Глава 4

Время, проведённое в оковах, текло по своим жестоким законам. Оно отбросило и прошлое, и будущее, сведясь к голому настоящему. Его измерение стало невозможным по привычным дням и месяцам. Единственными вехами служили схватки. А между ними — широкая тёмная воронка пустого безмолвного ожидания.

Я перестал вести статистику. Десять побед, двадцать, тридцать... Счёт потерял всякий смысл. Каждый бой был жалким повторением предыдущего. Менялись собаки, но оставалась неизменной их кровь. Менялись арены, но всегда звучал один и тот же жаждущий крик.

Я достиг совершенства в том, чему меня учили. Я стал сильнее, быстрее, смертоноснее. Я научился читать тело противника, видеть за мгновение, откуда последует атака, и безошибочно угадывать болевые точки. С каждым новым боем внутри меня оставалось всё меньше живого. Только отточенные движения и пустота, заполнявшее то, что когда-то называлось душой.

Я стал их идеальным оружием. Хозяин купался в лучах моей славы, считая её своим личным триумфом. Он бросал это слово «Чемпион», с таким самодовольством, будто право на него принадлежало только ему, а моя кровь была лишь средством для его возвышения.

Каждая победа стоила мне частицы тела. Шрамы превратились в плотную рельефную броню, фиксирующую каждый бой. В некоторых местах шерсть исчезла навсегда. Левое ухо было разорвано почти до основания. Оно больше не стояло настороже, а висело жалким изуродованным лоскутом. Правый глаз утратил прежнюю зоркость: после того, как коготь прочертил путь через веко, он видел мир сквозь постоянную пелену.

Но однажды я всё же увидел двоих детей, мальчика и девочку восьми-десяти лет, которые смеялись, толкались и мчались друг за другом, полностью погрузившись в игру. Внезапная тоска пронзила грудь, скручивая внутренности в тугой узел. Я безмолвно умолял их приблизиться. Хотел, чтобы одна из этих тёплых детских ладоней дотянулась до меня. Хотел почувствовать прикосновение.

Мальчик первым заметил меня. Он внезапно замер, потянув девочку за рукав и указал в мою сторону:

— Смотри, собака.

Они подошли ближе. Я замахал хвостом, пытаясь радостно встретить их, но почти забыл, как это правильно делать.

— Страшная какая, — произнесла девочка.

Они смотрели на мои шрамы, на разорванное ухо, мутный глаз, на цепь, что держала меня.

— Пойдём, — сказал мальчик.

Я рухнул на холодную грязную землю сразу после того, как они ушли. Положил тяжёлую изувеченную морду на скрещенные лапы и плотно зажмурил глаза.

Их страх был полностью оправдан. В их взгляде я увидел отражение себя: зверя, покрытого шрамами, закованного в цепь и готового к убийству. Ужас охватывал меня, но превалировало презрение к той жалкой, покорной твари, которая позволила себя изломать, превратить в инструмент чужих амбиций и чужой жестокости.