Очередь за хлебом

ОЧЕРЕДЬ ЗА ХЛЕБОМ

Юсиф Алиев, Шамкир. 22 ноября 2025 года

Шестидесятые годы для меня — как яркие витражи в старой церкви: светят, переливаются, но если присмотреться, видишь в каждом стеклышке боль, тревогу, надежду и детское удивление огромному миру. Может, потому что память тогда была свежей, как утренний ветер, — всё впитывала, всё хранила: первые разговоры взрослых о далёкой Кубе, о Хрущёве, который обещал коммунизм уже к восьмидесятым, и о его коронованной фаворитке — Кукурузе, Её Величестве Полей.

Но времена меняются быстро: восторженные речи сменились мрачными месяцами. Сначала пропало хорошее настроение у взрослых, потом с полок начал исчезать хлеб, а вскоре и вовсе пришли многочасовые очереди — настоящие зимние лагеря терпения. Народ ругал кукурузу, ругал тех, кто засевал хорошую пшеницу «в угоду Москве», ругал всех, кого только можно было ругать вслух.

Как гласила мудрость двора:
— Заставь дурака Богу молиться — он и лоб расшибёт.

Мыши — первые гонцы беды

Но самый первый знак надвигающегося голода пришёл совсем неожиданно — от мышей. Они размножились так стремительно, словно им тоже пообещали коммунизм к утру. Их серые караваны перебегали дороги и железнодорожные пути, превращаясь на рельсах в плоские тени.

В домах они появились без стеснения, как родственники, которых никто не звал и которые сами знают, где у вас сахар.

Мы, мальчишки, объявили им свою «детскую спецоперацию». Стреляли из маленьких самодельных рогаток алюминиевыми пулями, ловили примитивными ловушками, придумывали хитрые планы. Сегодня вспоминаю — и удивляюсь: как только нам хватало терпения воевать с целой мышиной армией?

Очередь как зимний обряд

Очередь за хлебом стала частью зимнего быта, как самовар по воскресеньям. Люди вставали ещё затемно — к шести утра уже выстраивалась длинная, терпеливая линия.

В те голодные месяцы стояли и мы, дети. Для нас это было приключением: язык мерз, ноги коченели, но зато костёр — настоящий, взрослый костёр! — трещал ветками, кто-то подбрасывал в огонь обрубки досок, кто-то приносил старый ломанный табурет как топливо.

Запах дыма смешивался с утренним туманом, лица людей чуть светились красновато от огня, и казалось, что очередь — это большой и немного грустный праздник. Люди разговаривали, спорили, шутили, жаловались, делились слухами о том, когда привезут хлеб.

День, который помнится до сих пор

Особенно врезался мне в память один случай. Стояли мы, как обычно, у костра. Мороз был такой, что дым от дыхания висел в воздухе. И вдруг один из мужчин — невысокий, краснощёкий, но с голосом, который прорезал мороз как нож — начал ругать не только кукурузу, но и самого Хрущёва.

— Вот довел до ручки, — говорил он громко. — Королева полей, понимаешь! Пшеницу засеяли кукурузой — вот вам и хлеб!

Люди чуть отодвинулись: рядом, за углом, стояло отделение милиции. Не ровен час — услышат.

Но мужик разошёлся:
— Сталина ругали? Да за что ругать! Сволочь Сталин… только на десять лет запас сделал! А дальше народ как жить будет — не подумал!

Мы, мальчишки, стояли, открыв рты. Это же надо… так смело, так громко!

Кто-то, конечно, побежал стучать. Через пару минут подошёл милицейский наряд. Народ притих. Мужик тоже притих — но не надолго.

— За что? — спросил он у милиционеров, — За то, что я Сталина ругаю? Да я его хвалю получается!

Милиционеры переглянулись… и рассмеялись.
— Ладно, иди, — сказали. — На хлеб не опоздай.

И отпустили. Потому что сами понимали: народ и так на изломе, чего ещё добивать?

Поэма, которую знала вся страна

В те месяцы во дворах, на лавочках, в очередях ходила популярная прибаутка — полунасмешливая, полупринудительная «поэма» о Хрущёве, которую повторяли школьники, трактористы, рабочие и бабушки у подъезда:

«В Ганге строил он заводы,
Покорял в Египте воды,
Для Колумба самолёт…
Тот, кто знает — тот поймёт.»

Мы повторяли её больше по привычке, чем по смыслу. Но в этих словах звучала вся эпоха — большая, неловкая, противоречивая, как сама очередь за хлебом.

Эпилог

И всё же, несмотря на мышей, холод, очереди, голод и нелепые лозунги — в памяти осталась не беда, а люди. Их стойкость, их смешные разговоры, их надежда, которую не мог задушить ни мороз, ни неудачная кукурузная кампания.

С тех пор прошло много лет. Мир изменился, мы изменились… но в сердце до сих пор живёт тот огонь — маленький костёр возле хлебной будки, возле которого грелись люди, ожидая свой кусок жизни.