Юрий Казаков. Пассакалия

История знает двух выдающихся Юриев Казаковых с академичесим музыкальным образованием: одного - виртуозного баяниста, другого - невезучего контрабасиста, выросшего впоследствии в классика русской литературы. Итак - о втором...

Он мечтал стать музыкантом. Да не просто - а профессиональным виолончелистом. Для выходца из простой рабоче-крестьянской семьи, теснившейся в жалкой коммуналке - довольно необычно. Скорее всего - влияние матери. Но опять же - простой смоленской крестьянки, домработницы. Но - чудо: по твёрдому настоянию Устиньи Андреевны сын угодил из арбатской подворотни в послевоенную Гнесинку. Конечно, не на виолончель - в таком возрасте гибкость пальцев была уже не та.

Пять лет - и квалификация оркестранта по специальности "контрабас". И - долгие мыкания с пузатым инструментам по танцплощадкам. В столичных театрах - от ворот поворот. В консерватории - провал. Копейки - в мимолетных оркестрах. Тщетный поиск профессионального пристанища.

"6.Х.51 г....В Москве определенно неурядица с оркестрами. Оркестров мало. И много музыкантов, особенно из молодых, ходят без работы. А в том числе и я. Когда же это кончится? Я уж столько денег разъездил, обивая пороги различных муз. учреждений, и все без толку. Хоть специальность меняй...
(Юрий Казаков. Из дневника)

И Казаков специальность поменял. Точнее - вытащил из тайников души ещё одну свою страсть - писательство. Он отдавался ей и прежде, ещё студентом Гнесинки. Одним и тем же пером заполнял в училище линейки нотного стана и дома - страницы тонкой тетрадки с первыми литературными пробами. Самая первая, кстати, так и называлась "Поэма о контрабасисте". Довольно грустная. О тяжкой судьбе рядового музыканта. Поэма заканчивалась так:

"Но вот настало время:

Сыграв прилежно номер,

Контрабасист однажды

Пришёл домой и - помер.. "

Короче - музыка не кормила. Но - и не отпускала. Уже много позже литературные критики в попытках раскрыть секрет божественной прозы Юрия Казакова будут делать отсыл к музыкальности его писательского дара. Ритмичности. Мелодичности. Казаков, скорее, не написал свои вещи - он их спел. Как его неприкаянный Егор из "Трали-вали", заново рождавшийся всякий раз, когда брал первую ноту своей любимой песни:

"...И при первых же звуках его голоса мгновенно смолкают разговоры непонятно, с испугом все смотрят на него! Не частушки поет он и не современные песни, хоть все их знает и постоянно мурлычет, - поет он на старинный русский манер, врастяжку, как бы неохотно, как бы хрипловато, как, слышал он в детстве, певали старики. Поет песню старую, долгую, с бесконечными, за душу хватающими "о-о-о..." и "а-а...". Поет негромко, чуть играя, чуть кокетничая, но столько силы и пронзительности в его тихом голосе, столько настоящего русского, будто бы древне-былинного, что через минуту забыто все - грубость и глупость Егора, его пьянство и хвастовство, забыта дорога и усталость, будто сошлись вместе и прошлое и будущее, и только необычайный голос звенит, и вьется, и туманит голову, и хочется без конца слушать, подпершись рукой, согнувшись, закрыв глаза, и не дышать и не сдерживать сладких слез... "

В лице Юрия Казакова несказанно повезло не только литературе, но и - музыке. Более проникновенных, тонких и нежных речей о музыке, какие можно выудить из волшебных рассказов Юрия Казакова, в русской литературе, наверное и не сыскать. Да простит нас Иван Сергеевич Тургенев с его "Певцами", но казаковские признания в любви божественным звукам ничуть не уступают золотым тургеневским строкам. Подчас и вовсе, околдовывая, опьяняют потрясенного читателя, оставляя его в полной растерянности: что это - литература? музыка? живопись? архитектура?..

Как в одном из самых потрясающих и вместе с тем загадочных рассказов (незаконченном, увы) - "Старый дом". О старом музыканте. Уединившемся в собственноручно спроектированном живописном доме на Оке. Принимавшем в нем многочисленных друзей-художников. Даривших хозяину дома свои этюды. Игравшем гостям на рояле и фисгармонии Баха, Моцарта и Бетховена. И верх всего - некую гениальную "Пассакалию". У Юрия Казакова эта "Пассакалия" звучит так:

"...И композитор, потерев руки, сзывал в гостиную гостей, садился к фисгармонии, несколько боком, закуривал жаркую сигару и начинал играть. Он играл «Пассакалию» Баха. Повторялась все время одна тема в левой руке, а в правой бесконечно чередовались все новые, новые вариации, и слушатели сидели затаив дыхание, чувствуя, как холодеют руки, как першит в горле... "

"Холодеют руки" и "першит в горле"... "Одна тема в левой руке, а в правой бесконечно чередовались всё новые"... Не узнать в этом потрясающе точном описании "Пассакалию" Генделя - невозможно.

(https://yandex.ru/video/touch/preview/189671553582025..)

Именно - Генделя, а не Баха. Но Казаков пытается околдовать читателя и не называет настоящего имени автора. Как и продолжает укачивать читателя на волнах своей гениальной прозы, заставляя принимать очевидный из описания поленовский дом за композиторский. Художника превращает в музыканта. Музыканта - в строителя. Себя уподобляет музыкальному инструменту, к которому прислушивается старый музыкант, осторожно пробуя клавиши перед выступлением замечательного певца:

"...Хозяин с кривой улыбкой подходил к роялю, открывал крышку, клал приплюснутые на концах пальцы на клавиши, брал несколько аккордов, с недоумением прислушиваясь к звучности рояля, будто в первый раз прикасался к инструменту. Певец окидывал потемневшими глазами комнату, картины на стенах, изумительные иконы в углу, взглядывал на лампу. И начиналось... «Во сне я горько плакал», — пел он, и всем становилось душно, страшно и до головокружения прекрасно. И через короткое время уже никто не скрывал слез, а певец все пел, пел что-то древнерусское, разгульное и сладко-печальное, долгое, пел, то расширяя, то опуская безумные свои глаза, пел будто в последний раз, будто уж никогда, никогда не придется ему петь и он торопился теперь насытиться, напеться, напитаться необычайным тембром своего голоса... "

Казаков пел не только в рассказах. Не только а печатной машинкой. Не только со страниц своих книг. Пел - и так: в кругу друзей, у костра, в походах, на рыбалке. Неизвестно, сохранились ли записи этих песен, но записи об этих песнях у друга писателя - Федора Поленова - сохранились такие:

"...Калуга весны 1958 года была не такой, от неё больше веяло стариной. Казаков, всегда увлекавшийся русскими романсами, тотчас отыскал нотный магазин. Дальнейшие вечера у костров над половодьем проходили под его задушевное пение. Не было гитары. Но и отсутствие аккомпанемента не смущало Казакова. И странное дело, он переставал заикаться. Я знал - откуда дефект его речи. В одну из ночей конца лета 1941 года он едва не был сброшен с крыши своего арбатского дома ударом взрывной волны... Он пел "Не искушай меня без нужды", "Гори, гори, моя звезда", "Вечерний звон", "Не пой, красавица, при мне..." и многое другое, столь же прекрасное... Ночь, костёр, сонные вздохи половодья. Поблескивает своими металлическими деталями снятый с лодки наш верный мотор, свалены в кучу рюкзаки, потрескивают сучья в костре, и Казаков поёт...".