Мы идём к тебе, мистер Большой, часть 2, глава 1

Его личная дорога круто поворачивает, огибая петлёй круглый садик со статуей посередине. У завершения петли, на широком крыльце, стоит он. На нём шерстяная рубашка в красно-чёрную клетку. За ним – открытая дверь. Я торможу «Линкольн», со всей возможной мягкостью останавливаю машину перед ступеньками, что ведут на крыльцо, а он приближается к нам, улыбаясь. Открывает дверцу со стороны Деб и говорит: «Я тут один. Жена забрала детей и ушла за покупками, горничная в отгуле». Наклоняется и вглядывается в меня, мимо Гретчен, после чего говорит: «Не зайти ли вам в дом? Выпьете? Поможете одинокому мужчине побороть воскресную хандру. Супруга и дети ушли на весь день».

Я киваю, не до конца уверенный, чем его сразить: искушённой ухмылкой Гора Видала или глумливой насмешкой неподкупного художника, и выключаю двигатель, и…
Боюсь, мне придётся с ходу менять шкуру. Отсутствие жены и детей рушит легенду о, якобы, заблудших путниках. «Так это, э, твой брат».  С этими словами, он протягивает лапу. «Очень рад познакомиться с вами, Люк. Дебора так много рассказывала мне о вас, что у меня ощущение, что мы уже знакомы. И, рискую предположить, она что-то рассказала и обо мне, э?»
Я киваю. «Моя невеста, Гретчен Штейн».

Адресованная ей улыбка лучезарна, в глазах огонёк – ровно настолько, чтобы польстить, но не обозначить подкат. Затем он ведёт нас в дом.
«Какое чудесное, старое место» - говорит Гретч. «Готова поспорить, ему не меньше ста лет».

«Ага» - усмехается он. «Сто и…э, дайте припомнить…пятьдесят с небольшим. Хотя обогреть эти чёртовы стены – та ещё задачка. Мы редко уходим далеко от камина».
В это время мы, следуя за ним, обнаруживаем себя в гигантской, раскинутой вширь жилой комнате. Там, треща напропалую, ревёт пламя в камине, делая его центром притяжения.

«Уммм» - мурлычет Деб у камина, потягиваясь пару раз, словно кошка. Под его восхищённым взглядом. Затем он поворачивается к нам и говорит: «Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее. Что вы пьёте? Буду рад разделить с вами мой самый любимый скотч – если только вы не предпочитаете что-то ещё».
«Я буду скотч» - говорит Гретч облегчённо, ощутив себя в знакомой обстановке.
Я киваю, мало-помалу развеивая сумрак вокруг себя, но ещё опасаясь высунуть нос наружу. Мой голос должен вплестись в эту обстановку мягко – чтобы не растревожить призраков, понятное дело. Деб продолжает потягуши у камина, мы с Гретч усаживаемся бок-о-бок на двухместном диване, обращённом к огню, он уходит за спиртным.

Возвращается так скоро, что я не успеваю обдумать, как удержаться на плаву. Он вкатывает хитромудрое сооружение, заполненное бутылками, стаканами, кубиками льда – чего там только нет; при этом, говоря: «так вы художник, э? Так-так…» И, пока его руки колдуют над смесью: «Вы знаете, я сам всегда хотел заниматься чем-то креативным. Писать, рисовать, заниматься скульптурой – беда в том, что без таланта никак, э-хе-хе.  Я целый год провёл в Париже, едва окончив школу, но…» Он пожимает плечами, ухмыляется, даже слегка склоняет голову в мою сторону, передавая мне спиртное. «У меня его не оказалось. Так просто – не нашлось таланта, и всё». Раздавая напитки всем остальным, он продолжает: «Я пошёл по пути наименьшего сопротивления -  инвестиции. Как оказалось, игра на рынке тоже…хммм…заводит, неким образом. Мне нравится. Всегда на грани финансовой катастрофы – словно живёшь в опасной зоне». Усаживается на другой диван, поближе к огню, оглядывает Деб и говорит: «Сожалею только об одном – растерял все контакты с действительно креативными людьми, с теми, кто живёт на грани будущего». Поворачивается ко мне, поднимает стакан для тоста, говорит: «Я надеюсь, это приведёт нас к чему-то действительно многообещающему».

Ну-ну!

Я подношу свой стакан к его стакану и заявляю голосом провидца-свами, который уж точно Знает: «У меня сильное ощущение, что так оно и будет».
Все прикладываются к стаканам, затем: «Ну! Я полагаю, вам всё время задают этот вопрос, так что прервите меня, если буду назойливым. Но всё же, какого направления вы придерживаетесь?»

К счастью, я в этот момент раскуриваю сигарету, так что на сцену въезжает Гретч: «Люк ненавидит всякие «измы». Не позволяет себе угодить в ловушку какой-то определённой школы, знаете ли. Он действительно самый дальновидный, самый прозорливый художник, какого можно представить. Люк, почему бы тебе не принести твой…» Но мой взгляд заставляет её сдать назад, крутануть руль и выбрать другую дорогу. «О, но нет, он никогда, никогда не показывает свой скетчбук. Посторонним».

Мяч разговора летит в мою сторону, принося ощущение, будто я перебрал с дексом. Я долго затягиваюсь, заряжаясь нашим легальным наркотиком и говорю: «Давайте для начала кое-что проясним. Мой скетчбук – это очень, очень, э, личная вещь». Тут я перевожу взгляд на него. «Кроме того, мне чудовищно стыдно из-за того, какой я неуч. Реально. Я имею в виду, я чувствую, что суть креативности – изыскания, или так оно должно быть. И, ну, я просто не знаю, как обозначить то, чем я занимаюсь». Далее меня прёт на овердрайве, самым несусветным образом. «Меня больше всего восхищает, когда удаётся схватить живые, реальные формы, объёмы и свести их воедино, сотворив что-то новое. Какую-нибудь свежую композицию, передающую, что я чувствую, что я чувствую. В моей нынешней работе, за основу взято – тут я киваю в сторону Гретч – её тело. Пейзаж – вот чем я вижу её тело». Затем я беспомощно повожу плечами, словно попавшись на удочку собственной трескотни. «Я имею в виду, что это всё замешано на, э, моём собственном, э, собственном видении Земли и Людей».

Это подстёгивает Гретч, наводит бесовскую усмешку на её личико и заставляет её сказануть – между прочим, миллионеру – «Да, это его способ делать политические заявления. Глубокие, подлинно коммунистические отношения между людьми и ландшафтами».

Я ёрзаю в кресле, полагая, что она только что похерила всё дело, навсегда и навечно. Но он восклицает: «Блестяще! Очаровательно!» Наклоняется ко мне, буравя меня глазами. «А откуда вы черпаете ваши идеи? Вы много читаете? Я слышал, что многих художников вдохновляют писатели, музыка, а некоторых, э, более мистические вещи».

«Он» - приходит Гретч на спасение, подняв указательный палец в направлении потолка – «Слушает молчание – в себе».

Эта подсказка пробуждает во мне Малютку Люцифера, и я добавляю: «Шумливое молчание». Позволяю себе улыбнуться. «Звуки и образы». И откидываюсь, принимая самую расслабленную из своих поз, и добавляю: «Это очень трудно передать. Словами. Вот потому я и выражаю себя через живопись».
«Конечно, конечно» - кивает он с облегчением.
Теперь моя очередь подавать, раз уж я в игре. «Но, вы знаете, у меня не меньший интерес к вашему..э-э…»

«Амплуа» - кидает Гретч спасательный круг.

«Ох, моё амплуа» - говорит он, откидываясь на спинку дивана и глядя в пол. «Тут на самом деле нечем гордиться. Меня, наудачу, произвели на свет, снабдив приданым в полмиллиона долларов, за вычетом налогов и всего прочего, и с этим надо было что-то делать. Вот это – он машет рукой, обозначая особняк – нужно было либо продавать, либо содержать, а, чтобы содержать, нужно было найти способ зарабатывать. Так что я вернулся из Парижа – на отцовские похороны, надо сказать – и двинул осваивать рынок». Он посмеивается, вспоминая. «Мать пришла в неистовство. Боялась, что я всё пущу на ветер и разорю нас подчистую. Потому что папе, в этом плане, повезло лишь однажды - он сорвал куш в десять миллионов, по тем временам вовсе не смешные деньги. Ну так вот, я взял двадцать тысяч и пустил в оборот. Мы тогда ещё не оправились от Депрессии. Как раз перед второй мировой. Я чувствовал, что дело идёт к войне, понимал, что мы в любом случае в неё влезем, и потому принялся скупать. Прибрал к рукам всех мелких игроков, которых мог найти, и у которых был хоть какой-то шанс подняться. Ну и…» Он пожимает плечами - «Дела пошли в гору, довольно быстро, и, с течением времени, всё лучше и лучше».

«Это требует» - я наклоняю корпус в его сторону, произнося это – «точного и интенсивного прогнозирования, даже особого таланта. Игра на рынке». Он встречает мою фразу сконфуженной улыбкой, словно говоря: «Да ладно, хватит уже об этом». «Я о том, что, с моей точки зрения, талант есть у каждого. Вот вы говорите – то, чем я занимаюсь, требует наличия таланта. По мне, так ваше дело требует столько же, если не больше – только талант другой, другое приложение энергии».
Я почти ощущаю, как Гретч ощетинивается у меня за спиной – её оголтелый внутренний социалист готов рвать цепи и с воплем вырываться изо рта.
В то время, как он произносит: «На самом деле, нет. Тот талант, что требуется на рынке, чтобы преуспеть – это такая, э, кхм, малозначащая, ну, совсем непродуктивная вещь».

Гретч расслабляется – почти открыто.

«Непродуктивная в том смысле, что ты ничего не создаёшь, только копишь деньги. Само по себе это хорошо и здорово, слов нет, потому что деньги так или иначе нужны, но это очень обезличенная, удалённая вещь. Она никак не соотносится с чьей-то индивидуальностью. О да, я создавал компании, наблюдал их рост, расцвет, обеспечивал людей работой, наполнял экономику кровью. Конечно. И получал какое-то удовлетворение от этого, но не то, которое получил бы, занимаясь подлинно креативным, художественным творчеством». Он исподволь кидает мне беспомощный взгляд, это кивок в сторону моей креативности. «Я – несостоявшийся художник, друг мой. Выпьем ещё?»

А пока он решает этот вопрос, вперёд вылезает Дебби. «Мэлкольм, я просто очарована твоим жильём. У тебя, случаем, нет здесь лошадей?»
Она в своей роли, изображает богатую цыпу – ту, из Мэриленда. Ту, что взрослела в седле, гарцуя по сельской местности.
Он шлёт ей нежную улыбку. «Есть. А что? Ты ездишь верхом?»
Почти слишком застенчиво: «Вообще-то, да».

«Ездит, только не на конях» – холодею я, но он говорит: «Замечательно – но увы. Наша пара зимует не здесь. На заднем дворе имеется стойло, можно сходить, посмотреть, если хочешь, но на зиму мы наших любимцев вывозим». И добавляет, вручая ей стакан: «Мы обычно уезжаем на зиму в Мексику, но я решил остаться здесь этой зимой, так что и её поездка задерживается». И они обмениваются многозначительными взглядами.

Я остаюсь не у дел. Приходится встать и побродить по комнате, со стаканом в руке, прихлёбывая, рассматривая и то, и это, долго всматриваясь в пейзаж, открывающийся из огромного выступающего окна, пока он и леди занимают себя лёгким трёпом.
До тех пор, пока до моего слуха не доносится что-то, сказанное им по поводу квартиры, заставляющее меня снова навострить уши.

«И что,» - они все стоят, и Дебби искоса смотрит на него – «Будешь брать?»
«Я пока не решил. Но, между нами, да, собираюсь. Либо эту, либо другую, на которую я пару раз обращал внимание. Та квартира больше, но в ней нет шарма. И потом, она не продаётся, а сдаётся в аренду. А я предпочитаю покупать, а не одалживать, знаешь ли, так что вопрос только в том, как договоримся по деньгам. М-м, наберись терпения, ты ведь её ещё не видела».

Он продолжает расписывать ей «эту квартиру», а Гретч стоит рядом, являя собой смесь эмоций: «У-у, грязный грёбаный капиталист, о-о, как круто!» Я отключаюсь от них и ухожу в себя.

Вот ты и здесь, Люк Малыш – никто, ничто, был да сплыл. С ним – с этим, хо-хо, почётным членом Лиги Плюща, власогрудым идеалом Мужчины Свободного Мира. Этим борцом с коммунизмом по всему свету, резвунчиком на рынке акций, ярым поклонником твоего таланта. Сам-то справишься с тем, что замутил? В этот раз, вероятно, всю игру для тебя сделает твоя сладкая малышка, твоя Золотая Жила.
Ещё как сделает. Его норову не устоять перед её шармом; сожрёт во мгновение ока, покусывая, полизывая, слегка потираясь носом. Справится так, словно она рождена для такой работы. Её карма. Похоже, всё происходит сообразно плану, заложенному ей в гены.

Потому что, похоже, это действительно новое начало. Для всех четверых. И на данный момент только Сладкая Дебби Дэй в курсе, что это за начало, куда оно ведёт, чем закончится. Но она не скажет, ей не выразить это словами: она не знает того, что знает. Она действует на автомате. Знают только её инстинкты, а они не говорят по-английски.

Я прозвал её Тигрицей задолго до того, как рекламная отрасль выбрала тигра символом высокооктанового топлива в вашем баке. Имея в виду существо, обитающее в ней, скрытое в высокой траве, охотящееся, принюхивающееся, нападающее на чей-то след, готовое к прыжку, ждущее своего мгновения.

Старая тигрица делала это и раньше. Ловила запах, вслушивалась в безмолвный скулёж внутренней боли, потери, беспомощности, настигала, прыгала, вонзала клыки, добивала и удалялась – сытая, победоносная, с клыками, заляпанными свежей кровью.
Подобно Мэлкольму, совершающему «убийства» на рынке, спешу я пояснить – за исключением того, что в случае с Дебби, это не осознанное убийство. Её ничуть её не заботит, с кем расправляется душа-тигрица – убивает тигрица, а не она. Потому что Дебби-женщина и Дебби-тигрица - это два разных существа в одном теле.
Вы можете сказать, что душа любой нынешней шлюхи – тигрица, жаждущая крови. Именно это делает её шлюхой, отнимает способность заниматься сексом ради удовольствия, заставляет трахаться за деньги – для себя или для того, кому она приносит деньги. Но в случае с Деб я думаю, я знаю, что корни её шлюшества намного глубже. Она делает это, во-первых, из-за своей фригидности, во-вторых, потому что форма удовлетворения у неё не самая тривиальная. Великое космическое обустройство, похоже, благоволит к нему и к людям его сорта, к тем, кто рождается богатым, а умирает очень богатым, то и дело совершающим «убийства» на рынке, а ей отводит роль Настоящей опасности, таящейся в засаде на окраинах его джунглей.
«Держи поводок натянутым!» – кричит Малютка Люцифер. «Никаких послаблений этой сучке с душой-тигрицей. Ни дюйма!» Здесь и сейчас, намечается генеральное сражение между двумя зверюгами, обитающими в Великих Американских Джунглях. Её душой-тигрицей и…кто там, в нём? Как назвать его внутреннего зверя, живущего за счёт тысяч, миллионов людей, их трудовых рук и мозгов, с готовностью отдающих свои жизни на прокорм, этого воротилу, сосущего доходы, этот навороченный слив в кухонной мойке, поглощающий доходы всех и каждого?

Этот странный, не природой рождённый зверь сейчас ленив, жирен, жаждет новых впечатлений. Чего-то ещё, что можно засосать и поглотить. Бродит и там, и тут, по окраинам джунглей, где в высокой траве, сидит в засаде её душа-тигрица с пустым брюхом, тощая, поджарая, готовая вцепиться в уязвимое место. Встреча выглядит неизбежной, так что…

Удерживай поводок, как можешь. Пресыщенный зверь созрел для того, чтобы быть убитым, но ты знаешь слабое место своей тигрицы – её нервическую неспособность выбрать нужный момент. Прыгнешь слишком рано – лишишься всего роскошного шведского стола, вынудишь его улепетнуть обратно, под прикрытие джунглей. Потому, наша с тобой роль в Великой Американской Социальной Экологии – правильно выбрать момент для прыжка, сделать его удачным.

Инстинктивное знание, словно у вождя первобытного племени – вот твоя суть, мистер Малыш. Срок, предвидение, надлежащая организация убийства – так, чтобы сделать его хорошо обставленным, быстрым, безопасным, прибыльным для всех.
Выясни всё детально. И с того ракурса, и с этого. Вникни в их противостояние со всех доступных тебе точек зрения. Каждый из этих двух охотников за прибылью обитает в своём личном аду закрытого типа – вот тебе ещё одна точка зрения – имея свой личный взгляд на малообеспеченных, менее удачливых, на тех, кого можно одарить своей милостью. А здесь, прямо у меня на глазах, по ходу их беседы, каждый из них проникается ощущением нужности друг другу. Просто выключить звуковую дорожку и вести наблюдение. Моя карма, мой инстинкт, ясно говорят мне, что за фасадом той и другой стороны, за их махинациями, аферами и политическими формальностями, кроется Фонд Поиска Тех, В Кого Выгодно Вложить Средства. Убивая кого-то, её душа-тигрица всего лишь распоряжается грантами, от имени своего Фонда. Вселенский коммунизм, экология.