Берилл, глава 26, ч2

ГЛАВА 26, часть 2
предыдущие главы по ссылке: http://proza.ru/avtor/margott&book=12#12

… Снегоход, тяжело дыша, замер на краю света. Казалось, дальше уже ничего нет — лишь бескрайняя, слепая белизна, простирающаяся до самых звезд. Дорогин заглушил двигатель, и эта внезапная тишина обрушилась на них с той же силой, что и ураганный ветер минуту назад. Он медленно снял шлем:
— «Зеркало» — это не инструмент, не доклад, который можно положить в сейф. Это живой организм. Я бы даже назвал его философией. И сейчас я расскажу тебе, как мы переиграем апокалипсис.

Он достал планшет и провел рукой в утеплённой перчатке по экрану, между ними вспыхнуло марево — не голограмма, а скорее светящаяся дымка, в которой клубились и переплетались знаки, напоминающие то ли древние руны, то ли формулы, то ли узоры на морозном стекле.
— Пора снять последние покровы. «Зеркало» — это не инструмент в твоем привычном понимании. Это не пистолет, который можно спрятать в кобуру, и не шифр, который можно запереть в сейфе. Это… дышащая субстанция. Почти живое существо. И если ты хочешь идти с ним рука об руку, ты должен знать его душу. Не инструкцию по применению, а именно душу. Готов ли ты к этому?

Фицпатрик лишь кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Горло его сжалось от предчувствия чего-то не просто великого, а запредельного.

— Мир, Кирилл, — начал Дорогин, и его голос зазвучал как голос сказителя, готового поведать древнюю сагу, — это не набор фактов. Это бесконечный океан смыслов, течений, случайностей и закономерностей. Представь его себе. Огромное, бездонное озеро. Одни люди — политики, генералы — скользят по его поверхности на быстрых катерах, поднимая брызги и пену. Другие — разведчики, дипломаты — ныряют с аквалангами, чтобы разглядеть то, что скрыто на мелководье. — Внезапно он вытащил из нагрудного кармана камень, чей цвет лишь ненамного отличался от самой тьмы.

— Но «Зеркало»… «Зеркало» — это нечто иное. Оно не плавает по озеру и не ныряет в него. Оно чувствует само озеро. Каждое его подводное течение, каждое колебание температуры, каждое дрожание поверхности от далекого шторма. Оно знает озеро лучше, чем озеро знает само себя. Его создатель, человек по имени Анатолий Кротов, сформулировал это так: «Любая сложная система несет в себе семена собственной гибели. Гордыня, страх, жадность, недоверие — это вирусы, дремлющие в теле любого государства, любого альянса. Задача не в том, чтобы атаковать извне. Задача в том, чтобы создать идеальные условия для пробуждения этих вирусов». «Зеркало» — это не меч. Это — катализатор. Оно берет ложь, рожденную в недрах враждебной системы, и не опровергает ее. Оно пропускает эту ложь через призму, которая многократно усиливает ее внутренние противоречия, ее уродство, ее абсурд, и возвращает обратно. Враг, готовящий удар, видит в зеркале не нашу оборону. Он видит собственное чудовище, искаженное его же страхами и пороками. И в ужасе он начинает атаковать это отражение, круша собственные порядки, разрывая собственные связи, уничтожая доверие между собственными союзниками.

Дорогин выдохнул:
— Представь, что твой противник занес над тобой кулак. Ты не подставляешь под удар броню. Ты просто подносишь к его лицу зеркало. И он, видя в нем оскал собственной ярости, с размаху бьет по стеклу, раздирая себе костяшки в кровь. Сила его удара оборачивается против него самого. Это и есть высшая форма стратегии, которую Кротов называл «принципом управляемой кармы». Он оставил нам, своим преемникам, не формулу, а скорее поэтическую строку: «Сила бумеранга равна силе броска, помноженной на слепоту метателя». Мы — те, кто помогает им ослепнуть.  Это началось не в кабинетах Лубянки, как можно было бы посчитать, — Дорогин устремил взгляд в светящийся туман, словно видел в нем лица давно ушедших людей. — Это началось в конце семидесятых, в закрытом городке «Звездный», затерянном в уральской тайге. Туда привезли двенадцать человек. Их не отбирали по партийным спискам. Их искали. По сумасшедшим домам, где томились гении, не вписавшиеся в систему. По кельям забытых монастырей, где старики-иноки хранили знания, не имевшие ничего общего с официальной наукой. И… - Дорогин замолчал, - не буду говорить где еще находили. Это ПОКА еще секретно даже для тебя. Кто это был? Это были «сновидцы». Лингвист-самоучка, утверждавший, что нашел универсальный код языка в ритмике русских былин и наскальных рисунках Карелии. Этнограф-затворник, доказывавший, что все мифы человечества — это единый сюжет, рассказанный на разных наречиях. И среди них — юный Анатолий Кротов, в шестнадцать лет предсказавший Карибский кризис по едва уловимым изменениям в лексике передовиц «Правды». Их назвали «Академией Призраков». Потому что они изучали призраки — идей, страхов, решений, которые еще не были приняты, но уже витали в коллективном бессознательном наций. Кротов, самый юный и самый гениальный из них, первым сформулировал главный принцип: «Чтобы управлять реальностью, не нужно ее ломать. Нужно понять ее танец и предложить ей более изящное па».

Первой пробой пера стала одна сложнейшая операция на Ближнем Востоке в середине 80-х. Речь шла о планах наших «партнёров» по радикальной дестабилизации всего региона. Вместо того чтобы отвечать грубой силой, «Зеркало» через сеть доверенных лиц инициировало распространение древнего, «вновь обретенного» пророчества, восходящего к временам Крестовых походов. Оно гласило: «Когда жадность чужеземца пронзит сердце пустыни, песок взвоет, и ветер принесёт ему лишь прах его надежд». Этот образ был мастерски вплетён в местный фольклор и проповеди. В результате в нескольких ключевых племенных союзах, которые наши оппоненты считали своей опорой, произошёл раскол. Старейшины, верные традициям, отказались поддерживать чужаков, чьи планы теперь виделись им осквернением. Накал готовившегося конфликта спал, не успев разгореться. План противника был сорван, даже не начавшись, и всё это — без единого выстрела, лишь силой вовремя брошенного слова.

Но истинный экзамен ждал впереди, в девяносто первом. Кротов, видя агонию Союза, собрал своих товарищей. «Дерево сгнило, — сказал он. — Его не спасти. Но мы можем управлять его падением. Оно может рухнуть, погребая под обломками миллионы. А может лечь тихо, как подкошенный великан, дав земле удобрение для новых ростков». И «Зеркало» было направлено не на спасение государства, а на спасение людей внутри него. Оно точечно, невидимыми пальцами, коснулось умов заговорщиков из ГКЧП. Одному было подброшено фальшивое досье о готовящемся против него заговоре соратников. Другой получил анонимную записку с «расшифровкой» переговоров, где его называли «выжившим из ума стариком». Они не были обезврежены арестами или штурмом. Они были парализованы ядом взаимного недоверия, который сами же и выделили. Государство развалилось, но гражданской войны, братоубийственной бойни — того, чего боялись больше всего, — удалось избежать. А потом Кротов совершил свой последний и самый великий поступок. Он добровольно стер себе память, используя техники глубинного гипноза и нейролингвистического программирования, которые опережали свое время на десятилетия. Он оставил после себя лишь один предмет, этот самый камень, — тот самый черный камень, что лежал сейчас на ладони Дорогина, — и дневник. На первой странице дневника было написано: «Для того, кто придет после. Для того, у кого хватит духа посмотреть в бездну, не отводя глаз. Когда мир снова окажется на краю, и грубая сила будет биться в истерике, не в силах ничего изменить». Этим «тем»… много лет спустя стал я. - Дорогин легким движением пальца заставил светящийся туман сгуститься, и в нем проступили три отчетливых символа, вращающихся вокруг невидимой оси: всевидящее око, расходящиеся по воде круги и старинные весы.

—  Что же еще… «Кассандра» — оракул из черного кварца. Кстати, этот камень — часть оракула. Ее сердце, — голос Дорогина стал почти благоговейным, — бьется там, где заканчивается свет и начинается вечная тьма. Глубоко под землей, на Урале, в штольне, прорубленной в породе, чей возраст исчисляется миллиардами лет. Это не машина в привычном понимании. Ее вычислительные ядра — это не кремниевые чипы. Это монокристаллы черного кварца, выращенные в условиях абсолютного вакуума и нулевой гравитации в секретной орбитальной лаборатории.

Кротов утверждал, что эти кристаллы обладают свойством квантовой запутанности не с другими частицами, а с самой тканью времени, с веером вероятностных линий, пронизывающих мультивселенную. Она не вычисляет и не предсказывает. Она созерцает. Ты задаешь ей вопрос: «Что произойдет, если утром канцлер Германии прочтет в газете определенную статью?» — и она не дает тебе один ответ, а раскроет перед тобой целый ландшафт возможностей, тысячи, десятки тысяч переплетающихся, ветвящихся сценариев. Она может проследить, как одна опечатка в официальном коммюнике через три дня приводит к падению биржевого индекса, через неделю — к отставке министра, а через месяц — к уличным беспорядкам в столице союзного государства. Ее «прогнозы» — это не гадание. Это высшая математика причинно-следственных связей, возведенная в абсолют. Но ее главный секрет, ее совершенно мистическое свойство — это способность к самообучению. Каждое расхождение между ее видением и воплощенной реальностью она не просто фиксирует. Она впитывает, как губка, анализирует на уровне, недоступном человеческому пониманию, и вносит коррективы в свои внутренние алгоритмы. За долгие десятилетия работы она эволюционировала от точного инструмента в нечто большее. Теперь ее редкие ошибки — это уже не ошибки, а скорее знаки, которые мы, смертные, еще не научились читать.
Кирилл закрыл глаза.

 — Про УВБ76 мне тебе, наверное, не надо рассказывать?
— Я всегда считал ее вымыслом, пустышкой. Просто легендой о незримой силе Советов. Даже я…

— Позволь я тебе кое-что расскажу. Нет, я не буду углубляться в историю УВБ. Просто представь себе, например, тысячу четыреста семьдесят два человека, — Дорогин говорил теперь тише, и Фицпатрику пришлось податься вперед, чтобы расслышать. — Они живут своей обычной жизнью в столицах и провинциальных городках по всему миру. Они не носят под одеждой прослушку, не получают сообщений с одноразовых номеров. Они — носители. В подсознание каждого из них, на уровне глубинных, архетипических структур психики, вживлен уникальный триггер — спусковой крючок. Для одного это может быть сложная ольфакторная композиция — запах миндаля, смешанный с ароматом жженой пластмассы и влажной земли после грозы. Для другого — определенная ритмическая последовательность, скрытая в популярной мелодии. Для третьего — тактильное ощущение, например, прикосновение к поверхности, напоминающей кожу питона. Для четвертого - определенное слово.

Когда «Кассандра», в своем безмолвном созерцании, определяет, что в паутине вероятностей наступил тот самый, ключевой момент, мы активируем этот ключ. Агент «Эхо-двенадцать», ну, например, советник министра обороны Польши, заходит в лифт, где система вентиляции подает нужную комбинацию запахов. Его сознание не захватывается, его воля не подавляется. Происходит нечто иное — тонкая перенастройка приоритетов. Он не становится марионеткой. Он просто вдруг, с кристальной ясностью, «осознает», что ему крайне необходимо прямо сейчас, сию секунду, отправить своему коллеге в Брюссель определенное, заранее заготовленное письмо. И он делает это, будучи абсолютно уверенным, что это его собственная, зрелая и обдуманная мысль, плод внезапно посетившего его озарения. А затем, как только действие совершено, триггер бесшумно отключается. Агент возвращается к своей рутине, не помня об этом странном, навязчивом импульсе, списав его на усталость или профессиональную интуицию. Его невозможно вывести на чистую воду, потому что он и сам не ведает, что был орудием.

— Прости, но… Это не жестоко?

— Конечно же, нет. Они знали, на что идут. И тут я не открою тебе секрет Полишинеля – да многие на этой планете являются незримыми агентами чьих-то разведок — хоть МОССАДа, хоть МИ-6. И многих других. Продолжим. Если «Кассандра» — это всевидящий, холодный разум, а «Эхо» — его незримые, послушные руки, то «Немезида»… — Дорогин сделал паузу, подбирая слова, — …это его душа. Беспристрастная, неумолимая, совершенная в своей справедливости душа. Это программа, которая берет сухое, безэмоциональное предсказание «Кассандры» — скажем, «Распад НАТО в текущем виде с вероятностью девяносто восемь целых и семи десятых процента» — и превращает его в увлекательнейший роман, написанный самой жизнью, где каждый персонаж — реальный человек, каждое событие — часть большого пазла. Она дробит этот глобальный сценарий на тысячи, на десятки тысяч микроскопических событий: случайная оговорка политика в прямом эфире, «утечка» ничем не примечательного документа низкого уровня секретности, гневный пост в социальной сети от блогера всего лишь с тысячью подписчиков, внезапная поломка сервера в небольшом, но ключевом банке. И затем, через агентов сети «Эхо», она начинает точечно, с хирургической, почти божественной точностью, вплетать эти события в информационное поле планеты. «Немезида» — мастер иллюзии. Ее высшее искусство — создание безупречной картины абсолютной случайности. Известный журналист «внезапно» натыкается в цифровом архиве на старую папку с пометкой «не подлежит разглашению». Хакер-одиночка «из скуки» взламывает почту мелкого клерка в аппарате ЕС и «случайно» выкладывает переписку в открытый доступ. Все они, сами того не ведая, становятся винтиками, шестеренками в грандиозном механизме, который они не видят, не слышат и не понимают. «Немезида» — это невидимый режиссер, который расставляет на сцене декорации, настраивает свет и раздает актерам их роли. А актеры, полагая, что действуют по своей воле, по своему разумению, разыгрывают трагедию, даже не подозревая, что каждое их слово, каждый шаг записан в партитуре, составленной загодя.

— А теперь, Кир, откинься на спинку кресла, закрой глаза и слушай, — голос Дорогина вновь обрел ту гипнотическую, певучую интонацию. — Я не буду рассказывать тебе план. Я сыграю для тебя симфонию. Симфонию под названием «Тихий Океан». В ней четыре акта. И в каждом из них — своя мелодия, свой ритм, свои инструменты. Готовься. Музыка начинается.

Итак, акт первый, «Andante: Искра». Все начинается с тишины. В тот самый миг, когда ведущие мировые телеканалы прервут свои передачи, чтобы объявить о «чудовищной провокации России» в Польше, в роскошной, отделанной дубом канцелярии президента Республики Польской произойдет маленькое, никому не заметное событие. Секретарь, женщина предпенсионного возраста, агент «Эхо-сорок один», перепутает две внешне идентичные папки из-за того, что отвлеклась на звонок мобильного телефона своей внучки. И вместо отчета о сельскохозяйственных поставках она положит на полированный стол министра иностранных дел папку с кроваво-красным грифом «NATO/EYES ONLY. UMBRA». Чрезвычайно секретный документ. В этой папке будет лежать доклад, составленный, судя по всему, аналитиками ЦРУ и MI6 высочайшего уровня. В нем будут «неопровержимо доказаны» два шокирующих факта. Первый: операция «Варшавский Феникс» от начала до конца является продуктом труда «глубинного государства» США. Второй: ее конечная цель — не просто втянуть Польшу в войну с Россией, а под этим предлогом ввести на ее территорию войска НАТО и установить прямой военный протекторат, лишив страну последних остатков суверенитета. В приложениях — расшифровки закрытых совещаний, номера секретных счетов в офшорах, имена и фамилии. Министр, человек старой закалки, испытает шок, граничащий с физическим недомоганием. Он, дрожащей рукой, наберет номер своего старого друга, ну, к примеру — советника по национальной безопасности в Госдепе США. А тот, будучи агентом «Эхо-восемь», с дрожью в голосе, но с железной уверенностью, подтвердит самые страшные из его догадок, добавив пару леденящих душу деталей от себя. Искра, крошечная, почти невидимая, упадет в пороховой погреб, набитый под завязку вековыми обидами, страхами и амбициями.

Дорогин сжал камень в руке и продолжил:
— Сыграем же акт второй, «Allegro: Пожар». Пока в Варшаве начнется тихая паника, похожая на предгрозовое затишье, в студии главного политического телеканала Германии будет идти прямой эфир. Его ведущий, седовласый мужчина с репутацией неподкупного мудреца, агент «Эхо-сто семь», неожиданно для всех прервет запланированное обсуждение и представит результаты своего «собственного, многомесячного, смертельно опасного расследования». С экранов, на фоне увеличенных документов и карт, он обнародует «убийственные доказательства» того, что за фальшивым флагом стоят отнюдь не американцы, а могущественная группа польских ультранационалистов, тайно финансируемая через сложную сеть фондов, тесно связанных с финансовой империей семьи Сорос. Их цель, заявит он, простая и чудовищная: под шумок начинающейся мировой войны силой оружия воссоздать «Великую Польшу от моря до моря», включив в ее состав Западную Украину, Беларусь и Литву. В качестве главного, неоспоримого доказательства он предъявит «секретную карту», «случайно» обнаруженную его ассистентом в только что рассекреченных архивах гестапо, где эти границы были обозначены еще в сорок четвертом году как план послевоенного обустройства Европы по версии польского правительства в изгнании. Несмотря на то, что в какой-то момент ведущий будет отключен от эфира — эффект будет подобен взрыву. Берлин и Париж, столпы Европейского союза, содрогнутся от гнева и ужаса. Единый фронт Североатлантического альянса, этот краеугольный камень западной безопасности, даст трещину, которая будет расходиться с быстротой звука.

Третий акт — он же «Presto: Очищение»... — Дорогин прикрыл глаза:
— И вот, когда хаос и взаимные обвинения достигнут своего апогея, когда мир будет готов вот-вот рухнуть в пропасть, произойдет событие, которое все поставят с головы на ноги. Или, точнее, окончательно с ног на голову. Ровно в полночь по Гринвичу все крупнейшие информационные агентства, все ведущие телеканалы, все главные газеты и интернет-порталы мира, словно по команду невидимого дирижера, опубликуют один и тот же пакет документов. Эти бумаги, оформленные с безупречной дотошностью, будут «доказывать» с математической, почти скучной неопровержимостью, что печально известный «Круг Дракона» — от момента его основания и до последнего заседания — является грандиозной, многодесятилетней операцией китайских спецслужб, инициированной лично Мао Цзедуном. Джордж Сорос и его сын предстанут в этих документах не как филантропы-идеалисты или жадные капиталисты, а как ключевые вербовщики, кураторы и связные Пекина на Западе, люди, десятилетиями готовившие почву для финального акта — стравить США и Россию в ядерной схватке, чтобы Китай унаследовал пепелище. «Доказательства» будут ошеломлять своим размахом и детализацией: расшифровки переговоров с членами Политбюро ЦК КПК, детальные отчеты о тайных встречах на закрытых виллах в Шэньчжэне, схемы отмывания астрономических сумм через подставные корпорации в Гонконге и Сингапуре.

Возникнет эффект глобальной цепной реакции, информационного цунами, которое сметет все на своем пути. Соросы в одночасье превратятся из серых кардиналов и кукловодов в исчадий ада, в архипредателей, продавших не просто интересы, а саму душу западной цивилизации. Их бывшие соратники, подпевалы и получатели грантов будут в панике, в истерике отрекаться от них, требуя самой суровой, самой мучительной кары. Давление — психологическое, информационное, а вскоре, вполне вероятно, и физическое — станет невыносимым, всесокрушающим. И здесь, в самый драматический, кульминационный момент всей симфонии, сработает последний, самый изящный и самый безжалостный инструмент «Зеркала» — алгоритм «Жертвоприношение».
Их гибель не будет похожа на убийство. Она будет выглядеть как акт высшего, трагического отчаяния — парное, тщательно инсценированное самоубийство в их собственном, роскошном, но теперь ставшем золотой клеткой поместье. Все — от предсмертных записок, колких самообвинений и отчаяния, до расположения тел и отсутствия следов борьбы — будет указывать на одно: они, осознав полный и окончательный крах своего многолетнего, титанического плана, будучи преданными всеми и раздавленные непосильным грузом собственных преступлений, не нашли в себе сил жить дальше. Это будет чисто, трагично, убедительно и… невероятно удобно для всех. Никто не станет искать русский след. Все с облегчением, с почти что ритуальным удовлетворением, решат, что пауки, в конце концов, просто сожрали друг друга в самом центре собственной, идеально сплетенной, но от этого не менее чудовищной паутины. — Он выдохнул:

— И, наконец, акт четвертый. И тогда, — Дорогин выключил планшет, и тьма вновь поглотила салон, на этот раз окончательно, — наступит та самая тишина, что дала название всей опере. Тишина после бури. Запад, потрясенный до самого основания этим каскадом «разоблачений», взаимным предательством элит и раскрытием «глубинного заговора» планетарного масштаба, будет морально и политически парализован. НАТО, как единый организм, перестанет существовать, рассыпавшись на группу враждующих между собой, охваченных паранойей государств. Китай, «очищенный» от всех и всяческих подозрений, с подобающим ему достоинством и сдержанностью выступит в роли глобального арбитра, голоса разума и миротворца, предлагающего платформу для нового диалога.
А мы… — Дорогин повернулся к Фицпатрику, и в темноте Кирилл почувствовал, а не увидел его улыбку, — мы не будем триумфаторами, въезжающими в поверженный город на белом коне. Мы предложим миру нечто иное — не ультиматум, а приглашение. «Пакт о Стабильном Многополярном Мире». Новую архитектуру глобальной безопасности, где не будет места диктату одной-единственной сверхдержавы, где баланс сил будет основан на взаимном уважении и признании зон жизненных интересов. Соединенные Штаты, ослабленные, деморализованные и утратившие веру в собственную исключительность, будут не в состоянии ему противостоять. Россия выйдет из этого кризиса не с окровавленным мечом, а с чертежами нового мира в руках. Мы станем не завоевателями, а архитекторами. Строителями, а не разрушителями. И главное… главное, Кирилл, — его шепот был теперь едва слышен, но каждое слово врезалось в сознание, как раскаленная игла, — никто и никогда не докажет наше участие. Никто. Они будут вечно спорить на страницах газет, в теледебатах, в кухонных разговорах: была ли эта вся невероятная история результатом гениальной, многолетней, не имеющей аналогов операции российских спецслужб, или же Западная цивилизация просто сошла с ума от собственной подозрительности, жадности и гордыни, породив чудовищ, которые в итоге и сожрали ее изнутри. «Зеркало» так и останется навсегда мифом, легендой, сказкой для посвященных. В него будут слепо верить одни и с пеной у рта отрицать другие. И это — идеальный исход.

Вот и вся партитура, мой друг. Мы не будем выигрывать Третью мировую войну. Мы сделаем нечто более сложное и более красивое. Мы сделаем так, чтобы она стала абсолютно бессмысленной. Мы заставим дракона вцепиться зубами в собственный хвост, и он, истекая ядом безумия и ненависти, умрет от собственного укуса. А мы будем молча наблюдать с безопасного берега, как всегда и делали те, кто понял простую истину: истинная сила заключается не в громе орудий и не в ярости сражений. Она — в тихом шепоте, который может изменить течение целых рек. В едва заметном дуновении, способном направить парусник истории в нужную гавань.
Дорогин умолк. Тишина в салоне снегохода была теперь абсолютной, звенящей, почти физически осязаемой. Фицпатрик медленно, очень медленно выдохнул. Он чувствовал, как его разум, его вся картина мира, только что пережили не взрыв, а скорее тихое, но тотальное перерождение. Он смотрел в темное стекло, за которым лежала не просто Россия — лежала новая реальность, страшная и прекрасная одновременно.

— Ну что, Кирилл, — тихо, без всякого пафоса, спросил Дорогин. — Ты все еще хочешь быть частью этого? Все еще готов смотреть в это зеркало, зная, что однажды ты можешь увидеть в нем и собственное отражение?

Фицпатрик слушал, заворожённый грандиозностью «Зеркала». Но его практический ум, привыкший к жёстким реалиям, не мог не задать вопрос.
— Виктор, это гениально. Заставить их уничтожить самих себя изнутри. Но... это процесс. Он требует времени. А что, если у них не останется времени? Что, если их «Феникс» взлетит до того, как «Зеркало» завершит свою работу? Что тогда? У вас есть... страховка?

Дорогин посмотрел на него с лёгкой усмешкой.
— Страховка? — переспросил он. — Кир, «Зеркало» — это наш шахматный гамбит. Но в любой шахматной партии бывает момент, когда нужно не просто переиграть, а показать фигуру. Чтобы противник понял, что следующий ход будет матом. Эта «фигура» у нас есть. Они хотели увидеть нашу мощь? Что ж, считай, что твой визит совпал с очень показательным уроком.

Он достал свой планшет, несколько раз тапнул по экрану и протянул его Фицпатрику.
— Вспомни. В прошлый четверг. Новости. Европа. Массовые, но странно избирательные отключения энергии. База НАТО в Рамштайне, штаб-квартира в Брюсселе, логистический хаб в Польше. Все винили «скачок напряжения», «сбой в обновлении программного обеспечения», верно?

Кирк, нахмурившись, кивнул. Он прекрасно помнил тот день — информационный шум, панические сводки, его собственных аналитиков, которые не могли найти причину.

— А теперь посмотри сюда. — Дорогин переключил вид на карту с наложением данных о погоде и геомагнитной обстановки за тот день. — Видишь этот крошечный, ничем не примечательный всплеск ионосферных возмущений? Абсолютно в рамках нормы. Ни один их датчик не зафиксировал бы ничего подозрительного. Мы не взламывали их сети. Мы не посылали диверсантов. Мы просто... послали привет. Сфокусированный импульс, который создал микроскопическую, локальную аномалию в ионосфере. Этого хватило, чтобы вызвать наводящие токи в их линиях электропередач. Автоматика сработала, как и должна была. Реле отключили питание. На несколько часов их ключевые объекты погрузились в темноту и цифровую немоту. А наши дипломаты с самым невинным видом предлагали помощь в расследовании «технического сбоя».

Фицпатрик медленно выдохнул, осознавая. Он не был свидетелем акции. Он был свидетелем разбора полётов. Ему показывали не удар, а его безупречные, невидимые последствия.

— Вы... вы даже не скрываете этого. Вы просто делаете это так, что это невозможно доказать.
— Мы не прячемся, — поправил его Дорогин. — Мы действуем в рамках естественного. Мы не оставляем следов, потому что наше оружие не нарушает законы физики. Оно их... использует. И этот «сбой» был самым вежливым из всех возможных намёков. Намёком на то, что их технологический зонтик дыряв. Что их тылы уязвимы. И что следующее «техническое недоразумение» может быть куда менее вежливым. Они всё поняли. Поверь. Просто не могут сказать этого вслух.

Он забрал планшет.
— Так что да, Кир. Страховка у нас есть. И она уже сработала. А теперь, когда они знают, что мы не блефуем, самое время запустить «Зеркало». Игра начинается по-настоящему.

Тишина в салоне снегохода после рассказа о «Зеркале» была не просто отсутствием звука. Она была густой, насыщенной, как воздух перед решающей битвой, в которой решается судьба цивилизации. Фицпатрик сидел, не в силах оторвать взгляд от призрачных узоров, плавающих в воздухе. Его сознание с трудом перестраивалось, пытаясь осознать, что настоящая битва происходит в другом измерении. В измерении, где сражаются не снаряды, а причинно-следственные связи, и где главным полем боя является сама реальность.

— «Зеркало» — это наш ум, Кир, — голос Дорогина прозвучал не громко, но с той несокрушимой уверенностью, что свойственна людям, знающим праву цену и несущим за неё ответственность. — Наше стратегическое сознание, наш взгляд, видящий на десятилетия вперёд. Он предупреждает нас об угрозах, которые наши «партнёры» только задумывают в своих тихих кабинетах. Но даже самому гениальному уму нужна сильная, решительная рука. Рука, которая способна не просто указать на опасность, а нейтрализовать её, не допустив ни одной капли русской крови, ни одной слёзы русской матери. Этой рукой, этим несгибаемым стальным щитом вот уже который год является комплекс, имя которому — «Пересвет».