Из дневниковых набросков

На завалинке, под небом стылым,

Два силуэта, две судьбы.

И снег в руках, сухой, постылый,

Как прах несбывшейся мольбы.

Спешить им некуда, не к спеху,

Вся жизнь — зима, метель и мгла.

И разговоры, словно эхо,

Того, что вьюга замела.


И былички, где жуть и сладость

Сплелись в причудливый узор,

Где леса древнего прохладность

Ведёт свой тихий разговор.


«Не любит он, Хозяин леса,

Огня боится, как беды.

Ему под ель

Кусочек хлеба положи.


Ты молочка плесни в туесок,

Коль в лес идёшь тропой глухой.

Ему отраден тот часок,

Где дар твой принят был с душой».


Усмешка внука — шрам на коже,

На вымерзшей от слёз земле.

Корова... память сердце гложет,

Как уголёк в седой золе.


Француз прошёл, оставив пепел,

Но волчья стая злей была.

Лишь саван снежный, бел и светел,

Да кость, что вьюга обняла.


И суп варился ту неделю —

Кора, да кости, да вода…

Они от смерти уцелели,

Но жизнь ушла из них тогда.


А про водицу — что тут скажешь?

Колодец — смрадная тюрьма.

Там труп разбухший, не расскажешь,

Чья плоть свела его с ума.


Француз? Сосед? Лежит опухший,

Глядится в небо он со дна.

Лишь череп треснул, выпуская

Свой дух предсмертный, серо-вязкий...


Но запах… липкий, сладковатый,

Ползёт из щелей, как туман.

Им дышит мир, войной распятый,

Где жизнь — обман, и смерть — обман.


Сидят. И снег в руках искрится,

Холодный, чистый, крупяной.

Им впереди зима продлится…

Им вечность целая — с зимой.