровых, можно было их применить.
В одном из диалогов всплывает деталь: крестьянин Шемякин получил от соседа поле «по ревизии». Этот термин отсылает нас к масштабной земельной реформе, развернувшейся в Российской империи в 1913 году. Сердцем этой реформы стала земская подворная перепись — скрупулёзное статистическое исследование землевладения и землепользования в уездах Европейской России.
В Кянде эта ревизия зафиксировала 548 душ мужского пола. Специально избранные поверенные, произведя тщательный перемер земли, установили, что общая площадь земли составляла 552,375 квадратных саженей. Земля была классифицирована по сортам: первого сорта насчитывалось 207,373 кв. саж., что соответствовало 378 кв. саж. на ревизскую душу; второго сорта – 138,006 кв. саж., или 253 кв. саж. на душу; третьего сорта – 206,996 кв. саж., или 377 кв. саж. на душу.
Ревизия обнажила зияющую пропасть между зажиточными крестьянами и деревенской беднотой. Произошло перераспределение земель: у состоятельных крестьян изымали поля первого сорта, заменяя их землями третьего сорта. В то же время бедным крестьянам передавали землю первого сорта, отбирая взамен участки третьего сорта. Естественно, подобная политика вызвала волну недовольства. Обиженные крестьяне обращались с жалобами к чиновникам по крестьянским делам, надеясь на восстановление справедливости.
Сельскохозяйственные улучшения и развитие рыболовства требовали затрат, возникла потребность в кредитном учреждении. Члены общества ходатайствовали об открытии кредитного общества, но результат неизвестен.
На второй год общество вступило в Московский союз потребительских обществ, а в 1912 году приобрело две акции Московского Народного Банка.
Члены общества осознали важность просвещения. В первый год правление с трудом добилось выделения 5 рублей на журнал «Союз Потребителей». К 1913 году сумма увеличилась до 50 рублей на газеты и журналы. В целях широкого ознакомления членов потребительского общества с передовым опытом и принципами кооперативного движения, на общем собрании, состоявшемся 23 декабря 1912 года, было принято решение о приобретении ста экземпляров кооперативного журнала «Объединение». Данные экземпляры предназначались для безвозмездной передачи каждому члену общества, имеющему действующую заборную книжку, что свидетельствовало об его активном участии в деятельности кооператива.
С открытием потребительских обществ в других крупных сёлах Онежского уезда Кяндское общество стремилось к объединению для совместной закупки товаров и создания «Северного союза потребительских обществ». Первое совещание представителей состоялось в Онеге в 1912 году.
К началу июля 1912 года Общество завершило строительство пристани и товарной кладовой, ставших важным звеном в торговой деятельности. Пристань, протянувшаяся на 7,5 сажени в длину и 3,5 сажени в ширину, была увенчана вместительной кладовой. Конструкция пристани позволяла судам беспрепятственно швартоваться во время прилива, обеспечивая непрерывность поставок. На возведение пристани и кладовой было ассигновано 100 рублей, однако фактические затраты составили 130 рублей. Недостающие средства были покрыты за счёт добровольного предоставления строительного леса членами Общества.
На одном из последних собраний членов потребительского общества в первом полугодии 1912 года был поднят вопрос о поощрении Ф. Кубачина, организатора и руководителя Общества. Единогласно поддержав инициативу, члены, следуя рекомендации Московского союза потребительских обществ, постановили преподнести ему самовар. Заказ был размещён на Тульской фабрике В. С. Баташева, известной своими качественными изделиями. Вскоре самовар, изготовленный из жёлтой меди, прибыл в Кянду. Тщательность исполнения и благородный металл подчёркивали значимость подарка. Из аналогичной меди были изготовлены труба и поднос, дополнявшие ансамбль. На корпусе самовара, над краном, была выгравирована надпись: «Кяндское общество потребителей 1908-1912 гг. Своему основателю и руководителю Фёдору Фёдоровичу Кубачину за его непрестанные труды по кооперативной деятельности». 24 июня, в торжественной обстановке, Кубачину был вручён самовар, сопровождаемый адресом и аттестатом. Глубоко тронутый оказанным вниманием, он выразил искреннюю благодарность членам Общества за столь высокую оценку его деятельности.
За пять первых лет существования потребительского общества жители Кянды стали жить дружнее и эффективнее, а само общество стало неотъемлемой частью их хозяйственной жизни.
Однако, в Кянде сохранялись архаичные обычаи, живучие вплоть до Октябрьской революции 1917 года. В сентябре 1911 года газета «Архангельск» опубликовала корреспонденцию Ф. И. Ануфриева из Кянды под заголовком «Водка в мирском деле», повествующую о старинной традиции пропивания общественных покосов и угодий. В качестве примера автор приводит наволок у речки Чикши, где в 1911 году было поставлено двадцать заколин сена. Этот наволок был пропит всего за четверть ведра водки, хотя, по словам автора, нашёлся бы желающий заплатить за него пять-шесть рублей. Примечательно, что пропивали наволок не всем обществом, а лишь артелью рабочих, занимавшихся ремонтом моста через реку Чикшу. Сделано это было втайне, так что никто не знал. В итоге, какой-то ловкий делец приобрёл четырнадцать возов сена всего за 2 рубля 40 копеек, в то время как весной за такое количество пришлось бы отдать 40-50 рублей. И таких пожень, отданных за бесценок, было немало.
Другим обычаем было «пропивание сёмги». Село делилось на семь «недель», и каждая «неделя» по очереди «пила сёмгу». Покупатель выставлял за сёмгу полведра или целое ведро водки, а иногда и больше, в зависимости от улова. Обычно это происходило на второй день Пасхи. В 1911 году у «пивших сёмгу» возникло недоразумение с местным священником Леонидом Ивановским, который заявил прихожанам, что если сёмга будет пропита на второй день Пасхи, то он на третий день не пойдёт с крестом к местам пьянства. Несмотря на это предупреждение, сёмгу всё же пропили, и отец Леонид не явился с крестом.
В 1911 году покупатели выставили много вина, чуть ли не целое ведро, однако сёмга ловилась плохо, практически совсем не ловилась, в отличие от прежних лет, когда улов был обильным.
Весной 1912 года, как сообщал Ф. И. Ануфриев, чьи заметки регулярно появлялись на страницах газеты «Архангельск», традиционное «питие сёмги» не состоялось, «к великому неудовольствию многих мужиков». Речные сёмужьи тони, за которые кяндские мужики заплатили 20 рублей, были выкуплены Кубычиным, известным организатором кяндского и онежского потребительских обществ. Ануфриев вспоминал, как проходило «питие сёмги» в 1911 году: из аналогичной суммы в 20 рублей, 3 рубля было пожертвовано церкви, а оставшаяся часть была пропита. В тот год на «питии сёмги» присутствовало немного народа, и на каждого пришлось чуть ли не по девять чашек спиртного, что привело к печальным последствиям – один из участников запился (умер). В 1912 году, по инициативе Кубычина, все 20 рублей были направлены на приобретение иконы для кладбищенской церкви. Это решение вызвало широкий общественный резонанс. Особенно недовольными оказались старики, привыкшие к возможности выпить за чужой счёт. Молодые же острили: «В сей год "девятая" никого не сгубила». Ануфриев отмечал, что деревенские мужики постепенно начинали осознавать бессмысленность и вред обычая пропивать мирские угодья.
Подобных случаев пропоя в селе было множество. Зимой на сходах часто присутствовало вино, и что-нибудь да пропивалось, например, сенокосные мхи. Зачастую общество угощал водкой содержатель мирских быков. Любители выпить всегда находили повод и человека, который должен был их угостить.
Жизнь у Белого моря, среди лесов и озёр, издревле делала жителей Кянды умелыми рыбаками и охотниками. Зимние промыслы — охота и подлёдная рыбалка — были основой их существования. Однако с годами дичи в лесах становилось всё меньше, вызывая опасения, что охотничий промысел может исчезнуть вовсе. Зимой 1911-1912 годов в лесах практически не было белки, и даже самый удачливый охотник едва ли заработал более 20 рублей.
Птицы в ту зиму было немного, и стоила она дёшево. За пару птиц просили: отборные рябчики уходили по 45 копеек, косачи и тетерева — по 50-60 копеек, а за чухарей или копалу просили 95 копеек – 1 рубль. Куропатки с осени исчезли вовсе, и лишь к середине декабря стали появляться в незначительном количестве. Спрос на них был велик. Проезжие скупщики первым делом осведомлялись, не появились ли куропатки, и предлагали за пару 55-60 копеек. К январю 1912 года битой птицы в селе не осталось — всё было распродано. Зимой птицу берегли, избегая охоты без крайней необходимости.
В ту же зиму с одним из кяндских охотников приключилось необычайное происшествие. Преследуя рябчика в окрестностях, примерно в пяти верстах от села, он нежданно наткнулся на медвежью берлогу. Казалось бы, зима — время спячки для косолапого. Охотник был вооружён дробовым ружьем шестнадцатого калибра, но по удачному стечению обстоятельств имел при себе три патрона, снаряженных пулями, одна из которых была разрывной. После первого выстрела медведь, вопреки зимней спячке, яростно вырвался из берлоги и ринулся на собаку охотника. Зверолов, выждав подходящий момент, произвёл второй выстрел. Пуля угодила зверю под лопатку, и тот завалился на бок. Третий, контрольный выстрел в лоб, точно между ушей, положил конец схватке. Убитый медведь оказался молодым «пестуном», длина которого составляла 24 аршина. Охотник выручил за шкуру убитого зверя 15 рублей, а медвежье мясо, привезенное в село, продавал по 10 копеек за фунт. Мясо оказалось на редкость вкусным и жирным, по вкусу напоминавшим свинину.
Рыбакам жилось несколько лучше. Самые удачливые зарабатывали до 100 рублей за зиму, но таких счастливцев было немного. Большинство рыбаков возвращались ни с чем, заработав всего 10-20 рублей.
С осени 1911 года навага и корюшка почти не попадались рыбакам. В начале февраля рыба, наконец, стала появляться, но улов состоял преимущественно из мелких экземпляров. Несмотря на это, цены оставались высокими: за одну навагу просили полторы копейки, а за тысячу штук — шестнадцать рублей. Пуд наваги оценивался в три рубля. Сельдь ещё не шла, а осенью её приобретали по два рубля двадцать пять копеек за пуд. К началу февраля 1912 года цена на сельдь возросла до трёх рублей за пуд.
В конце февраля — начале марта, до начала сельдяного хода, ловили лишь для собственного пропитания навагу и небольшого кореха. Навага попадалась крупная, но в малом количестве, и ценилась по 7 копеек за фунт. А весной, когда Белое море ещё сковывал лед, кяндские рыбаки отправлялись на промысел сельди. Пешком, преодолевая двенадцать-тринадцать вёрст от села, они достигали рубана (рубан (по-поморски) — глыба снега в воде или на льду), где на трёхсаженной глубине, во время отлива, опускали в сделанные проруби свои невода. Улов был щедрым: за один заброс в неводе оказывалось до сорока пудов рыбы. В период с 1 по 15 марта 1912 года рыбаки Кянды добыли более двухсот пудов отборной сельди. Основным местом сбыта был онежский рынок, где сельдь продавалась в розницу и пудами по цене от 1 рубля 80 копеек до 3 рублей за пуд, а иногда и дороже. Скупщики приобретали у рыбаков сельдь по 2 рубля 40 копеек за пуд. К апрелю сельдяная путина завершалась, оставляя после себя воспоминания об упорном труде и богатом улове.
Вновь сельдяной промысел развернулся в конце ноября. К 1 декабря кяндские рыбаки добыли до 200 пудов отборной сельди, сбывая её по 2 рубля 30 копеек за пуд. Отличительной особенностью этой путины стало то, что лов осуществлялся не в открытом море, а в речном русле, причём не традиционными неводами, а рюжами. Зима, несмотря на календарь, выдалась на редкость мягкой: сильный ветер разметал и унёс в море сковавший его ледяной покров.
О несметных богатствах Кяндской губы ходили легенды. Старожилы передавали из уст в уста историю о крестьянине из Покровского, который, перевозя монахов из Крестного монастыря, невольно попал в сплошной косяк сельди, настолько плотный, что лодка едва продвигалась вперёд. Другой рассказ, принадлежавший бывалому моряку с парохода «Маяк», повествовал о том, как во время плавания по губе они стали свидетелями невиданного скопления сельди. Подтверждением этих преданий служила и успешная рыбалка с использованием рюж.
В прибрежных водах нередко появлялось и множество морских зверей. Белухи, например, подходили к самой кромке льда. Отсутствие охоты сделало этих созданий бесстрашными: зимой в прорубях можно было заметить небольшие отдушины, через которые звери периодически набирали воздух. Иногда морские обитатели попадали и в рюжи, однако звериный промысел, к сожалению кяндских крестьян, так и не получил у них широкого распространения.
Весенний сев 1912 года в Кянде начали, как водится, с Николина дня, завершив посевную кампанию к середине мая. Озимые всходы ржи благополучно пережили зиму, не пострадав от снега, и к моменту начала сева рожь уже активно формировала колос, а кое-где и вовсе зацвела. Обильные дожди в сочетании с тёплым весенним солнцем благотворно сказались на росте хлебов. Плохих посевов было немного, преобладали те, что крестьяне определяли как «из худых вышли, а до хороших не дошли». На пригорках и заливных лугах трава росла особенно хорошо. Зима в целом выдалась благоприятной, и весной недостатка в кормах для скота практически не ощущалось. Благодаря щедрому сенокосу предыдущего года, цены на корм оставались сравнительно низкими: от 1 рубля 20 копеек до 2 рублей 30 копеек за «волочугу», что выгодно отличалось от прошлогодних 5-7 рублей. Единственное, что омрачало ситуацию, — чрезвычайно высокая цена на хлеб, достигшая 7 рублей 50 копеек за мешок.
Тёплые дни начала июня способствовали быстрому выколашиванию ржи, и она уже готова была зацвести, но внезапно налетевшая двухнедельная засиверка (засиверка, засеверка (помор.) — холодная погода при северном или северо-восточном ветре на севере России) серьёзно помешала цветению. «На Иванов день цвет, — на Ильин день хлеб», — гласила кяндская пословица. На эту закономерность надеялись и в 1912 году. Действительно, если бы не засиверка, новый хлеб поспел бы вовремя. Однако качество зерна оставляло желать лучшего.
В самое сердце лета, 13 июля 1912 года, нежданный мороз обрушился на поля, нанеся ощутимый урон молодым всходам картофеля. Затронута была и часть посевов ржи. Наиболее явственно ледяное дыхание зимы ощущалось в деревне Сюземская (Рябы), входящей в Тамицкое сельское общество Кяндской волости. Там мороз был настолько силён, что даже вода в котлах покрылась коркой льда. К счастью, серьёзных убытков жителям заморозки не принесли. Вскоре после этого стихийного бедствия разразилась гроза, и благодатное тепло вновь вернулось в эти края. Картофель, продемонстрировав удивительную стойкость, сумел оправиться от перенесённого стресса. Помёрзшие верхушки ботвы опали, уступив место новым побегам, и картофельные поля вновь запестрели цветами. Рожь также приближалась к периоду созревания. Жито же, напротив, ещё радовало глаз своей сочной зеленью.
Однако летний мороз жестоко обошёлся с картофелем, урожай выдался скудным, едва ли превышающим количество посаженного. Зерновые же культуры, напротив, порадовали крестьян. Жатва, начавшись в первых числах августа, из-за затяжных дождей растянулась до 20-х чисел. Сразу после уборки, «сеньгу», как говорили в Кянде о сжатом поле, вспахали под озимые. Обмолот, начавшийся после сушки снопов в сентябре, развеял худшие опасения: хлеб оказался вполне достойным. Хотя снопов было нажато значительно меньше, чем в прошлом году, особенно жита, оно превзошло рожь по качеству. Обычно с плохого жита получали меру зерна со ста снопов, а с хорошего, например, с парового, — меру с шестидесяти и менее. Но такого жита было немного. Рожь же в среднем давала осьмину с суслона, то есть меру с восьмидесяти снопов.
Что касается травостоя, то ещё в прошлом году агрономом Щекотовым в Кяндское волостное правление было направлено 12 фунтов семян клевера и тимофеевки. Однако, по невыясненным причинам, сельские волости не распределили семена среди желающих. Весной 1912 года агроном лично прибыл в Кянду, чтобы узнать о всходах. Обнаружив, что посев не был произведён, Щекотов сам нашёл желающих, и семена были высажены. К осени результаты стали очевидны: клевер, несмотря на сухое лето, взошёл слабо, но к осени оправился и зазеленел. Турнепс также прижился хорошо.
Вот как живописал Ф. Ануфриев страдную пору жатвы:
Нещадно палило солнце, испепеляющий зной терзал спины и головы жнецов, заставляя крупный пот градом катиться по лицам. На травинках ещё трепетали робкие искры утренней росы, но знойные лучи безжалостно поглощали их, не оставляя и следа. По нивам, словно стражи, выстроились многочисленные ряды суслонов, увенчанных громадными маковками-головами, и их статный вид вселял тихую радость в сердца крестьян. Однако, местами по полям тянулись жалкие, разрозненные прясла, уныло свидетельствуя о скудном урожае. Короткие, тощие снопы едва держались на жердях, казалось, лишь дуновение ветра — и они рассыплются прахом. Стаи галок, словно чёрные тени, кружили над полями, подбирая последние обронённые зёрна.
Небо, чистое и бездонное, сияло лазурью. Загадочная синева манила в бескрайнюю даль, и порой в ней проплывали вереницы журавлей, печальных предвестников долгой и тоскливой осени. Невыжатые полосы хлебов поражали своей убогостью. В гуще мелких колосьев ячменя, словно буйный сорняк, качался сплошной стеной дикий овёс, горделиво взмахивая своей растрепанной метёлкой. Стебли ржи, словно скорченные от нестерпимой жары, низко пригибались к земле, моля о прохладе. Лишь толстые стебли овса, просохшие и окрепшие под солнцем, словно камыш, твёрдо стояли на корню, не боясь ни зноя, ни напора ветра…
Солнце жгло нещадно, и лишь редкий, благодатный ветерок, проносясь над полем, дарил мимолетную прохладу раскалённому воздуху. И когда этот ветер, играя желтеющими листочками полевой ивы, касался лиц жнецов, они разгибали свои натруженные спины и жадно вдыхали освежающий воздух.
Тяжело работать в поле в такую жару. Утром ещё терпимо. После ночной прохлады воздух влажный и свежий, и в полях царит благодать. Жнецы работают, да похваливают тёплое времечко. Но вот солнце поднимается всё выше, и работа становится всё тяжелее. Спина не гнется, руки двигаются с трудом, а в глазах мелькают огненные круги. Но жать необходимо. Время не ждёт. С каждым днём жатва становится всё труднее. Рожь высыпается из колосьев. Рожь корчится от жары и бессильно клонится к земле…
В два часа дня жнецы ненадолго прерываются на скудный обед, чтобы подкрепить силы, и вновь возвращаются к работе. Отдых в поле не полагается. И снова гнётся спина, мелькают в глазах огненные круги, больно отдается в голове металлический звук серпа, срезающего горсть за горстью колосья.
Но вот солнце начинает склоняться к закату. Воздух становится прохладнее. Оживляются разговоры жнецов, и, наконец, молодость берёт своё. Заунывная песня рекой разливается по полям и теряется где-то вдали, в лесу, раскинувшемся на десятки вёрст. Хорошо поют жнецы свои старинные песни. Печалью и тоской веет от них глубокой: «Я нигде дружка не вижу, ни в долине, ни в лесу», — слышен грустный напев, и становится жаль неведомую девушку, тоскующую о милом.
А песня льётся и льётся… От кустов падают длинные, густые тени. Воздух становится всё легче, голоса в нём — всё звучнее. Отовсюду несутся ответные песни жнецов. Из лесу доносятся вечерние рожки пастухов, собирающих разбредшееся стадо. Мычат коровы, ревут быки, и столб пыли поднимается над дорогой, где движется стадо.
«Ну, теперь немного осталось», — радуются жнецы. Сегодня отжин у хозяина, и, наверное, будет угощение. По всему полю рядами высятся сложенные наскоро кучи ржи. Завтра их сбросают на прясла. Устало сгибаются спины, всё реже слышатся звуки серпа, и последняя горсть колосьев, «козулька», становится всё меньше и меньше. Наконец, все сходятся в один угол и, торопливо связав последние снопы, радостно вздыхают. «Ну, слава Тебе, Господи! Всё!», — радуются жнецы. «Ива, ты, ива, отдай нашу силу к будущему году», — возглашает по дедовским обычаям пожилая хозяйка, — «Ну ладно, жнеюшки, пойдёмте теперь на отжин; спасибо, подсобили, а то бы перестояло житишечко».
В просторной избе жнецы с аппетитом пили чай, закусывая баранками и сухарями. На столе горела лампа, весело освещая комнату. За чаем последовал скромный ужин, расчёт, и усталые жнецы разошлись по домам, отработав в поле 15 часов за 35 копеек…
Однако не хлебом единым жили кяндские крестьяне. Духовная жажда также влекла их, и в 1913 году это выразилось в заметном росте спроса на периодическую печать. Если в 1912 году на всю округу приходилось не более двух десятков экземпляров газет и журналов, то к следующему году ситуация изменилась коренным образом. Среди наиболее востребованных изданий значились: «Архангельск», «Копейка», «Биржевые Ведомости», «Новый Журнал для Всех», «Народный Журнал», «Северный Хозяин», «Союз Потребителей», «Объединение». Наряду с ними крестьяне выписывали «Россию», «Колокол», «Архангельские Губернские Ведомости», «Сельские Вести», «Родину». В 1913 году этот перечень пополнился изданиями «Вестник Знания», «Труженик», «Крестьянское Земледелие» и другими.
Следует отметить, что уже в начале 1913 года отношение крестьян к газетам претерпело существенную трансформацию. Вместо того, чтобы использовать газетные листы для скручивания самокруток с махоркой, они стали бережно хранить их, чтобы впоследствии обсуждать насущные вопросы и делиться мнениями о злободневных событиях. Даже старшее поколение проявляло живой интерес к происходящему в мире, особенно к событиям на родине. В обиходе всё чаще звучали вопросы: «Что нового?» или «Что пишут газеты? Какие новости?». В целом, на данном этапе развития крестьянское население остро нуждалось в библиотеке-читальне, поскольку имеющаяся при сельском училище народная библиотека уже не могла удовлетворить возросший читательский спрос.
Также, глубоко волновала жителей Кянды судьба окрестных, некогда непроходимых северных лесов, неумолимо редеющих под натиском времени и алчности. Властная рука капитала всё настойчивее проникала в глухие дебри, безжалостно опустошая вековые чащи и превращая девственную лесную красоту в унылые пустыри. С 1907 года в Кяндской волости ежегодно проводились масштабные лесные вырубки, не далее 5-6 вёрст от села Кянда. Более десяти тысяч деревьев ежегодно вывозилось из этих мест, оставляя зияющие проплешины на карте родного края.
Кяндские жители могли бы по праву считать эти леса своими, если бы справедливое наделение землёй произошло во время размежевания казённой и крестьянской лесных дач. Однако, при разделе, жителям Кянды был выделен участок без должного учёта наличия строевого леса. Село, будучи большим, нуждалось в значительном объёме древесины — крестьянам ежегодно отпускалось до двух тысяч брёвен, примерно по десять брёвен на каждого домохозяина. В результате, на расстоянии 4-5 вёрст от села строевого леса практически не осталось. К 1913 году кяндским крестьянам приходилось отправляться за лесом почти к самой границе своего участка. Естественно, их тревожила перспектива будущего — что их ожидает через 5-10 лет? В связи с таким катастрофическим положением дел, жители Кянды, окружённые лесами, подобно Англии, окружённой морями, опасались, что в скором времени будут вынуждены покупать лес на стороне, превратившись из лесных жителей в зависимых потребителей.
Как и в любой местности, жизнь крестьян Кянды была не застрахована от трагических происшествий, отголоски которых доносились даже до страниц губернских газет. Вот лишь несколько печальных эпизодов, выхваченных из потока времени:
29 ноября 1855 года в хозяйстве крестьянина Петра Миронова разыгралась огненная трагедия. Неосторожность работника Кубачина, разгуливавшего по двору с горящей лучиной, обернулась пожаром. Огонь, словно голодный зверь, пожрал дом и надворные постройки Миронова, обратив в пепел имущество на сумму 180 рублей. Страховка, увы, покрывала лишь малую часть убытков — всего 15 рублей.
31 января 1913 года зимний лес стал местом гибели молодого крестьянина Павла Леонтьевича Чичурова. В тот день он отправился за брёвнами, не предчувствуя беды. Когда лошадь была запряжена в сани, на улице раздалось громкое фырканье — это вырвалась на волю лошадь крестьянина Максима Фёдоровича Поликарпова. Что произошло дальше, осталось тайной. Вероятно, испуганная запряжённая лошадь рванула с места вслед за беглянкой. Чичуров, по всей видимости, не успел вскочить на сани и схватить вожжи — об этом свидетельствовали рукавицы и топор, отброшенные далеко от места трагедии. Возможно, он бросился в погоню, успев лишь крикнуть «Тпрру», что услышали на соседних дворах. Дорога была скользкой, словно зеркало, из-за отсутствия снега. На повороте в переулке сани занесло, и они с ужасающей силой ударили Чичурова, бежавшего рядом. Удар пришёлся в левый висок, смерть была мгновенной. Прибывший фельдшер лишь констатировал летальный исход. Лошадь, сломав подсанки, убежала на три версты от села, где и была поймана.
В метрической книге Кяндского прихода, в записи о смерти Павла Чичурова, 36 лет от роду, значится: «Убился при падении с дровен». Предание земле совершено 4 февраля на приходском кладбище. У погибшего осталась безутешная вдова.
В феврале 1913 года окрестности Кянды навестили незваные гости — волки, которых давно не видели в этих краях. Дерзкие хищники стали нападать на деревенских собак прямо у околицы. Несмотря на обилие охотников, к концу февраля ни одного волка не удалось подстрелить. Волчьи стаи бродили не только по ночам, но и днём, однако, к счастью, нападений на скот или людей удалось избежать.
17 апреля 1913 года, на третий день Пасхи (в 1913 году отмечалась 14 апреля), разыгралась трагедия, которую местные жители окрестили «зверской». Михаил Мосеев, 23-летний неженатый крестьянин, в присутствии многочисленной, захмелевшей компании, совершил убийство Николая Лаврентьева, молодого 28-летнего односельчанина.
В тот роковой день Мосеев, Лаврентьев и другие крестьяне находились в местном питейном заведении, именуемом «шинком», где употребляли спиртные напитки. Между Мосеевым и Лаврентьевым вспыхнула словесная перепалка, переросшая в ожесточённую драку. Лаврентьеву удалось одержать верх, повергнув Мосеева на землю и нанеся ему ощутимые удары. Униженный Мосеев поспешно ретировался домой, но вскоре вернулся, распаляемый жаждой мести. Схватка возобновилась, и в самый разгар потасовки Мосеев внезапно извлёк финский нож, которым нанёс Лаврентьеву шесть проникающих ранений, два из которых пришлись в грудь. После этого последовал удар в лицо, рассекший щеку и язык. Четвёртый удар поразил живот, а ещё два пришлись в разные части тела. Два удара в грудь оказались смертельными: один пронзил сердце, другой – лёгкое.
Совершив злодеяние, Мосеев хладнокровно положил окровавленный нож на стол и покинул место преступления. Умирающий Лаврентьев успел лишь произнести: «Всё, ребята, я погиб, зарезал мошенник!»
Известно, что Михаил Мосеев отличался буйным нравом. Кроме того, он находился под подозрением в краже трёх фунтовых гирь из местной потребительской лавки.
Судьба убийцы осталась сокрыта во мраке неизвестности, однако нет сомнений в том, что его постигла заслуженная кара. Что же до Николая Лаврентьева, то после получения известия от Мирового судьи 1-го участка Онежского уезда об отсутствии препятствий к преданию тела земле по христианскому обычаю, 20 апреля над ним совершили отпевание в одной из церквей села Кянда, и он был погребен на приходском кладбище, обретя вечный покой.
Удивительной крепостью отличался организм кяндских старожилов, тех, кого испокон веков называли досельными. В селе жил мужчина, которому перевалило за пятьдесят лет. Этого человека, которого тогда величали стариком, не знала болезнь. Тело его не ведало страха ни перед летним зноем, ни перед зимней стужей. Любимым его развлечением в зимнюю пору было посещение жаркой бани, где он раскалял своё тело докрасна, а затем, выйдя на мороз, окунался в речную прорубь. Иногда вместо купания он обливал себя ледяной водой. После бани, босой, лишь в рубахе и кальсонах, без шапки, он возвращался домой, неся верхнюю одежду и обувь под мышкой. Как жаль, что история не сохранила его имени…
С течением времени Кянда претерпевала неуклонный рост и развитие. Стратегия расширения поселения, выраженная в увеличении количества дворов, находит своё отражение в официальных справочниках различных лет. Эти же источники свидетельствуют о значительных демографических изменениях, произошедших в деревне после смены политического режима в России в 1917 году.
Количество дворов и населения в начале XX века было следующее:
1905 год: дворов — 164, всего населения — 1 105 (503 мужчины и 602 женщины).
1917 год: дворов — 198, всего населения — 1 176 (540 мужчин и 636 женщин).
1920 год: дворов — 210, всего населения — 1 026 (421 мужчина и 605 женщин).
В 1920 году, согласно переписи населения, деревня представляла собой живой калейдоскоп из 210 дворов, где переплетались судьбы сорока различных фамилий. Словно корни могучего древа, разветвлялись родовые линии: Агафеловы — 3 двора, Ануфриевы — 9, Бабиковы — 2, Богдановы — 2, Братановы — 13, Вахрамеевы — 1, Герасимовы — 12, Горбачевы — 7, Денисовы — 1, Дьячковы — 1, Ивановские — 1, Ивановы — 3, Калинины — 18, Калистратовы — 4, Касьяновы — 3, Кондратьевы — 7, Королевы — 2, Креневы — 12, Кубачины — 6, Кузнецовы — 5, Кучумовы — 2, Лаврентьевы — 7, Лазаревы — 3, Логиновы — 10, Матвеевы — 1, Мосеевы — 8, Никитины — 9, Панкратовы — 1, Паршуковы — 1, Петровы — 1, Пименовы — 1, Поликарповы — 5, Семаковы — 1, Степановы — 1, Теловы — 11, Тимофеевы — 3, Усачевы — 8, Федосеевы — 4, Чичуровы — 5, Шемякины — 16.
Примечательно, что 12 хозяйств возникли уже в эпоху советской власти: одно в 1917 году, четыре — в 1918-м, ещё четыре — в 1919-м, и три — в 1920-м.
Как явствует из исторических свидетельств, семейство Калининых являлось одним из самых разветвлённых в кяндской округе. Их родословная уходит корнями вглубь веков, к крестьянину, носившему имя Калина или Калинник, от которого и пошло прозвание.
Первые документальные упоминания о представителях этого рода обнаруживаются в переписной книге 1640 года. В деревне Филипповской зафиксированы два пустующих двора, принадлежавших Ондрюшке и Гаврилке Калининым, которые, «от хлебной скудости», вынуждены были покинуть родные места. Однако уже в дозорной книге 1648 года эти братья вновь значатся владельцами дворов в той же деревне. К этому времени они обзавелись семьями: у Гаврилки был сын Иевко, четырёх лет от роду, а у Ондрюшки – четверо сыновей: Симанко, Пронка, Микитка и Лучка, которому исполнился год. Предположительно, сын Симанко, Автомон, фигурирует в переписной книге 1712 года как зрелый мужчина. Начиная с этого года, документы XVIII – начала XX веков позволяют проследить непрерывную линию потомков Автомона и зафиксировать рост численности семейства Калининых.
В 1712 году семья Автомона Симанова насчитывала десять человек: семь мужчин и три женщины. За последующее столетие род Калининых увеличился почти вчетверо.
Первый достоверно установленный прародитель рода, Автомон, скончался до 1718 года. В ревизской сказке 1719 года (1-я ревизия) три его сына – Евдоким, Пётр, Григорий – и внук Иван (сын Евдокима) записаны совместно проживающими в одном дворе. Таким образом, за период с 1712 по 1719 год численность мужского населения в данной ветви семейства сократилась почти вдвое. Сведения о лицах женского пола в этой ревизии отсутствуют.
К моменту проведения 7-й ревизии 1816 года было выявлено семь отдельных семей Калининых, общей численностью 37 человек: 18 мужчин и 19 женщин. Важно отметить, что по данным 6-й ревизии 1811 года в шести семействах Калининых проживал 21 мужчина. Сведения о женщинах в данной ревизии не представлены.
В течение следующего столетия род Калининых вновь возрос почти в четыре раза. К 1918 году насчитывалось уже 18 отдельных семей, состоящих из 77 человек (47 мужчин и 30 женщин).
Солозеро
Укрывшись на северном берегу безмятежного Солозера, близ залива Кяндская Лахта, расположилась деревня Солозеро. В исторических документах 1861 года она значилась как Солозерская, входя в состав Архангельского уезда. В ту пору деревня насчитывала всего шесть дворов, в которых обитали 38 душ — 18 мужчин и 20 женщин.
Предания о первых поселенцах Солозера окутаны дымкой времени. Старожилы начала XX века возводили свою родословную к раскольникам, бежавшим от мирских соблазнов и государственных установлений в глушь лесов, скрывая свои истинные имена под псевдонимом «Богдановы» — «Богом данные». Эта версия происхождения солозеров имеет право на существование, учитывая прямой путь из Поморья в Архангельск, пролегавший через солозерские земли, затерянные вдали от обжитых мест. Вероятно, именно поморские раскольники облюбовали эту местность для основания поселения.
Возвышенный южный берег Солозера давал надежду на возделывание земли, а озеро, богатое рыбой, обеспечивало пропитание жителям. Первые поселенцы возвели свои жилища на возвышенности у озера, расчистив землю под пашни. Сенокосные угодья простирались вдоль берегов озера и рек Кянды и Казани. Река Казань, по преданию, некогда изобиловала жемчужными раковинами, слава о которых доходила даже до отдалённой Карелии.
Здесь же была воздвигнута первая часовня во имя святых первоверховных апостолов Петра и Павла. Со временем, когда население деревни возросло, а пригодных для пашни земель вблизи стало не хватать, жители перенесли свои дома на песчаную низину, а освободившиеся земли обратили под пашню, оставив лишь небольшую территорию для кладбища.
Ограниченность пахотных земель сдерживала рост деревни. Лишь в конце XIX века, когда архангельские лесопромышленники начали активную вырубку леса в окрестностях Солозера, материальное положение жителей несколько улучшилось, что позволило им построить новые дома. Однако урожай зерна по-прежнему не обеспечивал годовой потребности в продовольствии. Ранней весной солозерцы, наловив два-три пуда рыбы, отправлялись в Кянду для закупки хлеба и семян. С появлением лесозаготовок у них появилась возможность заготавливать всё необходимое в зимний период не только в Кянде, но и в Неноксе и Архангельске.
Характеристика деревни на 1865 год
Число жителей по сословиям:
государственных крестьян мужского пола — 23, женского пола — 10
По вероисповеданиям и грамотности:
православного вероисповедания мужского пола — 23, женского пола — 10
грамотных мужского пола — 1, женского пола — нет
неграмотных мужского пола — 22, женского пола — 10
По возрастам и семейному состоянию:
детей до 14-ти лет мужского пола — 14, женского пола — нет
стариков и старух, которым более 60 лет мужского пола — 4, женского пола — нет
Какие ремесленники:
ыделывающих деревянную посуду — 1
Число строений и промышленных зданий:
дворов — 5
жилых домов — 5
амбаров — 6
овинов — 2
бань — 3
мельниц ветряных — 2
Какие суда:
малых карбасов — 5
Число скота
лошадей — 5
рогатого — 10
овец — 25
Чем занимаются:
рыбной ловлей — 4
В деревне имеется:
православных часовень — 1
Согласно сведениям, зафиксированным в списках населённых мест 1877 года, деревня состояла из семи крестьянских дворов.
Перепись 1897 года представила более детальную картину демографии деревни: на момент проведения переписи в деревне проживало 107 человек наличного населения, из которых 65 были мужского пола и 42 — женского. Число постоянно проживающих составляло 75 человек (39 мужчин и 36 женщин). К деревне было приписано 81 человек, включая 45 мужчин и 36 женщин. Примечательно, что из числа наличного населения 27 человек (23 мужчины и 4 женщины) не принадлежали к крестьянскому сословию.
Количество дворов и населения в начале XX века было следующее:
1905 год: дворов — 18, всего населения — 107 (49 мужчин и 58 женщин).
1917 год: дворов — 13, всего населения — 75 (36 мужчин и 39 женщин).
1920 год: дворов — 14, всего населения — 58 (26 мужчин и 32 женщины).
Согласно переписи 1920 года, деревня насчитывала 14 хозяйств, распределённых между двумя фамилиями: Богдановы владели 8 хозяйствами, а Панкратовы — 6.
По данным сельскохозяйственной переписи 1917 года, в Кяндской волости упоминался хутор Ивановка, представленный единственным двором, где проживал один мужчина. К 1920 году, согласно переписи, этот двор оставался во владении семьи Ивановых, чья численность возросла до двух человек, предположительно мужа и жены. Предполагается, что изначально этот живописный хутор носил имя Белое.
В 1911 году близ озера Белого, в четырёх верстах от Кянды, возник небольшой хутор. Основателем его стал кяндский крестьянин Сергей Иванов, переселившийся сюда с женой, сыном и дочерьми. В Кянде остался его старший, женатый сын, унаследовавший отцовский земельный надел. Неподалеку от Белого располагалось Чикшозеро, оба водоёма в прежние времена славились рыбными богатствами. При нарезке земли Иванову выделили участок площадью около семнадцати десятин. Сенокосных угодий было расчищено предостаточно, однако пахотной земли оказалось мало. Стремясь увеличить плодородные площади, Иванов взялся за осушение берегов Белого озера. Он прорыл ров, глубиной и шириной в одну сажень, протяженностью около тридцати саженей. Белое озеро располагалось на возвышенности, а Чикшозеро — у подножия, примерно в пятидесяти саженях ниже. Иванов частично спустил воду из Белого озера в Чикшозеро, осушив таким образом прибрежную полосу. Эта работа потребовала от него немалых усилий и началась за несколько лет до переселения. Иванов ежегодно углублял ров, приближая свою цель. Посреди Белого озера находился островок, поросший небольшими сосенками. После того, как вода отступила, островок превратился в своеобразную межу между двумя озерами. Мель, окружавшая островок и прежде пересекавшая озеро, обмелела окончательно, разделив Белое на два отдельных водоёма. Обширные заболоченные берега высохли, и вокруг озера Иванов стал накашивать до сорока заколин сена. В планах было засеять часть берега тимофеевкой, тем более что ила на берегу было в изобилии, а место для травосеяния представлялось весьма удобным.
Помимо земледелия, Иванов нашёл себе ещё одно занятие – гончарное дело. Он лепил из глины горшки, крынки, а вершиной его мастерства стали дымовые трубы. Глина, добываемая у Белого озера в изобилии, считалась превосходным материалом для изготовления гончарных изделий.
Предположительно, около 1920 года на берегах Белого озера возник ещё один обособленный хутор – выселок Белозеро, представленный единственным двором, где проживала семья Панкратовых в составе трёх человек: один мужчина и две женщины.
КЯНДСКОЕ УЧИЛИЩЕ
Церковно-приходская школа в Кянде отсутствовала. Согласно историческому описанию приходов и церквей Архангельской Епархии, здесь с 1843 года функционировало сельское училище, находившееся до 1861 года в ведении приходских священников, а затем перешедшее в ведение Министерства Народного Просвещения. В 1875 году училище было преобразовано в двухклассное. Вероятно, «эта примитивная школа», по словам П. С. Ануфриева, «или сгорела, или была снесена». На её месте в 1909 году было возведено новое школьное здание, сохранившееся до наших дней.
На заре 1898 года, к 1 января, в стенах Кяндского двухклассного сельского училища внимали наукам отроки из трёх поселений: самого села Кянда, живописного посёлка Кяндозеро и тихой деревни Солозеро. Общая численность населения этих мест составляла 1 082 души, из коих 501 мужского пола и 581 женского. Среди этого люда насчитывалось 132 ребёнка школьного возраста, от семи до четырнадцати лет (68 мальчиков и 64 девочки), готовых к познаниям. Грамотой владели 69 человек (53 мальчика и 16 девочек), а остальным 63 (15 мальчиков и 48 девочек) ещё предстояло открыть для себя мир письменности. В самом училище постигали азы наук 57 учеников, из которых 46 были мальчики и лишь 11 — девочки.
Январь 1911 года, словно застывший кадр эпохи, сохранил для нас однодневную перепись начальных школ Российской империи. В этих архивных материалах, словно в старинной фотографии, проступает облик Кяндского двухклассного училища, где мальчики и девочки постигали азы знаний под одной крышей.
Два учебных класса, разделённые на пять отделений, принимали учеников на пятилетний курс бесплатного обучения. В училище трудились законоучитель, местный священник, и три преподавателя — двое мужчин и одна женщина. Особое место занимал преподаватель ремесла, обучавший детей полезным навыкам.
На момент переписи, 18 января 1911 года, в училище числился 91 ученик: 57 мальчиков и 34 девочки. В 1910 году полный курс завершили лишь четверо — трое мальчиков и одна девочка, получив свидетельства об окончании. В течение 1909/1910 учебного года училище покинули 17 человек: восемь мальчиков и девять девочек. Двое сменили место жительства, остальные оставили учёбу по домашним обстоятельствам.
Учебный год 1909/1910 в первом отделении начался 15 сентября, в остальных четырёх — 21 сентября. Для всех отделений год завершился одновременно — 22 мая. Во втором отделении из-за болезни учителя (за исключением уроков Закона Божьего) занятия не проводились 18 дней. Всего в течение года обучение длилось 164 дня, включая экзамены с 19 по 22 мая. Занятия пропустили 41 человек: 15 мальчиков и 12 девочек по болезни, 8 мальчиков и 6 девочек по домашним обстоятельствам. Ежедневно обучение занимало 5 часов, в неделю — 29 часов, а в субботу — 4 часа.
Деревянное здание училища, крытое тёсом, оценивалось в 6 000 рублей. Три комнаты были отведены под учебные классы, одна — под сторожку, и три — для проживания учителей. Имелись также две кухни. Дворовых построек не было, но для игр учащихся имелось место на открытом воздухе. Училищу принадлежало 1; десятины земли.
Библиотека училища насчитывала 362 тома учебников (107 наименований) общей стоимостью 357 рублей 27 копеек. Книг для внеклассного чтения было 1 232 тома (774 наименования) на сумму 403 рубля 25 копеек, а книг для учителей — 654 тома (422 наименования) стоимостью 575 рублей 41 копейка. При училище также функционировала народная библиотека, располагавшая 224 книгами на русском языке, оценёнными в 100 рублей. За 1909/1910 учебный год читателями стали 8 человек, которым было выдано 55 книг.
Училище располагало наглядными учебными пособиями: восемью стенными географическими картами, 225 картинами, одним волшебным фонарём, десятью естественнонаучными коллекциями, одним глобусом и 50 физическими приборами. Общая стоимость наглядных пособий составляла 531 рубль 15 копеек. Учащиеся получали книги, бумагу и прочие письменные принадлежности бесплатно.
Помимо общеобразовательных предметов, проводились дополнительные занятия. Все 91 учащийся занимались пением под руководством заведующего, был организован хор. В 5 отделении (6 человек) под руководством мастера обучались столярному мастерству, изготавливая табуреты, столы и шкафы. Мастер получал за это 300 рублей в год. Учительница обучала рукоделию учениц со 2 по 5 отделения (20 человек): вышивали крестом по канве, вязали на прутках. Общежития или ночлежного приюта не было, поэтому ученики из других деревень проживали на съёмных квартирах или у родственников. Завтраки для учеников не устраивались.
Врачебная помощь оказывалась во врачебном пункте, расположенном в 30 саженях от училища. В 1910 году был зафиксирован один смертельный случай от простуды.
Помещение училища было удобным, тёплым и просторным. Единственными недостатками были холодный коридор и холодные туалеты. Для вентиляции использовались форточки. Помещения для учителей считались неудобными — холодными.
Попечительства при училище не было, но имелся почётный блюститель Григорий Павлович Агафелов. В обязанности почётного блюстителя входила материальная и нравственная поддержка учебного заведения, содействие в благоустройстве училища (удовлетворение потребностей в просторных помещениях, площадках для игр, гимнастических снарядах, саде и огороде), изыскание средств для хозяйственных нужд, устройство ночлежных приютов для учащихся, живущих далее трёх верст от училища, основание запасного капитала для пособий бедным учащимся, забота о посещении учащимися храма в праздничные дни и их благоговейном поведении во время богослужений. Почётный блюститель также имел право осматривать училище и наблюдать за содержанием учеников, проживающих в общежитиях.
На 18 января 1911 года в училище преподавали четыре человека:
Законоучитель — местный священник Леонид Васильевич Ивановский, 28 лет, духовного сословия. Обучался в Архангельской духовной семинарии. Законоучительствовал в Кяндском училище и вообще 6 лет. В неделю проводил 14 часов занятий, за что получал годовой оклад в 150 рублей.
Учитель — Созонт Богданович Панфилов, 21 года, крестьянского сословия. Окончил Дровнинскую церковно-учительскую школу в 1907 году. Общий стаж работы — 4 года, в Кяндском училище — 1 год. В неделю проводил 25 часов занятий, за что получал годовой оклад в 360 рублей. На летнее время уезжал из деревни. Работал по 1917 год.
Учитель — Василий Викулович Садков, 23 лет, крестьянского сословия. Окончил Череповецкую учительскую семинарию в 1906 году. Служил в Кяндском училище и вообще 5 лет. В неделю проводил 22 часа занятий, за что получал годовой оклад в 360 рублей. За усиленные занятия в первом отделении дополнительно получал 41 рубль. На летнее время оставался в деревне.
Учительница — Екатерина Фёдоровна Шошина, 21 года, крестьянского сословия. Окончила Архангельскую гимназию в 1908 году. Общий стаж работы — 2 года, в Кяндском училище — 1 год. В неделю проводила 24 часа занятий, за что получала годовой оклад в 360 рублей. На летнее время уезжала из деревни. Работала по 1915 год.
Согласно духовным росписям Кяндского прихода, помимо уже упомянутых, были установлены имена учителей, посвятивших себя просвещению в Кяндском сельском училище во второй половине XIX – начале XX веков. Летопись сохранила следующие некоторые имена: Дмитрий Духовников (1876), Павлин Николаевич Ратинский (1876-1880), Зосима Леонтьевич Попов (1880), Фёдор Григорьевич Шошин (1885-1894), Николай Тихонович Кузнецов (1885-1887), Андрей Михайлович Распопин (1890), Михаил Акимович Мальцев (1900-1902), Степан Степанович Костылев (1900), Александр Николаевич Ростков (1902), Феодосий Андреевич Некрасов (1904), Пётр Андреевич Горбунов (1904-1908). Отделение ремёсел возглавлял Фёдор Арсениевич Арсеньев в период с 1915 по 1918 год.
В фондах Онежского историко-мемориального музея бережно хранится свидетельство, повествующее об успехах юного Максима Фёдоровича Щетинина, крестьянина из Тамицы. Документ свидетельствует о том, что в период с 1908 по 1914 годы Максим постигал науки в Кяндском двухклассном сельском училище, где и завершил полный курс обучения.
Свидетельство, датированное 25 января 1915 года, запечатлело блистательные успехи юноши, отмеченные при примерном поведении по следующим предметам:
• Закон Божий — отлично.
• Славянское чтение — отлично.
• Русский язык — отлично.
• Арифметика — отлично.
• История — отлично.
• География и естествознание — отлично.
• Геометрия и черчение — отлично.
• Чистописание — хорошо.
Отметка за пение в документе, к сожалению, отсутствует. Свидетельство скреплено подписями уважаемых педагогов: заведующего училищем и законоучителя, священника Леонида Ивановского, а также учительниц Е. Шошиной и О. Ламакиной. Этот артефакт – не просто констатация учебных достижений, но и живая нить, связывающая нас с прошлым, с историей образования в Онежском крае.
26 ноября 1916 года в стенах сельского училища с. Кянды состоялось скромное, но исполненное глубокого уважения торжество — чествование Георгиевских кавалеров, сынов Отечества, проявивших доблесть на полях сражений. По завершении ранней вечерни, процессия, словно живой поток народной памяти, двинулась к зданию училища. Впереди несли портрет Государя Императора, обрамлённый флагами, а хор возносил к небесам торжественный гимн.
Просторный коридор училища едва вместил до трёхсот душ, собравшихся почтить героев. У входа, словно символ державного величия, был водружён портрет Государя, и вновь зазвучал гимн, а у подножия портрета, крест-накрест, склонились национальные флаги. Ввиду отсутствия самих кавалеров в селе, торжество открылось речью волостного старшины, который поведал о подвигах девяти уроженцев села, удостоенных знака отличия военного ордена Святого Георгия. Из слов старшины явственно проступила картина героизма, проявленного земляками. Имена их, навечно вписанные в летопись села, и подвиги, запечатлённые в именном списке волостного правления, звучали так:
1. Братанов Осия Михайлович, старший унтер-офицер, награждён Георгиевским крестом 4-й степени за то, что в штыковом бою, несмотря на полученное ранение, не покинул строя и лично заколол четырёх австрийских солдат.
2. Братанов Галактион Антонович, старший унтер-офицер, награждён Георгиевским крестом 4-й степени за то, что первым ворвался в неприятельские окопы, своим примером воодушевив товарищей и способствовав вытеснению врага.
3. Ануфриев Егор Павлович, младший фейерверкер, удостоен награды за то, что, когда командир полубатареи выбыл из строя, принял на себя командование и умело руководил огнём до конца боя.
4. Телов Силуян Елисеевич, младший унтер-офицер, награждён Георгиевским крестом 4-й степени за то, что, будучи ранен, не покинул поля брани. Силуян Телов пал смертью храбрых в бою с неприятелем в мае месяце сего года. В память о герое публика почтила его память вставанием.
5. Кубачин Михаил Тимофеевич, младший унтер-офицер, награждён Георгиевским крестом 4-й степени за то, что, получив ранение, не покинул строя и уничтожил пять немецких солдат.
6. Пименов Афанасий Григорьевич, рядовой-доброволец, награждён Георгиевским крестом и медалью 4-й степени за то, что, рискуя жизнью под огнём неприятеля, добровольно вызвался доставить донесение полковому командиру.
О подвигах остальных трёх героев, к сожалению, подробных сведений не было получено, однако наличие у них орденов было вполне подтверждено.
После выступления волостного старшины волостной писарь зачитал брошюру «За что может получить солдат Георгиевский крест». Затем был объявлен перерыв, во время которого учительница Ю. Иванова организовала сбор средств в пользу семейств павших Георгиевских кавалеров, собрав 7 рублей 82 копейки. Из этой суммы пять рублей были переданы вдове убитого кавалера Силуяна Телова, а оставшиеся деньги — сыну умершего от ран Дмитрия Разина.
После перерыва с докладом на тему о текущей войне выступил учитель А. Иванов. Затем начальник почтового отделения Н. Карпов провел разъяснительную работу о военном займе, призывая собравшихся поддержать страну в трудный час. В завершение вечера священник Л. Ивановский произнёс проникновенную речь, подробно рассказав о значении чествования кавалеров, поздравил родителей героев с Царской милостью, оказанной их сыновьям за доблесть на поле брани, и разъяснил цели и преимущества внутреннего военного займа. Речь священника Л. Ивановского, обладавшего даром красноречия, дышала энтузиазмом и патриотизмом и растрогала многих до слёз. Торжество завершилось демонстрацией туманных картинок.
После революционных потрясений сельское училище преобразилось, обретя статус полноценной школы и продолжив свою образовательную миссию. В 1922 году школа расширила горизонты, став семилетней, а классы наполнились жизнью, вмещая по 30-40 учеников. Сюда стекались дети из окрестных сёл и деревень, жаждущие знаний. В начале 1960-х годов школа вновь преобразилась, став восьмилетней. При школе был организован интернат, ставший домом для многих учеников на целую неделю. Лишь по субботам они отправлялись домой, порой добираясь на тракторе, чтобы в воскресенье вечером вновь вернуться к учёбе. Однако, время неумолимо, и число учеников стало стремительно сокращаться. В 1981 году восьмилетняя школа была закрыта из-за критически малого количества учащихся, оставив лишь начальные классы. 1 сентября 2007 года Кяндская начальная школа окончательно прекратила своё существование, закрыв последнюю главу в 164-летней истории.
В 2011 году в стенах бывшего училища, усилиями неравнодушных жителей, зародился музей поморского быта — хранитель истории и традиций Кянды. Отправной точкой стало празднование юбилея деревни, когда в Кяндском клубе-библиотеке открылась экспозиция «Из далёкого далёка…», представившая предметы обихода, которыми пользовались предки современных кяндозерцев в прошлом веке. Ежегодно музей пополняет свою коллекцию благодаря кропотливой работе Бушмановой С. С., Бушмановой Л. Е., Гулиной Ж. Д., Большаковой В. В. и других энтузиастов. В экспозиции представлены подлинные артефакты: предметы деревенского обихода, кухонная утварь, одежда, свидетельствующие об укладе жизни поморов. Особое место занимают экспонаты, повествующие о поморском промысле, орудия труда, которыми кяндозерцы добывали пропитание и обустраивали свой быт. Музей пользуется заслуженной популярностью не только среди местных жителей, но и у гостей деревни, в особенности в период летнего туристического сезона, привлекая своей аутентичностью и возможностью прикоснуться к истории поморского края.
Продолжение следует.
Кянда предания, легенды, факты
© Copyright: Валентин Северный, 2025
Свидетельство о публикации №225112100072
Свидетельство о публикации №225112100072
Рецензии