Там, где течёт Хопёр...

 
                (отрывок)
               
  Девять детей было у родовитого донского  казака  Степана Герасимовича Рябова. Четверо — от первого брака с Анастасией,  скоропостижно скончавшейся  в 1930 году:  Наталья, Иван, Александр и Раиса. И пятеро  детей — от второго брака с Марфой Ивановной: Евдокия, Иван, Тамара, Мария и Анатолий, который  ушёл из жизни в младенчестве — в шесть месяцев от роду.
   Марфа Ивановна Ежова — это моя бабушка, баба Марфа. Она тоже родилась  в многодетной семье, где, кроме неё, росло ещё восемь детей — «ртов», как тогда говорили. А она, Марфуша, была четвёртой по счёту. Учиться детям так и не довелось, зато в поле с батяней и маманей  работали с малых лет. Да так, что рубахи от пота не просыхали, а жили всё  равно впроголодь.  Тяжко было... И всё-таки  даже  по прошествии множества лет она с живой ясностью вспоминала своё босоногое детство на хуторе Олений — тихом уголке, затерянном в лесостепи, всего в полутора - двух километрах к западу от величавого Хопра, одного из крупнейших притоков Дона.
  С древних времён эту реку почитали и называли не иначе как  "жемчужиной Дона" — за её прозрачную, будто хрусталь, воду и живописные, покрытые лесами берега.  В нижнем течении, где Хопёр омывает земли станиц Аржановской, Зотовской, их ближайших  хуторов, он становится особенно спокойным и извилистым, стелется между лесистыми песчаными и глинистыми берегами, оставляя по сторонам широкую двустороннюю пойму с множеством стариц — следов своих прежних изгибов.  Вокруг  простираются балки и овраги, плавно спускающиеся к балте Хопра. Там, где он течёт, природа дышит тишиной, и само время будто забывает о своём беге — подобно воде, застывшей в тени вековых дубрав, ивняка и черноольшанника.
   Девять лет было Марфуше, когда из уст в уста стали передавать на их хуторе непонятное и доселе не слыханное в здешних краях слово "ре-во-лю-ци-я".  Да, в  1917 году до степей и хуторов по берегам  Хопра донеслась весть о том, что в Петербурге свергли царя. Для  казаков она  прозвучала  как гром  среди ясного неба. Однажды по весне, когда снег сошёл с полей, а дороги ещё до конца не просохли, прибыли в станицу двое вестовых на дончаках — донских верховых лошадях. Все — грязные, уставшие, будто выехали из самой бури. Остановились у храма на церковной площади, кричат:
 — Царя больше нет.  Теперича — свобода! 
  Старики    только  плечами пожимали и, сокрушаясь, качали  головами: 
— Свобода без царя — это как лошадь без седла: может, и бежить, да не знамо куды…
   Для   казаков   царь   был   не  просто  монархом,    не просто правителем. Он — помазанник Божий, верховный  атаман, символ  веры, порядка, традиции, иерархии, защитник казачества.    Казаки присягали царю,  воевали за него, гордились своей верностью.  Верили: "Царь — от Бога,  а  казак — его меч".   И вдруг — нет царя. Нет престола…
  Для казаков свержение царя — это не смена власти. Это — конец мира, каким они его знали.   Это — падение небес, разрыв клятвы, утрата смысла, начало Смуты, в которой погибнут хутора, семьи, души.   А если царя нет — что делать с мечом? Вложить в ножны?  Или — поднять против тех, кто сверг престол?
   Для казака царь — не политический лидер, а — священный образ, наместник Бога на земле, последняя опора Божьего порядка, опора мира.   Присяга казака — клятва не перед государством, а — перед царём, на кресте и Евангелии.   Казачья служба — не просто служба, а — священный долг.  "Царь — от Бога" — значит: его нельзя свергать. Иначе — это богохульство.
Можно только погибнуть за него, или — ждать промысла Божьего.
   Царь — верховный атаман: глава казачьего войска. Казачество — не армия,  а — военное сословие, с самоуправлением, вольностями,  землёй,  но — под главенством царя.   Он — гарант их прав, утвердитель их земель, защитник от чиновников и помещиков.   Без царя — казаки теряют легитимность, становятся "вольницей",  мишенью для новых властей, чужими в своей земле.
 В 1917 году, после февральских событий, многие казаки спрашивали: "Кому мы теперь служим? Кому присягать — если нет царя? Кто теперь — наш атаман?"   Царь — символ порядка и  иерархии.  Мир  казака — жёстко  устроен:   царь — атаман — старшина — казак — батрак. Отец — сын. Бог — царь — народ. Этот порядок — не человеческий, а — Божий. Его нарушение — грех.    Свержение царя — разрушение всей пирамиды. Начинается вакуум власти,беспредел, все против всех. Казак, выросший в дисциплине, чине, службе, вдруг оказывается в мире, где: "всё дозволено", "власть — у тех, кто кричит громче", "правда — у тех, у кого пушки и пулемёты".
   Что было дальше?   Многие казаки не признали Временное правительство, отказались ему присягать, закрыли станицы для агитаторов.     Другие баяли:  "Начнётся теперь, мол, новая жизнь". Только какая она — эта  "новая жизнь",  и   что  собой представляет,  никто толком не знал.  И вскоре  она  не  просто  началась,  а   забурлила,    как  весенний  Хопёр, когда с треском ломается лёд, и вода с рёвом несётся сквозь балки, снося мостки, затопляя  низины…  Так и жизнь — всколыхнулась,  пошла ходуном,  разметала всё на своём пути.   Кто стоял на берегу —  тех увлёкло в омут.  Кто держался —  тот остался на обломках прошлого.  Кто пытался плыть —  того сбивало течением.   А кто   выбрался  на дальний берег  —  тот   там  и  жил потом...
     Всё потому,  что Февральская Революция  и последующий за ней Октябрьский переворот 1917 года  — это не просто смена власти. Это взрыв, который  разметал всё. Одних  затянуло  как  в омут — в революцию, в Красную армию, в большевистскую власть, в террор, в голод. Других разбросало по разным берегам:   в  Белое движение,    в эмиграцию,  в леса,  в подполье. ;   
    Белые казаки,  что  за восстановление порядка были, за "царя-батюшку" —  те вливались в армии А.И. Деникина, М.В. Алексеева,   Л.Г. Корнилова,  П.Н. Врангеля,  А.М. Краснова, защищая свой традиционный уклад, автономию и привычный образ жизни. Многие отказались выбирать и  ушли в степь и леса —  в "зелёные армии",   в  самооборону, в молчание,  в молитву,  в ожидание.
   По мере продвижения Красной армии положение белогвардейцев и их союзников становилось всё более безвыходным.   В марте 1920 года из Новороссийска были эвакуированы остатки Белых войск, включая тысячи казаков и их семей. Эта трагическая эвакуация стала символическим началом массового казачьего исхода.   К 1921 году в Турции, Болгарии, Югославии, Франции, Германии, Китае и других странах оказались более 60 тысяч казаков из Донского, Кубанского, Терского и Астраханского войск.   25–26 ноября 1922 года последние корабли с остатками Белой армии и беженцами, включая казачьи семьи, покинули Владивосток, завершив вынужденную эвакуацию с Дальнего Востока и положив конец Гражданской войне в России.
   Центрами казачьей эмиграции стали Харбин и Шанхай, а также Париж, София, Белград, Берлин, Прага и города Латинской Америки. Там казаки создавали  свои общины, школы, церкви, военные организации и продолжали политическую деятельность в изгнании.
  Там на чужбине рождались дети казаков — те, что никогда не видели родины предков, но хранили песни  своих дедов и  с  щемящей  тоской  вспоминали   родимую сторонушку, о которой знали лишь по рассказам старших.
   В этой памяти —  весь казачий исход, вся боль эмиграции, весь внутренний разлом одного народа. 
   Там возникали казачьи общины, где служили  литургию по-старому, носили шинели и папахи, пели  на вечеринках  "Всколыхнулся, взволновался православный Тихий Дон...", " Как на грозный Терек...",  " По Дону гуляет казак молодой..." , "Ой, да, разродимая моя сторонушка, больше не увижу я тебя...",  учили детей  своим песням,  танцам,  говору.
   В школах при церквах открывали "казачьи классы",  где гутарили: "Мы — с Дона, с Хопра, с Медведицы… Там — наша земля. Там — могилы отцов". 
   Каждый вечер в воспоминаниях  — рассказы о станице, о балке, о своём хуторе: "У нас за саманкой — виноградник… А по весне — журавли летять над Хопром…"
  Кто остался  и   не  подчинился -  был  расстрелян  или  выслан в Сибирь,  в лагеря.
Кто молчал — терял землю, скот, дом...  Постепенно  — и память, ту, что передавалась от отца к сыну.
  Эти трагические события  нашли свое отражение в литературе  и кино. Уже не одному поколению хорошо известны такие произведения Михаила Шолохова,  как  "Тихий Дон" ,  " Донская повесть", " Поднятая целина" или  Дмитрия Петрова  (Бирюка)  "На Хопре" ("Марфа Королёва"), "История моей юности".  В них так же  —     частица  судеб  и  наших родных — Хопёрских казаков...