Бабушка

Моя бабушка всегда была разной. Порой она была строгой и деловитой: называла меня Марьей, хмурила брови и отмахивалась от очередных глупостей, что взбрели мне в голову. А в другой миг она уже вовсю хохотала, пританцовывала, напевала какую-то прилипчивую мелодию и я волшебным образом превращалась из Марьи в Маняшу.

Она всегда считала, что нужно быть серьёзной, ответственной, пунктуальной, ходить с прямой спиной и высоко поднятым носом. Носила часы повёрнутыми циферблатом ко внутренней части запястья, на правой руке, по вечерам смотрела телевизор в очках с дырочками, что должны были тренировать зрение, разгадывала кроссворды, сидя в кресле и положив под газету на колени для удобства большую энциклопедию в толстом переплёте, завтракала неизменными бутербродами из батона с отрубями, маслом и сыром, пила растворимый кофе с молоком, любила стучать по краям кружки серебряной ложкой. Она любила гулять и трогать кончиками пальцев острые весенние листочки деревьев и нюхать цветы. Бабушка никогда не была бабушкой в классическом понимании, она всегда была Надеждой Анатольевной. Статной, в каком-нибудь модном оливковом или бежевом костюме, с неизменной элегантной сумочкой в руке, шляпке летом или берете зимой, никогда — в платочке. Она красила кудрявые волосы в модный оттенок «Красное дерево» и любила всякие буддистские безделушки, с удовольствием покупала красивые красные шары с иероглифами в китайском стиле и всякие погремушки, что можно повесить или на люстру, или на зеркало. У неё всегда была записная книжка, в которую она прилежно вносила все данные и записывала, то показания счётчиков, то давление, то принятые лекарства. У бабушки была огромная библиотека из двух шкафов, разделённых сервантом с хрусталём и моими поделками. В левом, как Инь, за деревянными дверцами, хранилась бульварная литература, от Донцовой и Поляковой до «Волкодава» и «Ночного Дозора», а в правом, Ян, с прозрачными дверцами, горделиво высилась коллекция классической литературы: и полные собрания сочинений Пушкина, и Набоков, и Толстой, и Булгаков. Моя бабушка любила литературу искренне и глубоко, думаю, именно от неё мне досталась по наследству страсть к буквам. Она всегда была рада отвести меня в библиотеку за очередной книгой или журналом, а в день пенсии, бабушка всегда покупала мне что-то очень желанное и канцелярское в пятьдесят восьмом магазине у «Экрана». Бабушка почти никогда не готовила, а когда готовила, то просто восхитительно. До сих пор грущу, что так и не выведала рецепта её пышных сырников: у меня такие никогда не получались.

Я никогда не слышала от неё ни одного матерного слова, а когда она злилась, то просто сердито махала рукой, шумно вздыхала и уходила читать в другую комнату.  Мирились мы также немногословно и обоюдно, предпочитая делать вид, что и не было никакой ссоры вовсе.

Бабушка всегда поддерживала мои писательские порывы. Помню, как она мне выдала красивую советскую тетрадку в клетку на первых летних каникулах после первого класса, и оборудовала на балконе для меня импровизированный кабинет, с диванчиком из сложенной подушки от старого дивана и столешницей-дверцей разобранного шкафа. Я провела там много лет с тетрадками и ручками, придумывая то приключенческие истории, то детективные романы, то фантастические опусы. В моей голове постоянно ширился параллельный мир. Мир, ищущий выход на бумагу, который точно был интереснее гнетущей моё подростковое творческое естество реальности с постоянными уроками в школе и поездками дважды в неделю на ненавистный Английский в центр города. Каждые каникулы были такими долгожданными не только потому, что не надо было в школу, а потому, что я смогу проводить дни у бабушки, занимаясь любимым делом: чтением и писанием.

Когда в доме появился компьютер и я закончила свой первый роман, бабушка была тем самым человеком, который прочитал его первым и отметил все ошибки синей ручкой.
Она поддержала моё желание пойти на филологический, а потом поступить на Издательское дело. Дарила мне книги и всегда подписывала открытки по праздникам, неизменно желая быть весёлой и счастливой.

Сейчас, когда уже с отдаления прожитых лет я думаю об этом, понимаю, что бабушка желала мне того, чего ей самой очень не хватало. Когда ей было немного за сорок, погиб её любимый сын, и я не уверена, что она когда-то полностью пришла в себя после его смерти. Раньше она преподавала музыку, играла на аккордеоне, пела, была душой компании. После она уже никогда не брала в руки музыкальный инструмент и пела редко, но очень красиво.

Она никогда не говорила долго и подробно про Витю, но его фотография в круглой рамке, где он, юный, кучерявый, и такой похожий на бабушку, смотрит куда-то в сторону, пока дедушка его щёлкает на свой «Зенит», всегда стояла на самом видном месте в шкафу с приличной литературой. Думаю, не отправься он злополучным майским днём купаться на Свиягу с друзьями, бабушка бы тоже была весёлой и счастливой.

Бабушка умерла шесть лет назад. Я совершенно по-детски наивно не поняла, как это произошло, и в нашу последнюю встречу вместо «Я люблю тебя» сказала «Ну, веди себя хорошо, скоро увидимся!», потому что постеснялась попросить всех выйти, чтобы поговорить с ней с глазу на глаз, а через пару дней её не стало, о чём я узнала, проснувшись затемно от маминого звонка.  Наверное, я до сих пор не примирилась с тем, что не сказала ей самого важного в тот самый сакральный последний раз. Может, никогда и не примирюсь, и этот опыт продолжит учить меня говорить о своих чувствах сразу и без стыда, не надеясь на следующий раз, которого может и не быть.

Бабушку похоронили вместе с её любимым сыном, и на сером мраморном надгробии висит фотография, на которой они с сыном улыбчивые и юные, обнимаются и пышат счастьем. А над ними высится огромная рябина, которую дедушка посадил почти пятьдесят лет назад, когда похоронил своего единственного сына.

Надеюсь, папа был прав, и другой мир правда существует, и бабушка сейчас там с Витей, весёлая и счастливая.

А я постараюсь быть весёлой и счастливой тут, бабуль.

Люблю тебя.