Глава 3

Тренировки ужесточались с каждым днём. Теперь мне приводили противников крупнее, сильнее и бросали в бой снова и снова. Я учился бить наверняка, искать уязвимости, чтобы закончить схватку как можно быстрее. Я вырабатывал исключительную выдержку, заставляя себя держать хватку, даже когда собственная боль кричала о пощаде. Я заставил себя заглушить страх, сомнения и даже физическую боль. Я прошёл финальную настройку, превращаясь в запрограммированную машину, идеально откалиброванную для схватки.

Но с наступлением темноты, когда голоса смолкали и двор погружался во мрак, я искал спасение в прошлом. Ко мне возвращались призраки тепла: материнский бок, запах молока и счастливый хаос щенячьих игр. И тогда в голову заползала тревожная мысль: а что если это всё обман, всего лишь мираж, рождённый болью? Что если эти обрывки памяти — не моё прошлое, а слабая попытка сознания прикрыть пустоту? Я сжимался в комок, стараясь удержать хоть что-то настоящее, но ночной холод каждый раз напоминал: от воспоминаний не согреешься.

Картины прошлого врывались в сознание, как острые горячие ощущения, сравнимые с резкостью схватки. Они цеплялись за меня с маниакальной настойчивостью, будто не собирались исчезать, храня в себе след той жизни, которую у меня отняли.

***

Моя роковая судьба взяла своё начало в глубокой ночи. В тесном фургоне я был скован и не мог встать в полный рост, вдыхая тяжёлый металлический запах чужой крови и недавнего ужаса. В темноте слышалось целое сборище голосов: стоны, тихое скуление и прерывистые вздохи. Но ни единого лая. Лай — это всегда вызов, а здесь царило всеобщее молчание.

Фургон остановился. Дверь загрохотала, открываясь, и меня вытащили на свет, схватив за ошейник. Я щурился и моргал, привыкая к слепящим лучам уличных фонарей.

Мы спустились в огромный мрачный подвал. Это было не просто хранилище, а пространство, выстроенное для жестокости. Множество людей теснились здесь, обмениваясь громкими фразами и пачками купюр. Сквозь завесу табачного дыма и запаха возбуждённых тел едва можно было дышать.

В центре этого хаоса располагалась арена. Это был круг примерно десять метров, окаймлённый низким деревянным барьером. На бетонном полу засохли тёмные пятна, давно ставшие частью покрытия. Я точно знал, чем и чьей жизнью они были оставлены. Хотя куда спокойнее было бы оставаться в неведении.

Меня вели прямо к центру круга. Я двигался послушно, как марионетка. Цепь больше не служила для контроля — она была в моей голове.

Напротив, по другую сторону арены, неподвижно стоял другой пёс. Кобель. Массивный, бугристый от мышц, с кожей, сплошь изрезанной шрамами. Наши взгляды встретились. Я не увидел ни единого проблеска агрессии. Только пугающее сходство: в его глазах отражался тот же самый безудержный страх, который мои тренеры научили меня прятать.
Я видел в нём не врага, а собрата по несчастью. Ещё одно загнанное существо, чьё сердце колотилось в таком же отчаянии.

Нас толкнули в центр. Толпа взорвалась рёвом, и гул моментально ударил по ушам. Кто-то надрывно скандировал цифры, другие яростно размахивали мятыми пачками денег. В этом хаосе они распределяли наши судьбы: ставили на то, кто из нас двоих вернётся в клетку, а кто останется на бетонном полу.

Замки на цепях щёлкнули.

Мы продолжали неподвижно стоять, обмениваясь взглядами, в которых не было злобы. Мы видели друг в друге не противников, а жертв, насильно сведённых общей страшной судьбой.

— Кровь! — взвыли ставки. — Работайте, машины! Отрабатывайте наши деньги!

Наши хозяева поняли заминку. Они начали подстёгивать нас: кричали, били палками по ограждению, издавали пронзительный свист, пытаясь вытрясти из нас последнее сомнение.

Он сорвался с места первым. Это был не приступ ярости, а вынужденный бросок, продиктованный абсолютной безнадёжностью. Он знал, что бездействие — это приговор. Его клыки пронзили кожу на моей шее. Вспышка жгучей боли стала спусковым крючком. Разум отключился. Осталась только программа действий.

Я ушёл от захвата, мощно дёрнув телом. Мои челюсти заработали, как тиски, найдя цель в его плече, стиснув и разорвав. Кровь хлынула мне в рот, солоноватая, густая, с привкусом железа. И этот вкус оказался триггером. Он окончательно сорвал последние оковы, высвобождая того хищника, которого так тщательно во мне лелеяли.

Бой распался на фрагменты. Остались лишь хаотичные вспышки: одуряющий запах свежей крови, клочья шерсти на зубах и оглушительный рёв толпы.

Я запомнил то мгновение, когда его борьба внезапно оборвалась, и тяжелое тело обмякло, осев на бетон. Я застыл над ним, судорожно втягивая воздух. Из пасти капли горячей крови падали на пол. Он сдался не мне, а смерти. Лежал, издавая стоны, полные боли, а взгляд был холодным и потухшим, устремлённым туда, где уже не существовало ни цепей, ни арены.

Его тело грубо уволокли с арены. Меня рывком подняли за ошейник, выставив на показ толпе. Люди взрывались дикими ликующими криками. Они были счастливы. Они делали ставки на мою победу и я выиграл им деньги.

После этого меня зашвырнули обратно в фургон. Раны горели, пылали нестерпимым живым огнём, но ни одна душа не проявила заботы. Я вжался в ледяной пол, судорожно слизывая свою и чужую кровь, и чувствовал, как холод проникает в кости, замораживая боль. В сознании билась одна чёткая мысль: это не конец раунда, а просто переход к следующему неизбежному кругу ада.