Путешествие в каюте карцера. Одним файлом

    1
    Уже потемневшим вечером четверга, 27 февраля, после проверки, когда двери камеры «заморожены» изнутри для ночной жизни – принято считать, что ночь в СИЗО принадлежит арестантам, – произошла нежданная попытка открыть снаружи дверь хаты. «Шмон» (то есть обыск), – возникла одинаковая мысль в головах троих жильцов небольшого тюремного помещения, принявшихся не спеша «размораживать» дверь камеры, чтобы она поддалась снаружи начальникам не сразу, и одновременно, но уже спеша, наводить надлежащий порядок внутри помещения…
    В конце концов в хату вошёл майор, суточный старший по карцеру. Он слегка улыбнулся:
    – Всё прибрать успели? – и вызвал меня на продол (тюремный коридор), где сказал: – Вам надо собираться в карцер!
    Известие, надо сказать, было неожиданным.
    – А что я натворил? – стараясь сделать спокойный вид, уточнил я.
    – Так надо, – подчёркнуто спокойно сказал майор. – И вам лучше согласиться, не спорить, чтобы не находиться там долго.
    – Это оттуда? – спросил я, кивнув глазами в сторону потолка, не имея, конечно, в виду Небо, хотя, впрочем, всё в жизни связано именно с Его Законами. Майор уловил мой взгляд, молча кивнул, подтверждая мои предположения. И добавил, чтобы к девяти утра я был готов – за мной придут.
    – Хорошо, спасибо, что предупредили, – сказал я, несмотря на то что хорошего, как мне казалось в тот момент, было мало.
    Под утро приснился сон – запоминаются обычно как раз утренние сны. Мы с женой едем в легковой машине с горы. Бездорожье. Машина становится неуправляемой, кажется, что она может перевернуться. Я перекатываюсь от двери к двери на крутых поворотах… В конце этого захватывающего дух – хорошо, что недолгого – неуправляемого спуска машина остановилась в тишине на ровной, поросшей травой поверхности. Рядом стояла другая машина, из которой я услышал спокойный голос Учителя, ему что-то отвечала его жена. Запомнилось: во время этого опасного спуска моя жена держалась рукой за моё колено, в машине кроме нас двоих никого не было.
    Этот сон без «двойного дна» успокоил меня: путешествия в карцер мне не избежать, не мной оно придумано, рулить можно не пытаться, нет никакого смысла брыкаться, всё идёт как надо; спокойный голос Учителя, рука жены лежит на моём колене…
    В девять с минутами нового дня за мной пришёл уже другой майор.
    – А чего с бородой? – уточнил он.
    – Разве нельзя? – удивился я. – В прошлый раз бриться вроде не требовалось?
    – Теперь нельзя, – был ответ.
    – Договорюсь с начальством, – выразил я надежду, жаль было расставаться с почти уже окладистой бородой.
    – Ну попробуй, но вряд ли, – ответил майор.
    Мы спустились на «бочку» – карцерный продол, дождались там замначальника СИЗО, который категорично не разрешил мне остаться с бородой.
    Мне выдали машинку для бритья общего пользования, и я вслепую сбрил бороду здесь же, на продоле. Женщина, дежурная по карцеру, возможно почувствовав моё переживание о бороде, улыбнулась:
    – Вам так идёт.
    – Спасибо за поддержку, – улыбнулся я в ответ.
    Потом была комиссия во главе с начальником СИЗО, которая определила мне 10 суток карцера за межкамерные переговоры через уличное окно…
    – Что ж, десять так десять, не месяц же, – подумал я, ставя подпись под заключением.
    Далее был поход в сопровождении майора за медицинской справкой о состоянии моего здоровья, так как больным арестантам в карцере быть не положено. Передвигаясь по хорошо знакомым за годы продолам СИЗО, вижу улыбающегося капитана-режимника.
    – Во! Здорова! А тебя за что? – искренне удивился он.
    – Здорова! – отвечаю. – Сказали, так надо.
    – Ну тогда понятно, – улыбается он. – Надо так надо.
    В медицинском кабинете – это называется медкомиссия – молодая женщина-врач с восточными чертами лица начинает привычно заполнять справку о здоровье арестанта для предоставления в карцер.
    – А тебя за что? – тоже удивляется она. Я не успеваю дать пояснение – майор с серьёзным видом заявляет:
    – За антисоветские песни.
    – Правда, что ль? – поднимает ко мне миндалевидные глаза врач.
    – Шутит, – отвечаю я. – Советского Союза давно нет, какой смысл петь сегодня антисоветские песни.
    – А-а-а… А я-то уши развесила, – говорит она и продолжает заполнять справку, не задавая мне никаких вопросов о моём здоровье.
    – Здоров, что ли? – интересуюсь я своим состоянием.
    – Конечно, – подтверждает она, не отвлекаясь от заполнения справки.
    – В тюрьме не болеют, – поддержал я тему.
    – Смысла нет, – сказала она и протянула готовую справку майору.
    Спускаемся с майором на первый этаж, майор пропускает меня через «аэропорт», просвечивает на наличие запрещённых предметов. Предметов не обнаружено. Я сдаю свою одежду на хранение каптёру-арестанту и получаю от него чёрную робу, штаны и плотную рубаху. На спине рубахи белыми нитками вышито «Карцер. ШИЗО», на бедре правой штанины – «ШИЗО», на левом бедре – «Карцер». Видимо, чтобы арестант не забывал, где он находится. Аббревиатура ШИЗО означает «штрафной изолятор».
    Надев робу на себя, я ожидаемо обнаруживаю, что в штаны может поместиться ещё один человек моей комплекции. Это было нетрудно определить по размеру пояса. Демонстрирую эту неурядицу майору.
    – Принеси шнурок, – говорит он каптёру. Этим шнурком я утягиваю пояс на спине за боковые лямки штанов. Спереди картина получается более-менее – пояс вроде как на месте при застёгнутой пуговице. А вот сзади – это я обнаружил на ощупь, – мотался тот самый лишний объём. Но, во-первых, мне это не было видно, и на ощупь – это ещё не факт; а во-вторых, длинная чёрная рубаха закрывала это недоразумение.
    Наконец-то мы с майором вернулись на продол карцера. Оказалось, что бороду-то я состриг, а вот причёска не обнулена, хотя волосы на голове тоже должны быть сострижены. Майор был милостив, подстриг меня с насадкой на 12 мм. И вот теперь я полноценный пациент карцера – стриженный, без бороды, в чёрной робе с опознавательными надписями и невидимой мне мотнёй за спиной.
    Моя каюта показалась мне меньшего объёма, чем четыре года назад. Промерил шагами – те же три на полтора. Оптический эффект: появилась перегородка из древесно-стружечной плиты, определяющая «долину» (туалет) от входной решётки; она, казалось, съедала пространство. Цвет стен каюты обнадёживал – почти персиковый, наверное, недавно был ремонт. Пространство скрадывал и сварной корпус на отопительной батарее, покрашенный в жёлтый цвет, четыре года назад такого корпуса не было. Всё остальное как обычно: примкнутые к стене нары, лежать на которых ты можешь только от отбоя до подъёма, приваренный к полу стул размером 30 на 30 см. А к днищу примкнутой к стене кровати приварен столик, прямоугольник которого немного больше поверхности стула.
    С собой, как и прежде, ты имеешь тетрадь, ручку и бумаги по процессу. Письма сюда не доставляют, на звонки из карцера не выводят, дополнительное питание иметь с собой не дозволяется, что, конечно, является проблемой для вегетарианца.
    Подоспел первый мой обед. В карцере кормят хорошо, лучше, чем в СИЗО. Но я продолжаю быть вегетарианцем, поэтому не стал брать ни суп на куриных консервах, ни рис с тушёнкой. Взял компот и свежий, ещё тёплый хлеб – пекарня находится рядом с карцером. Баландёр-арестант, развозящий во флягах еду, увидев через кормяк лицо возрастного вегетарианца, годящегося по возрасту ему в деды, выступил в роли фокусника: извлёк откуда-то три варёных яйца и быстро сунул их мне через кормяк.
    Обед получился ярким, но не с позиции здорового питания. Я съел два яйца со свежим белым хлебом и запил это событие очень сладким компотом – смог осилить только треть кружки. Вскоре мой желудок подтвердил ошибочность описанного приёма пищи. Я пообещал себе, что впредь не стану есть варёные вкрутую яйца со свежим белым хлебом и запивать съеденное сладким компотом. Оставшееся яйцо я спрятал среди «мыльно-рыльных» принадлежностей – так здесь называют мыло, зубную щётку и пасту. Спрятал потому, что после приёма пищи в каюте не должно оставаться еды, по крайней мере на виду.
    Спустя недолгое после обеда время – вывод на прогулку. Каждый арестант, наказанный карцером, гуляет в отдельном боксе. На прогулке я подышал, поприседал, поотжимался от скамейки. Потихоньку попел псалмы, остановив таким образом течение бесполезных мыслей по поводу своего попадания в карцер. Познакомился с арестантами карцера, прогуливающимися в соседних боксах. Сказал несколько слов о себе – о нас в арестантской среде знают, мы ведь давно в СИЗО…
    Вернулся в свою каюту. Тишина – ни телевизора, ни радио, ни разговоров, так как разговаривать не с кем, только с самим собой. Полюбовался на персиковый цвет стен, посмотрел на зарешеченный иллюминатор, находящийся на высоте вытянутой руки. Представил, что где-то за бортом плещется изумрудный океан, ведь он действительно где-то плещется… Помолился. Захотелось вздремнуть. Попробовал это сделать на столике, подложив руки под голову; получилось так себе: затекли правая рука и шея. Ложиться на пол в этот день не стал, подумал, что ширины в полтора метра маловато для моего роста, да и жестковато будет моему нетолстому организму на полу.
    Почитал распечатку недельных новостей – взял с собой среди бумаг по процессу. Апокалипсис разгоняется: действия тех, кто считает себя сильным мира сего, ускоренно ведут к разрушению того мира и способа существования, который они очень хотят сохранить… В Мире светлеет, дышать становится легче, но для кого-то – слишком светло…
    Читал недолго, мысли вернули меня к карцеру, к причинам попадания сюда. На прогулке бывалый авторитетный арестант, переговариваясь со мной из своего бокса, советовал мне не общаться ни с кем в СИЗО по теме нашей «делюги» (уголовного дела), тем более что наше дело курируется из Москвы, а в тюрьме даже у стен есть уши.
    Допустим, у стен СИЗО есть уши, и даже в моей хате, куда меня обещали вернуть после карцера. И кто-то заинтересованный из силовиков-кураторов в курсе происходящего в общине, наших писем и общения с друзьями. Но в такой информации нет ничего секретного, тайного, она не может являться причиной, это может быть использовано как повод для обозначения нарушения верхними силовиками. Ведь помещён я в карцер не за нарушение правил пребывания в СИЗО – за руки меня никто не ловил, – а по рекомендации оттуда свыше.
    Для чего эта затея? Думаю, для того, чтобы продлить наше пребывание в СИЗО на приближающемся заседании суда по мере пресечения, для этого и нужен какой-никакой факт нарушения с моей стороны. Вероятно, на этом заседании будет озвучен текст оперативно-розыскного мероприятия силовиков (что уже случилось), повествующий о том, что мы нарушаем правила пребывания в СИЗО и каким-то образом (будет указано каким) оказываем воздействие на потерпевших и свидетелей обвинения (которые давно уже допрошены) и руководим последователями. А значит, чтобы мы этого не делали – вдруг приведём ещё кого-нибудь к расстройству режима сна, – нас надо продолжать держать в СИЗО. Хотя на самом деле режим сна расстраивается не у «потерпевших», а у членов наших семей, родных и друзей, в связи с нашим многолетним пребыванием в неволе…
    Такие размышления – лишь тренировка для мозгов, чтобы не подсыхали. Но этим не всегда продуктивным процессом, когда голова тяготеет к постоянным размышлениям, нет смысла увлекаться – психику хорошо бы беречь. Ведь в данном случае факт прост и ясен: реальность отправила меня в карцер. А ей, как известно, видней, где мне надо сейчас находиться. Если ей всегда видней и я оказался в карцере, то мне остаётся лишь, прислушиваясь к себе, воспользоваться этой благоприятной возможностью: оставшись наедине с собой в этом недолгом одиночном плавании, подкорректировать свои реакции на те обстоятельства, на которые укажет совесть.
    На ужин первого дня штрафного изолятора была жареная селёдка многолетней заморозки, её здесь дают на ужин постоянно, и ячка – сечёная перловка – на воде. Жареную селёдку брать не стал, не было соответствующей стадии голода, а ячку съел с удовольствием.
    Ближе к 22 часам громыхнул замок камеры, открылась дверь.
    – Держи койку, – сказал мне дежурный и вытянул с продола штырь, прижимающий нары к стене. Кровать упала мне на руки – забыл, что она падает, – и напомнила мне о своей тяжести. Я присел от неожиданности. Подумал, что в следующий раз надо будет подойти ближе к стене, чтобы нагрузка от массы падающей кровати более равномерно распределялась между спиной и бёдрами. И в связи с этим отметил, что за четыре года сил у меня не сказать что прибавилось. Именно четыре года назад в эти же предвесенние дни я впервые попал в карцер, и нагрузка от свободно опускающейся кровати ощущалась приблизительно так же. Тут же решил, что на прогулке надо увеличить общее число приседаний, чтобы укрепить бёдра и ягодицы, а также найти способ потренировать мой невыдающийся бицепс.
    Вышел на продол, взял матрац, меня с матрацем в руках слегка обыскали, как и положено при проверке на запрещённые предметы. Потом дежурный привычно и быстро осмотрел мою камеру на наличие неразрешённых в карцере вещей. Варёное яйцо, укрытое среди «мыльно-рыльных» принадлежностей обнаружено не было – возможно, дежурный сделал вид, что яйца там нет.
    Я застелил матрац выданным мне бельём и одеялом и с удовольствием растянулся на нарах, наконец-то отстёгнутых от стены. Полежал несколько минут на спине, постарался её расслабить.
    Встал на колени, опустился на пятки. Подумал об Отце, представив себя в поле Его Света, и сотворил вечернюю молитву. После молитвы собрал воображением всех своих девочек – жену и пятерых дочерей – в одном пространстве и обнял их тёплым золотистым Светом, желая им сил, настроения, здоровья.
    Уже лёжа под одеялом, подумал о младшей дочери. В голове возникла любопытная причинно-следственная цепочка. Несколько лет назад, когда у нас с женой было двое детей, мы жили вместе с моей уже пожилой мамой. Мне не всегда хватало терпения на её естественное – ведь она вырастила меня, единственного ребёнка, любила и продолжала любить – требование внимания к себе… А сегодня, когда мамы уже нет – вскоре после её ухода родилась младшенькая, – я насильно разлучён долгой неволей со своей семьёй, со своей младшей дочерью, в которой вижу мамин характер и с которой, естественно, очень хочу быть рядом, какие бы требования она мне ни предъявляла… Ничто на земле не проходит бесследно – улыбался я самому себе.
    А уже засыпая, подвёл короткий итог дня. Со мной происходит лишь то, что призвано помочь лучше узнать себя, чтобы иметь возможность становиться чище…
    Под утро первого дня весны мне приснился интересный сон, подведший итог под рассуждениями вчерашнего дня о причине попадания в карцер. Краткое содержание сна: я спускаюсь привычно по тропе из Небесной Обители, как и четверть века назад. Навстречу мне едет мотоциклист и идёт крупный конь. Я решаю их пропустить и на повороте этой довольно широкой тропы схожу на обочину в некошеную траву. И почти ложусь в эту траву, вытягиваясь вдоль поворота дороги, чтобы не помешать движению коня и мотоциклиста. Мотоциклист корректно проезжает мимо меня, а вот внушительный конь, несмотря на более чем свободную тропу, идёт прямо на меня, не видя во мне препятствия для движения. Я напугался, конечно: конь, заслонив солнце, прошёл надо мной (хорошо, что я лежал, а не стоял), колыхнув траву, но не затронув меня. Мой испуг обошёлся без травм…
    Сны, которые остаются в памяти, снятся в удобных для моего понимания образах. Конь – это статусная фигура королевской рати на шахматной доске, имеющая возможность двигаться не по прямой, как, к примеру, ладья, а более замысловато. Эту фигуру не волнуют правила движения, уступаю я ей дорогу или продолжаю движение, она будет делать ходы, как увидит нужным, вынуждая меня быть в неудобном положении.
    А что остаётся мне? Мне остаётся отлежаться в траве карцера.
    По содержанию этого сна может возникнуть риторический вопрос: есть ли совесть у этого коня? Совесть, как и карма, есть у всех. Предположу, что страх потери места в рядах королевской рати – а такой страх ныне равносилен страху потери жизни – крепко заглушает совесть. Но тут может возникнуть другой важный вопрос: а нужен ли такой бессовестный конь королевской рати?..
   
    2
    Первая ночь в карцере завершилась пробуждением между четырьмя и пятью утра. Выспался – моему возрасту хватает пяти-шести ночных часов сна, нехватку можно будет и днём добрать. Вытянулся на спине, предполагая сделать постельную гимнастику, но передумал – решил не торопить организм пробуждением.
    Из памяти выплыли мгновения детства. Луг над рекой. Мне лет одиннадцать-двенадцать. Я лежу на спине в луговой траве и смотрю на тёплое летнее небо с редкими облаками, в которых ненадолго контрастным диском задерживается солнце. Цикорий, цветущий сине-голубым, выделяется перед моим взором на фоне глубокого неба, особенно когда солнце попадает в облачко. Мне хорошо, комфортно внутри, и я хочу запомнить это мгновение с цикорием на фоне неба навсегда, ведь оно больше не повторится…
    И вот оно повторяется в карцере, когда я лежу на спине на нарах и смотрю как будто бы в потолок, а на самом деле – в свою память.
    В 6 утра включили свет. Подъём. Гимнастику сделать так и не успел – выношу матрац на продол, поднимаю с усилием тяжёлые нары, дежурный примыкает их с продола к стене. Начался новый день «плавания». Завтрак – приличная порция сечки на молоке без экономии сахара, такой же сладкий чай и четверть булки свежего белого хлеба с достаточным кусочком сливочного масла. Проблема одна – очень сладкая пища. Чай с сахаром пил последний раз лет сорок назад, а сладкую кашу помню только в детстве. Но кашу я съел без остатка, чай пить не смог – сделал лишь пробный глоток.
    Прогулка в выходные дни ранняя, начинается до 11 часов. Это как редкий выход из одиночной каюты на палубу, на свежий воздух. С палубы изумрудный океан ближе, и хотя я его не вижу, но я же знаю, что он плещется где-то, и не так уж далеко – Планета у нас небольшая.
    Я так торопился на прогулку, что в каптёрке при карцере надел зимний бушлат без пуговиц, а обнаружил их отсутствие лишь в прогулочном боксе. День был морозный, я запахнул бушлат и почти всю прогулку придерживал его скрещёнными на груди руками. Это заставило меня умудриться сделать зарядку с таким необычным положением рук. В результате разогрелся я быстрее обычного, и, когда пришёл черёд отжиманий от скамейки, бушлат был распахнут без опаски. Эта прогулка дала важную для начала сибирского марта мудрость: выбирай бушлат не торопясь и проверяй наличие пуговиц.
    Вернувшись с активной прогулки, захотел вздремнуть. И уже не раздумывая о чистоте и жёсткости пола, я лёг, подложив под голову папку с бумагами. Полтора метра в длину этой «кровати» я нашёл удобными: спина лежала на деревянной части пола, а ноги, находившиеся на бетонной части, можно было приподнять и упереть в персиковую стену, обеспечив таким образом их разгрузку. Продремал до обеда.
    На обед взял четверть буханки хлеба, который всегда свежий, и компот. Достал с полки припрятанное вчера яйцо и съел его без хлеба. Хлеб без мякоти съел час спустя, запив трапезу несколькими глотками компота – больше не осилил из-за его сладости.
    Потом снова вздремнул на полу, недолго. И со свежей головой решил почитать новости – к этому, наверное, подтолкнули вторые сутки в тишине без круглосуточно говорящего телевизора. Поделюсь некоторыми новостными событиями, которые обратили на себя внимание. Это не о политике.
    В Китае впервые в мире создан двусторонний интерфейс «мозг – компьютер». То есть наличие такого микроагрегата позволяет с помощью мысли управлять различными устройствами с интерфейсом, например медицинскими протезами, дронами, компьютерами… Ну и, вероятно, другим человеком, если в него встроен микрочип.
    Ещё более необычное известие. Создан искусственный интеллект, который способен создавать новые организмы! Создавать геном с набором генетической информации, необходимой для существования организма!
    Тут нетрудно догадаться без особых фантазий, что таким образом однажды может быть создан и человеческий бионоситель. И допустить вероятность, что когда-то человеческое тело могло быть создано подобным образом, с участием внешнего интеллекта или разума высокого уровня.
    А к этой новости приплюсую следующую информацию. Британские учёные зафиксировали активность мозга после смерти тела человека. Как выброс энергии, происходящий в мозге, когда человек умирает. Это, по их мнению, может являться результатом того, что в эти мгновения тонкая энергетическая субстанция – душа – покидает тело.
    Здесь, как следствие двух этих новостей из мира науки и технологий, допустимо, на мой взгляд, вполне естественное рассуждение, что человек – это не только тело, которое могло быть создано высокоразвитым интеллектом, но и тонкое, нефиксируемое впрямую энергообразование, которое продолжает существовать после смерти бионосителя. И Создатель этого невидимого носителя не идентичен тому интеллекту, кто сконструировал бионоситель, так как плотная энергия тела очевидна, а присутствие тонкого образования, которое мы обозначаем «душа», не фиксируется никакими средствами трёхмерного пространства, в котором рождён или создан бионоситель.
    Ещё обратившее на себя внимание событие. В столице Марокко проходил очередной климатический саммит мэров крупнейших городов мира. Там обсуждалась популярная ныне тема важности беречь климат путём сокращения углеродных выбросов. Мэр Парижа в своём выступлении говорила о том, что нужно срочно сократить количество автомобилей в столице Марокко и тогда сократятся углеродные выбросы. После выступления она извинилась перед участниками саммита за то, что ей пора на самолёт и она не сможет присутствовать до конца. А ведь углеродный след, которого вроде как боятся эко-политики, от самолёта в семь раз больше, чем от автомобиля на сравнимой дистанции. Курьёзная история.
    Совсем не секрет, что, как и многое в современном мире, забота о климате Планеты впрямую связана с крупным бизнесом, где деньги обязательно должны приносить ещё б’ольшие деньги. Но погоду Планеты, как и здоровье, за деньги не купишь. А вот оказаться при таком подходе, где финансовая прибыль возведена в ранг божества (что является откровенным идолопоклонством), вымирающей ветвью эволюционного процесса вполне возможно. Почему-то трудно нам понять или принять простую вроде бы вещь: надежду на благоприятное для человека изменение климата на Планете может дать лишь изменение «погоды» внутри себя.
    Обратил внимание на новостное фото оптического чуда в небе православной Греции – изображение, напоминающее фигуру Христа в полный рост. Чем не молния от края и до края, да и ещё мгновенно пролетевшая по миру с помощью интернета? В древности народы пали бы ниц перед таким знамением. Но это в древности, а сегодня, как известно, лишь чистые сердцем Бога узрят. И время подгоняет становиться таковыми.
    Просматривая колонку под названием «Контактёрское», увидел фразу: «Позвольте тем, кто не хочет развиваться, вести себя так, как им заблагорассудится». Фраза – для меня. Зачем советовать, как плыть тому, кто держится на плаву, считая, что плывёт нормально и делает это в своё удовольствие? Советы о стиле плавания в такой ситуации могут привести (и обычно приводят) к результату, обратному желаемому – ухудшают плавучесть плывущего. Пока человек сам не поймёт, что можно плыть быстрее, техничнее, интересней, и не захочет этому научиться, его не будет интересовать эта тема.
    Пересекаясь в СИЗО с молодёжью – а по возрасту моего бионосителя здесь практически все молодёжь, – я не всегда, при общении о жизни, дожидаюсь вопросов от человека и начинаю советовать, как лучше плыть. Конечно, мне хватает соображения, чтобы не выдавать такие советы, к примеру, прокурору, хотя она – тоже молодёжь.
    В карцере я плыву один, давать советы, как лучше плыть, здесь некому – только самому себе, что хорошо. Пребывание здесь можно использовать для контроля за своими мыслями, в том числе и тогда, когда виртуально хочется пробудить кого-нибудь к Свету своими советами. Чему я и уделял иногда внимание в дни жизни в карцере.
    Техника здесь проста. Как только мысли начинают цепляться одна за другую в процессе, который ты не видишь продуктивным (советы, призывы, переживания, страх), старайся переключать внимание на Свет Божий, льющийся на тебя со всех сторон – ты ведь всегда в Нём находишься. По сути, это короткая молитва, где достаточно произнести «Отче, я с Тобой» – и ощутить Свет, растворяющий ненужности.
    Из века в век история настойчиво показывает, что не получается идти к пробуждению, к Спасению Толпой, с помощью призывов. Толпой, стадом обычно идут в пропасть, в направлении установленного мамоной общемирового тренда – указателя с надписью «счастье». И не требуется никакого усилия, никакого труда, чтобы узреть этот мамонов указатель – он везде, куда ни глянь.
    А пробуждение, как давно известно, – это следование не за этим внешним, везде присутствующим указателем, а за собственным внутренним чувством, которое надо ещё и научиться слышать и слушать. И, как ни крути, лишь индивидуальное пробуждение способно корректировать общее внешнее поле, что даёт надежду на улучшение зрения тех, кому пока ещё мерещится счастьем дорога в пропасть.
    Вот и старался я, находясь в карцере наедине с самим собой, не терять время на бесполезное пережёвывание мыслей, а прислушиваться к внутренним ощущениям, чутко реагирующим на обстоятельства, и следовать им, не забывая, что Отец и Его Сила всегда со мной.
    Наглядный, не самый сложный в исполнении пример. Глянул на пол в камере – мелькнула мысль: хорошо бы было его протереть. Следом включается проворное размышление: ты здесь ненадолго; пол в общем-то негрязный; арестанты в карцере пол не моют; чего время попусту терять, «рабочка» потом помоет; вода в кране ледяная, вдруг простужусь… Несмотря на почти убедительные доводы, дело я всё же сделал, не стал замыливать первое мыслеощущение. И холодная вода не была проблемой: наполнил из крана кружку, расплескал более-менее равномерно воду по полу и протёр пол тряпкой, лежавшей для чего-то у входа. Ушло на это две-три минуты, а внутри задержалось удовлетворение по поводу того, что зов не упустил.
    Что ещё было интересного во втором дне плавания в этой каюте… Ощутился недостаток жидкости, питьевой воды. Чай, компот, кисель были для меня очень сладкими, потребление этих напитков было весьма затруднительным для моего отвыкшего от такого количества сахара организма. Выход был один: наполнял кружку очень холодной (горячей в карцере нет) водопроводной, ярко пахнущей хлоркой водой, ставил кружку на металлическую полку над раковиной на пару часов, чтобы выветрился этот резкий запах и температура воды приблизилась к температуре в карцере…
    Утром, уже привычно, проснулся ближе к пяти часам. Сны, остающиеся в памяти, разделяю для себя на разъяснительные, предупреждающие и игровые. Игровыми обозначаю те сны, которые обращают моё внимание на те вещи, которые хорошо было бы в себе улучшить. В этот раз был игровой сон – сон, предлагающий кое-что поменять в моих действиях, мыслях и мотивах.
    Мне приснилось общение с девушкой, женщиной, с которой когда-то давно дружили. Она пытается открыть дверь в свою квартиру, но ключ ломается в замке. Узнаю от неё – мы общаемся во сне как старые, добрые друзья, – что её муж умер… Она просит меня разобраться с замком, помочь ей открыть дверь. Я даю умный совет, что надо разобрать замок, вынуть обломки ключа и сделать слепок под новый ключ. Понимаю, что она хочет, чтобы ей помог именно я – мы ведь сохранили симпатию друг к другу, потом мы попили бы чай, поговорили о жизни, ей нужна мужская поддержка. Но я советую ей попросить помощи с замком у кого-то из соседей, разворачиваюсь и не спеша ухожу с пониманием, что позже загляну, поддержу её, мы попьём чай, обменяемся эмоциями, а там всякое может случиться. При этом я знаю, что у меня есть жена, и я её люблю. Девушка чуть игриво и с некоторым удивлением слегка толкает меня в спину – мол, ты куда, давай решим проблему с замком и будем пить многообещающий чай, где всякое может случиться… На этом я и проснулся.
    Вроде как простой сон. Психоаналитик здесь скажет, что либидо правит миром и убирает преграду в виде мужа, расчищая дорогу к желанной цели. К мнению психоаналитика можно приплюсовать и рассуждение о полигамии мужчин. Да, либидо, как проявление одного из основных инстинктов человеческого бытия, конечно, правит, к тому же при почти пятилетнем воздержании в СИЗО. Но моя духовная ткань, после моего выхода из сна (хорошо, что хоть так), не согласилась с либидо. Вот тут-то и зарыто духовное развитие.
    «То, что в этом сне умер муж, – это добрый знак для него, будет долго жить, – подумал я. – Но почему я не стал оказывать помощь с замком женщине-другу, нуждающейся в этой помощи, а куда-то ушёл, при этом вступив в чувственную игру, предлагающую продолжение?» Это был вопрос совести к либидо.
    Были у совести и другие вопросы. К примеру, не лучше ли было починить замок, выразить готовность и в дальнейшем оказывать мужскую помощь, и без чаепития вернуться домой к любимой жене? Либо починить замок, а за чаем, без каких-либо заигрываний, несмотря на пятилетнюю изоляцию от женщины, выразить готовность оказывать именно хозяйственную помощь и вернуться домой в хорошем настроении? Почему бы, даже если решил сейчас уйти, не сказать женщине: «Загляну домой, возьму инструмент, предупрежу жену, что иду тебе помочь»?
    Самобичеванием я решил не заниматься, так как сразу согласился с вопросами к самому себе и уверовал, что в реальной жизненной ситуации я поступлю в соответствии с вышевыраженным пониманием. Либидо есть либидо, никто от него не отказывается, но во главе угла – этическое усилие, соответствующее внутренним ощущениям, которые зовут не в сторону либидо.
    А ещё я выразил намерение в следующем подобном сне, если он повторится, попытаться поступить этически верно, вопреки тому, что либидо в тюремных снах почему-то звучит ярче внутреннего голоса.
    Этот сон несколько неожиданно направил размышления в сторону демографической проблемы. Эта проблема поставит и уже ставит этические задачи и перед женщинами. В силу неизбежных исторических событий число мужчин – восточных славян, россиян, способных продолжать род, – сокращается. В этой ситуации женщинам предстоит решать жизненно важную, в том числе и для здоровья детей, этическую задачу: с пониманием и, насколько возможно, с миром внутри относиться друг к другу, когда у их детей один отец. И учиться не разрывать на части этого мужчину, ведь он отец их детей, а значит, будет чувствовать ответственность за них, их воспитание и обеспечение…
    На прогулку в этот раз я вышел в бушлате со всеми пуговицами – выбрал его не спеша, – пуговица была даже на воротнике. Продышался пранаямой и бхастрикой, попрыгал, поприседал, сделал отжимания спиной к скамейке. Потом откликнулся на общение из соседнего бокса.
    Мы раньше уже пересекались с Лёней на этапах, я слышал его историю. Ему уже 70 лет, почти 49 из них – это суммированный срок за разные проделки, большинство из которых кражи. Как получил первый срок, сразу после службы в советской армии, так и продолжает получать до сих пор. Семьи при таком образе жизни, конечно, не имеет. Но есть взрослая дочь, у которой взрослый сын. Дочь изредка и неохотно давала ему кров, когда он коротко заглядывал на свободу. При всём этом Лёня – человек оптимистического нрава, и он вовсе не унывал от своего стиля путешествия по жизни, чем приятно удивил меня.
    В этот раз он то ли угнал у кого-то велосипед, то ли взял не свои деньги, либо было совершено и то и другое. Не суть важно. Сделал он это осенью для того, чтобы перезимовать в СИЗО. То есть свершил кражу, чтобы иметь зимой бесплатное жильё и трёхразовое питание.
    Во время нашего прогулочного межбоксового общения – кстати, в карцере из-за качества питания ему нравилось больше, чем в СИЗО, – он шумнул мне:
    – А если после тюряги к вам в общину приехать?
    – Лёнь, там привычным способом жить не получится, – шумнул я в ответ.
    – Я что, чайник, по-твоему? Кто ж у своих крадёт, – отвечал мне Лёня.
    – А свои – это кто? – уточнил я.
    – Ну как кто? Это ты, общинники.
    – Лёня, там не только общинники живут.
    – А кто ещё? – удивился, как мне показалось, он.
    – Местные жители, которые к общине не имеют отношения.
    – Вот оно что… И богато живут?
    – Я не в курсе… Наверное, как и везде, по-разному.
    – Ну тогда… всякое может быть, – сказал он после некоторой паузы.
    – Ну вот видишь, – тут уже задумался я. – Это же снова в СИЗО… Никто там у нас поручаться за тебя не будет.
    – И не надо! СИЗО – то ж дом родной. Накормят, напоят, одёжку дадут… И братья без курёхи не оставят…
    На обед я съел почти полбуханки свежего хлеба, макая его в сладкий кисель, – аппетит был хороший. При этом я догадывался, что могут быть какие-то последствия, но аппетит после прогулки на свежем воздухе оказался сильнее рассуждений о здоровом питании, я сказал себе: «Ничего страшного, обойдётся».
    Уже привычно я улёгся на пол, решив вздремнуть. Но дремалось не очень, может быть потому, что подо мной был костлявый пол, а может быть потому, что с раннего утра думалось о женщинах. Я позволил этим мыслям течь, что привело меня к искренней и глубокой благодарности к этой удивительной половине цивилизации за жизнь, за мою привязанность к жизни, за уделённое мне внимание, терпение и дружбу, которая воспитывала меня. Я не в первый раз попросил прощения, что своими непреднамеренными действиями, пока учился жить, приносил им переживания. Отметил важную для меня вещь (результат лежания на полу карцера): я продолжаю хранить в себе тёплое, благодарное отношение к женщинам, с кем по разным причинам и с разным результатом сводила меня судьба, воспринимаю их своими друзьями. Женщины научили меня стараться понимать их особенный, совсем не мужской мир. И продолжают учить до сих пор, ведь имею пятерых замечательных дочерей, чему очень рад, которые улучшают моё понимание бездонной женской вселенной и оберегают мою привязанность к жизни.
    Мысли перетекли к детям. Здесь, в СИЗО, для меня и моих друзей это особенная тема. Заметно возросла чувственность, в первую очередь в отношении детей. Бывает достаточно увидеть какой-нибудь короткий нейтральный сюжет, связанный с ребёнком, с детьми, чтобы на глазах выступили слёзы. И процесс этот слабо контролируемый и неожиданный для меня самого. Связываю это с тем, что нас внезапно, насильно и беспардонно разлучили с нашими семьями, с нашими детьми; лишили родительства, возможности быть отцом в момент расцвета этого природного таинства. Перекрыли естественное течение этого процесса, оторвав нас от детей, что, по-видимому, и привело к скачку чувствительности.
    Положительная сторона этой «медали» – чуткость. Вечером сел за письма друзьям и поздравления женщинам с приближающимся 8 марта. Поэтому время до отбоя пролетело быстро. Жене в поздравление написал четверостишие, которое придумалось в первый год жизни в СИЗО:
    «Ты не грусти. Конечно, я хочу домой.
    Конечно, слёзы могут тронуть и мои глаза.
    Лишь задержусь на уготованные дни –
    Так начертала нам с тобой судьба».
    С момента написания этих строк прошло четыре года. Уготованные дни ещё не наступили, но, по-видимому, они где-то недалеко, а я спустя четыре года снова в карцере…
    На четвёртый день карцерного плавания проснулся рановато, в районе трёх ночи. Начинался понедельник. Болела голова, весьма неуютно чувствовал себя желудочно-поджелудочный район. Возможно, железа не справилась с большим количеством сахара в жидкостях, да и свежий хлеб со сладким киселём не мог не сыграть свою роль. А может, магнитная буря опустилась на карцер. А может, увлёкся вечерними воспоминаниями. Помолился. И всё же выпил омепразол, один из самых популярных препаратов в местах лишения свободы. Как будто полегчало. Не спеша сделал постельную гимнастику и промял живот. Попытался заснуть – не вышло. А в шесть утра, с участием дежурного – попросил его помочь, – поднял потяжелевшие нары к стене.
    На завтрак – пшённая каша на молоке, сладкая как в детстве. Сливочное масло в достаточном количестве. И варёное вкрутую яйцо – его здесь дают по понедельникам. Съел кашу, без масла. Яйцо оставил на обед.
    С понедельника по пятницу на утренней проверке присутствует начальник СИЗО. Я не дождался этой встречи – в 9 часов утра, ещё до проверки, выводящий забрал меня в административный корпус на очередную еженедельную встречу с адвокатами, а значит, и со своими друзьями, Учителем и Володей, их выводят к адвокатам к тому же времени, что и меня. Главное на встрече с адвокатами – это обняться с друзьями, коротко пообщаться с ними, обменявшись эмоциями и пополнившись силёнками. Праздничные минуты. В этот раз эти минуты отличались лишь тем, что я был в чёрном карцерном одеянии с белыми опознавательными надписями. Может быть, поэтому наши крепкие объятия продлились дольше обычного.
    Моя чуткая общественная защитница Софи передала мне вместе с бумагами и последнее Обращение Учителя «Из эпохи в эпоху». По возвращении в карцер сразу принялся его читать. Мощный текст! Как, прочитав такое, не увидеть Учителя?! Итоговое обращение в отношении Царства Силы, представители которого, как и в не такой уж далёкой давности, устроили суд над Ним. Только вот ныне эпоха Силы находится на финишной прямой, завершая своё существование. Потому как неизбежно, как и предусмотрено Гармонией, приходит время иной, более гармоничной формы человеческих взаимоотношений, где особенности людей, стремящихся рулить структурами уходящей эпохи, по качеству восприятия реальности не соответствуют наступающей эпохе Созидания, а значит, существует большая вероятность, что итог Судилища будет иной.
    Понедельник – банный день в карцере. После обеда, за которым я сгрыз несколько корочек свежего хлеба, отложив варёное яйцо на попозже, дежурный подполковник отвёл меня в банное помещение.
    Так как в карцере ты наказан изоляцией, то в бане, как и на прогулке, ты должен находиться один. И это несомненно хорошо – в многолеечных банных помещениях СИЗО ты не сможешь помыться с таким удовольствием, как в душевой карцера. В этой новой душевой – старая была далеко от карцера и не так хороша – я не только пребывал наедине с собой, но и обладал гибким душем, чего нет в других банных помещениях СИЗО.
    Подполковник запустил меня в душевую и сказал:
    – Мойся, можешь не торопиться, прогулка начинается. Как закончишь, шумнёшь мне.
    Ну я и не торопился – от неожиданного банного удовольствия стал напевать песни юности. Особое внимание уделил песне Юрия Антонова: «Несёт меня течение сквозь запахи осенние, и лодку долго кружит на мели…»
    Попробовал разный темп, поискал тональность. Эта песня нравится с юности. Кстати, Юрию Антонову в этом году – 80 лет! Искренние поздравления! Молодец, продолжает жить и петь!
    В 1989-м или 1990-м году мы работали с ним на одной площадке в Ташкенте. Как помню, он был один на сцене, с гитарой и фонограммой. «Гляжусь в тебя как в зеркало…» – красивая лирика из моей юности. И было Юрию тогда всего-навсего 44–45…
    Так, напевая о юности, я и помылся. Громыхнул в металлическую дверь, как и договаривались. Но подполковник меня не услышал, и я решил продолжить мыться и напевать. Вспомнил свою песню из СИЗО: «Бурное течение, мутная вода, и доплыть до берега не даёт река».
    Снова про течение, которое несёт… Музыкальная баня получилась, давненько я не пел, но к концу банного процесса отметил, что интонацию удалось подтянуть. Вот так душевая в карцере!
    Когда подполковник возвращал меня в каюту, двери некоторых камер были открыты – ребята ушли на прогулку. Я обратил внимание, что на полу одной из кают лежит что-то вроде небольшой циновки. Обратился к подполковнику:
    – Товарищ генерал, может, у вас найдётся какая-нибудь подстилка? Пол в карцере на мои кости сильно давит.
    – Какая подстилка, товарищ рядовой?! В карцере днём спать не положено, – ответил он с серьёзным видом.
    – А если спать очень хочется? – уточнил я уже возле двери в своё жилище.
    Возникла неожиданная пауза. Подполковник задумчиво посмотрел на меня:
    – Ну если очень хочется, тогда другое дело, спи, – ответил он, но подстилку, понятное дело, не предложил.
    В пространстве три на полтора я продолжил напевать песни о несущем меня течении – свою и Юрия Антонова, искал варианты исполнения и ритмического рисунка. Это было хорошим времяпровождением до ужина.
    После ужина, за которым я съел ячневую кашу на воде, решил ускорить время философским размышлением о смысле течения как движения. Разделить течение на два вида: течение желаний и течение совести. Пришёл к несложному выводу, что одному из этих видов течения не стоит отдаваться бездумно. Иначе можно утечь в тёмный коридор, где уже малоразличимы световые ориентиры, а значит, затруднён поиск выхода.
    Но в нашем случае течение не относится к двум обозначенным видам. Оно просто бурно снесло нас в неволю и продолжает нести почти пять лет. Назвал бы его течением предначертанной реальности.
    В этом процессе нетрудно обнаружить очень важную, положительную сторону. Несмотря на то, что это течение, заданное уходящей с арены силой, продолжает нас нести и это плавание по-человечески нам порядком поднадоело, – мы целы. А значит, Слово продолжает быть, жить, звучать. Что судьбоносно для цивилизации в период агонии эпохи Силы и страха.
    С этими мыслями я и шагнул в ночной сон, предварительно попросив дежурного разбудить меня в 5:20 утра, чтобы успеть до подъёма сделать зарядку.
   
    3
    В 5:20 утра, как и договаривались, дежурный заглянул в кормяк каюты, чтобы разбудить меня. Поблагодарил его, такая пунктуальность не является здесь бесспорной. Я уже не спал с четырёх часов. Сделал пробуждающую гимнастику (карцер – удобное место для лежачей гимнастики, нары занимают почти всё пространство этой кельи). В 6 часов вынес матрац на продол, в приседе поднял нары к стене, дежурный примкнул их с продола. Так здесь начиналось каждое утро. До завтрака успел тезисно записать события предыдущего дня, чтобы интересное не забылось в новых событиях.
    Сегодня у нас этапный день – выезд на судебное заседание. В карцере в такой день ты успеваешь позавтракать кашей на молоке, а бывает, съесть ещё и творожную запеканку, и в районе 8 часов тебя выводят в административный корпус на «аэропорт».
    Дороги судьбы свели нас в этот день с Сашей по прозвищу Модный. Почему «Модный»? Я не уточнял у него. Пути приобретения тюремных прозвищ малопредсказуемые – бывает и так, что тюремное имя находится в противоречии с какими-то особенностями человека, которому оно принадлежит. Пока нас провожали из карцера до «аэропорта», Саша коротко рассказал о себе. Ему двадцать два. К этим годам он успел окончить кадетскую казачью школу, стать кандидатом в мастера спорта по боевому самбо, отслужить в армии, с боевыми подвигами и наградами за них принять участие в СВО, получить серьёзное ранение (после чего был комиссован), похулиганить на воле до «букета» уголовных статей, после чего оказаться в СИЗО и получить приговор. Сейчас он находится в процессе апелляции на решение суда и выезжал в суд для ознакомления с материалами своего дела – это часто встречающаяся у арестантов практика.
    Эти выезды были отдушиной для него, так как пребывание в карцере ему порядком надоело из-за отсутствия общения и событий. К тому же это пребывание было продлено руководством в связи с активным поведением Саши, не соответствующим рамкам карцера.
    После «аэропорта» предоставляется возможность переодеться из униформы карцера в свою одежду для выезда в суд. Я сделал это с удовольствием. Модный не стал тратить время.
    – Какой смысл переодеваться, а потом опять переодеваться? Лучше я покурю и пообщаюсь, – пояснил он.
    После чего Саша отправился в большой бокс для курящих с обилием общения. А я попал в небольшой бокс для некурящих – в СИЗО есть такая опция, – где меня уже ждали Учитель и Володя. Праздничные мгновения – мы снова вместе, крепко обнимаемся, а потом общаемся в течение двух-трёх часов до выезда на заседание. Общение с Учителем – это и есть роскошь из роскошей человеческого общения, протекающего, в силу надчеловеческих законов, совсем нечасто среди тысячелетий. Общаемся мы о разном – об особенностях тюремной жизни, об общине, о друзьях и наших семьях, о процессах на Планете, и всё реже о нашем, потерявшем смысловое очертание процессе, когда остаётся лишь терпеливо ждать того конца, когда претерпевший спасён будет.
    Заседание суда текло ровно и спокойно, продолжался допрос Володи. Владимир отвечал на вопросы своего адвоката, до вопросов потерпевшей и прокурора, когда течение заседания перестаёт быть ровным, в этот день не дошло.
    После заседания мы пообедали в судебном боксе прихваченными с собой припасами. Лишь я, как узник карцера, не имел возможности взять с собой съестное. Выдаваемым в СИЗО при выезде на этап пайком мы, оставаясь вегетарианцами, не пользуемся. Обед получился замечательным – кроме адыгейского сыра мы с большим аппетитом съели винегрет, приготовленный сокамерниками Учителя и приправленный общинным, таятским, подсолнечным маслом холодного отжима. И конечно, пища этого дня, как обычно на судебных этапах, была благословлена Учителем.
    На обратном пути в следственный изолятор автозак (машина для перевозки заключённых) был плотно забит ребятами из других районных судов города. Несмотря на стеснённые условия и духоту, а может, и благодаря этим обстоятельствам, мы с Учителем принялись весело фантазировать на тему: как нам, по возвращении домой, будет не хватать СИЗО после стольких лет пребывания в нём, и что в связи с этим мы будем предпринимать. В этой антистрессовой фантазии мы наделили нашего друга Бориса, как более старшего по возрасту, ответственностью дежурного по продолу между нашими домами, которые находятся в Обители Рассвета в пределах ста метров друг от друга. Старшой не только должен был выводить нас на прогулку, но и, в отличие от дежурного в СИЗО, принимать участие в «конной» (верёвочной) дороге между нашими хатами, чтобы мы могли при помощи такой «почты» слать малявы (записки) не только друг другу, но и Старшому, когда, к примеру, подошло время прогулки или «этапа» на рыбалку. А если малява не обнаружит адресата на месте, то мы будем шуметь «по погоде» (орать в окно): «Стаарш-о-ой! Время! Хорош баклуши бить, веди нас на прогулку!»
    Территорию нашей прогулки мы решили не ограничивать строительством прогулочного бокса, но поставить на полянке, граничащей с лесом, металлическую дверь, чтобы иметь возможность по завершении прогулки звучно бить в дверь ногой и при этом орать: «Комаанди-и-ир! Врееемя! Хорош баклуши бить, пора по хатам!»
    Вернулся я в карцер (точнее сказать – меня вернули) как раз к ужину. Толчёная картошка на воде была съедена с нескрываемым аппетитом. Сразу захотелось спать, но до отбоя и до отмыкания кровати от стены оставалось ещё три часа. На пол ложиться не рискнул, чтобы не разбить ночной сон. Стал ходить взад-вперёд – это три шага по максимальной длине – и напевать варианты новых мелодий. Мелодии я так и не запомнил, хотя парочка из них мне показалась интересной в момент напевания, но время до сна пролетело быстро.
    Ночью ко мне в каюту чудесным образом – такое в карцере иногда бывает – попали две горсти изюма. Положил его в кружку, залил водой, чтобы к утру он превратился в сочный виноград. Но уже не спалось, поэтому надо было что-то делать.
    А что делать в карцере, когда не спится? Думать. И желательно конструктивно. В голове появилась строка: «И всё же, тем не менее, я имею мнение». Повторил её и тут же добавил: «Мнение на мнение на чьё-то разумение…» Увлёкся, взял ручку и записал эти строки. Теперь нужна некая завершённость мысли, чтобы продолжить спокойно спать. Получилось следующее:
    И всё же, тем не менее,
    Я имею мнение,
    Мнение на мнение,
    На чьё-то разумение,
    Или откровение,
    Которое явилось
    Последствием видения,
    Возникшего однажды
    Под сильным впечатлением.
    Теперь можно дальше спать, с осознанием завершённости действия.
    Утром я сразу употребил превратившийся в виноград изюм, чтобы в каюте не оставалось посторонней еды. Фруктоза поступила в мысли, а организм, как непустословно объясняют специалисты, стал, естественным образом, вырабатывать алкоголь от поступившего в него (организм) винограда. Что, вероятно, поддержало творческую волну, и я добавил завершающие штрихи к конечным строкам.
    И хоть с теченьем времени,
    По мере разумения,
    Мнение меняется
    На чьё-то откровение,
    Которое, как прежде,
    Обрастает мнением, –
    Всё же, тем не менее,
    Я имею мнение,
    Мнение на мнение
    На чьё-то разумение...
    День так и покатился в творческом русле. Вот что значит задать с утра нужную направленность.
    Творчество, как и направленное размышление, – то, что нужно для времяпрепровождения в карцере, там, где нет ни сокамерников, ни телевизора, ни шконки, ни холодильника.
    Под направленным размышлением я понимаю течение мыслей с определённой заданностью и завершённостью. Пережёвывание мыслей о нерешаемой собственными усилиями проблеме не может принести удовлетворения. Чем больше думаешь о такой проблеме, тем глубже ныряешь туда, где нет выхода решения, что ведёт лишь к потере сил и настроения.
    Ребёнок быстро переключается с незавершённого процесса на новую игру. Взрослый, за редким исключением, так не умеет, потому как он взрослый. Поэтому я стараюсь останавливать, отбрасывать бесполезное переживание и пользоваться направленным размышлением, к чему, в моём понимании, относится и творчество.
    Этическое развитие в карцере, по понятным причинам, не такое активное как в камере СИЗО: здесь нет сокамерников. А значит, нет общения, где надо оправдать сокамерника, не задавая вопроса, почему он так сделал. В карцере некому отдать б’ольшую половину сочного яблока, неровно распиленного алюминиевой ложкой. Да и самого яблока в карцере нет и быть не должно. То есть здесь нет подталкивания себя к этически верному действию, когда, к примеру, жаба хочет взять себе лучший кусок. Но здесь имеется возможность подталкивать себя к размышлениям в правильном русле, смотреть за чистотой мыслей, останавливать, переформатировать мысли, связанные с требованиями, оценками, стремящимися к осуждению, не давать себе погружаться в пролетающий мимо страх, самобичевание.
    Пребывание в карцере, наверное, ближе к монашеской келье – больше внимания Небу, своему внутреннему состоянию, больше мгновений для молитвы.
    Вскоре после завтрака приступил к стиху «В размере три на полтора другое времени теченье…» Это не был стих, который написался сразу. Я с удовольствием посидел с ним до обеда – время пролетело незаметно. Сразу появились только завершающие строки:
    Однажды возвращусь к своей семье,
    Заждавшийся объятий,
    И в дел хозяйских суете,
    Устав от них, про карцер расскажу жене,
    Что в одиночке тоже был я счастлив.
    Пообедал корочками от полбуханки свежего белого хлеба – съел все пять сторон этого куба без одной грани. Сделал несколько глотков отстоявшейся воды.
    На прогулке с вниманием продышал пранаяму и бастрику. Слегка першило горло, и посапливал нос – возможно, от лежания моей небольшой массы на казавшемся прохладным полу, – поэтому вентилировал лёгкие с вниманием к тому, что делаю. Уверен, что эти упражнения помогают мне редко болеть вирусными инфекциями, которых хватает в СИЗО.
    Пранаяму делаю с небольшими нюансами. Поделюсь – вдруг кому пригодится. Напомню, что тип дыхания в этом упражнении энергетический, «шумный», через нос и заднюю стенку гортани, напоминающий звуком дыхание во сне. Возьмём счёт на восемь. Описывать, как выполняется упражнение, не буду – это легко найти в интернете, – скажу, как веду счёт во всех трёх кругах пранаямы:
    – Вдох – счёт до восьми.
    – Задержка дыхания – до восьми.
    – Выдох – счёт до двенадцати, чтобы живот втянулся и слегка массировал внутренние органы; при этом можно втянуть и промежность, а можно и не втягивать – как пожелаете, по настроению.
    – Задержка дыхания на выдохе – счёт до восьми.
    Делаю обычно не менее восьми кругов в каждом из трёх фрагментов пранаямы. Визуализация – о чём думаете, тем и наполняетесь; я стараюсь думать о световом потоке. То есть своего рода дыхательная медитация, совсем несложная; третий глаз искать не надо…
    После вечерней молитвы на отомкнутых нарах мысленно обнял внучку, поздравил её и родителей с первым месяцем её воплощённой жизни.
    Четверг – очередной выезд на судебное заседание. Фрагмент утреннего сна: я в новом симпатичном костюме, вернее, в пиджаке по фигуре, общаюсь с каким-то официальным человеком; справа мой старый друг – женщина (именно друг). Мы все едим пломбир в стаканчиках – официальное лицо тоже.
    При общении у меня каким-то образом запачкался пломбиром правый рукав моего симпатичного пиджака. Оборачиваюсь к другу, она мне говорит:
    – Не беспокойся, продолжай общаться, уберём это неудобство.
    Осмысливаю сон. Пиджак, понравившийся мне по фигуре, – нас ждёт сегодня какое-то приятное интересное событие. А подпачканый пломбиром рукав – это совсем не новость: прокурор нас частенько чем-нибудь «подпачкивает», наверное, сегодня продолжит. Да и присутствующий на всех заседаниях потерпевший моральный ущерб человек периодически что-нибудь «ляпает», а мы учимся в молчании и с миром в душе принимать высказанное. Сегодня продолжился допрос Володи, потерпевшая задаст свои вопросы; возможно, хватит времени и на допрос от прокурора.
    Процесс начался на 40 минут позже намеченного времени. Эту новость не назовёшь приятной, соответствующей сну.
    Заседание текло ожидаемо, с «пломбиром». После вопросов со стороны потерпевшей настало время вопросов прокурора. Вдаваться не стану, упомяну лишь одну интересную линию. Эта тема уже звучала и на моём допросе – употребляем ли я и Виссарион алкоголь, притом что Виссарионом употребление спиртного вроде как запрещено. Но в медицинских целях-то допускается – а значит, уже не запрещено. Понятно, что «медицинские цели» у всех разные, и грань потребления во имя исцеления бывает трудноуловимой – мы же чувственная цивилизация.
    Так вот, прокурор спрашивает у Владимира, употребляет ли он спиртное? Володя отвечает утвердительно.
    – А Тороп (Виссарион) употребляет?
    – А это у него спросите, – отвечает Володя.
    Эти мгновения допроса вызвали у меня внутреннюю улыбку – внешне стараюсь не улыбаться, чтобы не смущать прокурора, хотя это не всегда получается. Прокурор этими вопросами будто бы хотела показать: как же так, последователям запрещают, а сами употребляют? А ведь в уголовном кодексе эта незадача никак не отмечена, нет там статьи – и вряд ли появится, – запрещающей употребление с друзьями.
    А почему бы здесь не посмотреть с естественной положительной стороны: Учитель заботится о здоровье тех последователей, у которых грань «в медицинских целях» плавающая, – у него-то с этой гранью всё в порядке.
    По завершении заседания, когда судья и прокурор уже покинули помещение суда, мы узнали от секретаря, что наш процесс, вероятно, будет продолжаться и во время предстоящего отпуска судьи. То есть в какие-то дни своего отпуска судья предполагает провести заседания. Таково распоряжение руководства.
    На обратном пути мы с Учителем и Володей плотно расположились в отделении автозака вместе с Сашей Модным и ещё четырьмя арестантами. С Сашей я уже второй раз отправляюсь на этап из карцера, поэтому успеваем коротко поговорить с ним о жизни. В автозаке, продолжая разговор с Сашей об общине, я сказал, что наша большая община существует так долго и стабильно благодаря тому, что у нас есть Учитель, которому мы доверяем. И указал моему приятелю на человека по имени Виссарион, сидящего напротив него в зарешёченном отделении транспорта, везущего арестантов в СИЗО. Учитель улыбнулся и сказал Саше, что действительно может раскрыть и объяснить истины духовного развития человека. Саня – молодец, смелый, уже бывалый в свои молодые годы – решился на вопросы. И прозвучало слово Учителя о том, что духовное развитие – это усилие в сторону того, что подсказывает совесть, но делать обычно не хочется; другого пути нет, всё остальное ведёт к деградации, что и можно наблюдать сейчас повсеместно…
    Три арестанта, находящиеся в мгновениях этого общения, собрались по завершении неволи приехать в общину, увидеть своими глазами жизнь верующих людей. Саня сказал:
    – Приеду к вам, мне всё это очень интересно.
    – Там у нас и девушки очень интересные, мужчин почти «не пилят», – сказал я.
    – Не, я по лесу буду ходить, грибы собирать, восстанавливаться, – улыбнулся Модный.
    – Вот девушку и позовёшь с собой, вместе будете грибы собирать, – посоветовал Володя.
    – Я лучше Вадима позову за грибами, – быстро отреагировал Саша.
    – Так Вадим там далеко от грибов живёт, – пояснил с улыбкой Володя.
    – Ничего, я его теперь везде найду, – улыбнулся Модный. – Мне бы что-нибудь почитать ваше. Вадим, говорят, пишет.
    – И не только Вадим, Саш, – сказал я. – Будет тебе что почитать, раз уж всё так сложилось.
    Когда после «аэропорта» нас с Сашей возвращали в карцер, он поделился своими соображениями:
    – Надо нам с тобой что-нибудь такое замутить, чтобы тебя в карцере продлили. Ты ж тут до понедельника, мне одному скучно будет.
    – Не, Сань, номер не пройдёт, – засмеялся я. – Не жадничай, тебе тут немного осталось. Как отбудешь карцер – на хату мне напишешь. А в субботу постараюсь книжки тебе передать.
    Когда вернулся в свою каюту, ужин уже прошёл. Но на приваренном к нарам столике стояла или лежала вермишель в металлической тарелке. Нет, не по-флотски – на воде, без всего. И съел я её с большим аппетитом и ощущением забытого в СИЗО вкуса.
    Растянувшись по отбою на нарах, подумал об очевидном: обещанное ладным пиджаком новое приятное событие – это слово Учителя в автозаке, что до этого в тюремном транспорте ещё не случалось.
    Ночью снова произошло чудо – в каюте появился изюм, который я сразу и замочил в кружке из нержавеющей стали. В карцере выдаётся посуда из нержавейки, и это хорошо. В СИЗО практически все, и я в том числе, пользуются пластиковой посудой. У меня, как у рождённого в год Собаки, один из способов получения информации о жизни – через запахи.
    Так вот, если есть возможность, не надо пользоваться пластиковой посудой: она легко впитывает запахи, а потом отдаёт их другой пище, как ни старайся отмыть такую посуду. А у запаха неизбежно есть носитель – мелкие частицы, которые попадают в пищу вместе с запахом. Полагаю, нечего им там делать.
    К утру кружка была полна винограда. И ведь не угостить никого – самому вряд ли осилить. А к проверке никакой еды в каюте не должно оставаться.
    На завтрак дали умеренно сладкую кашу на молоке, два творожника, дополнительно презентовали яйцо. Почему часто упоминаю яйцо? Яйцо относится в СИЗО к дополнительному питанию. У меня нет бумаг, разрешающих дополнительное питание, значит, нет в питании и яиц. А очень хочется. В карцере же дополнительное питание есть у всех арестантов – яйцо выдают раз в неделю. Мне (возможно, за седые волосы – баландёры знали, что я не ем мясо и рыбу) яйца доставались чаще – в виде презента. Я ел всё это до проверки в два захода – с изюма начал – с интервалом в час. Ел-ел и почти съел.
    Карцер, а тем более с изюмом и яйцом, – это стимулятор творчества. Поэтому, кроме заметок о вчерашних событиях, дописал рассказ, идея которого возникла накануне карцера; придал ему форму и завершение. Позже рассказ назовётся «Воля того, Кого не увидишь глазами».
    До обеда мне повезло побывать в административном корпусе, встретиться с моим защитником Софи. Я получил нужные мне бумаги и книжки с моими художественными трудами с литературного сайта Проза.ру. Это для Саши Модного. А главное, мы общались с Софи – моим единомышленником, обаятельной, чуткой, изящной и при этом организованной женщиной – вовсе не о карцере, а о жизни, событиях и её планах на тему: какие навыки и умения она хочет привнести в Обитель после завершения нашего процесса.
    Отобедал уже традиционно корочками от полбуханки свежего белого хлеба и с удовольствием отправился на прогулку. На меня глядело солнце и падала капель с решётки над головой. Весенний день 7 марта.
    Вспомнились цветы мимозы из советского студенчества, которые я дарил маме в весенние солнечные дни. В те времена все мужчины дарили женщинам мимозу, реже – тюльпаны. Почему так? Наверное, мимоза распускалась в южных районах страны на рубеже февраля и марта. Бизнеса по выращиванию цветов, как и любого другого, тогда вроде бы не существовало. А если что-то такое и существовало, то легко могло попасть под уголовные статьи.
    На прогулке сделал свой обычный комплекс – делаю его через день. В нём физические упражнения синхронизированы с дыханием: активный выдох на нагрузке с чуть прикрытым ртом, как с небольшим препятствием, словно подкачиваю себя воздухом (энергией).
    Иногда делаю простые упражнения на координацию полушарий – чтобы они работали с молодым задором. Например, вращаю правую ногу по часовой стрелке, а правую руку (одновременно) – против, и наоборот. То же самое повторяю для другой стороны тела. А бывает, с закрытыми глазами стою на одной ноге, стараясь удержать равновесие как можно дольше. В общем, увлекаю себя разными действиями, которые вижу полезными для организма, заполняю время.
    Стараюсь обращать внимание на подвижность мышления и в быту: бывает, мою посуду, меняя руки, так же и хату подметаю, чашку при питье чая или кофе держу разными руками, то же можно делать с ложкой при приёме пищи, а в бане менять рабочую руку при мытье двуручной мочалкой… На прогулке меняю направление движения по периметру бокса: по часовой стрелке, против часовой, по диагоналям, взад-вперёд по прямой до противоположной стороны.
    Поинтересовался у самого себя: зачем пишу заметки о карцере?
    – Надо занимать голову и время, да и за собой с текстом проще присматривать, – ответил я себе.
    – А что потом будешь делать с этими заметками?
    – Может, большой рассказ получится.
    – А зачем?
    – Надо что-то новое на Прозу выставлять. Там читателей много. Может, кто-то что-то для себя найдёт.
    – В этом главная причина?
    – Трудно уже не писать. Это для меня как способ существования здесь.
    – Ладно, пиши, вариантов нет.
    Разговорились не в первый раз с Максом, он гулял в соседнем боксе. Наши каюты в карцере соседствуют, а значит, и гулять нас выводят в соседние боксы, а Макс, как и я, прогулки не пропускал.
    Максиму лет сорок. Это его седьмая ходка. Начал он это путешествие в 16 лет. В девятнадцать, выйдя на свободу, влюбился, чувство было обоюдным. Вскоре расстались из-за приключенческого характера Макса, а у него родился сын. Девушка вышла замуж, у сына Максима появился неродной отец.
    – Макс, а почему сюда так часто попадал? – задал я странноватый вопрос.
    – Вырос в таком районе, привык за своё стоять, – ответил Макс.
    – И что, привык за годы к тюремной жизни? Как говорят – тюрьма дом родной?
    – Не к чему здесь привыкать. Сейчас легально можно зарабатывать хорошие деньги. Друзья детства зовут в свой бизнес. Время такое – тюремной романтике конец, каждый сам за себя.
    – Значит, есть вариант не попасть сюда снова.
    – Есть такое дело... Сюда не собираюсь… А как пойдёт?.. Сын же у меня там, на воле, ему 19 уже.
    – Связь с ним поддерживаешь?
    – Да, бывает. И с матерью его тоже. Расстались мы 20 лет назад. Недавно развелась с мужем… Общаемся с ней, говорит, любит.
    – А ты?
    – Чувства вернулись… Да и неправ я тогда был… Они меня ждут, и сын тоже… С отчимом он рос, не ладилось у них.
     – Подарок судьбы, Макс. Есть возможность что-то исправить.
    – Согласен с тобой, Вадим. Вот и не хочу сюда возвращаться. В кои веки планы мои чистые… Бог даст – получится.
    4
    Раннее субботнее утро праздничного весеннего дня 8 марта. В состоянии полупробуждения, когда сознание только возвращается в плотную реальность, меня начала накрывать знакомым ощущением волна тяжёлой энергии – волна страха. Я обратился к Отцу короткой молитвой, подумал о Нём, не собираясь пробуждаться окончательно. Наваждение отступило – я попробовал погрузиться в сон. Страх стал сочиться вновь. Придётся просыпаться. Я разбудил себя, опустился на лежаке на колени, сотворил полную молитву, приняв благословение на день. Страх улетучился без следа в потоке воображаемого света.
    Если попробовать выразить словами это энергетическое переживание или вторжение… Это был страх потери жизни, когда у тебя нет возможностей препятствовать силе, вознамерившейся отнять жизнь. Это мощное чувство, напрямую связанное с главным инстинктом – инстинктом самосохранения.
    Конечно, у меня есть понимание, что в клетках человеческого тела – тысячелетия угнетения, подавления жизни силой, которая считает, что имеет полное право на это насилие, так как она – власть, золото, а значит, и установитель законов принуждения и насилия. Понимаю также, что на стирание в себе этих программ страха потребуется вся жизнь, а может, и не одна – с чередой правильных усилий в определённых жизненных обстоятельствах.
    Времени для дум в карцере предостаточно, проснулся я рано, поэтому задумался о себе, о проявлении во мне страха перед угрозой насильственного лишения жизни.
    Да, я давно сижу в тюрьме, где этого страха – по горло; он в стенах, головах и сердцах тех, кто за этими стенами находится, и в следах тех, кто находился здесь когда-то. И в состоянии полусна, при ещё не полностью включившемся в контроль реальности сознании, эта волна вполне может накрыть и меня – что и происходит, – притягиваясь к страху во мне и проявляя его. Страх потери жизни живёт во мне, в моей родовой линии, как и в родовых линиях любого человека; человеческую историю без насилия не представить. Он существует не только в моей крови, но и в чувственной памяти – этой и прошлой жизни.
    В детстве я знал только одного своего деда – Петра, отца моего отца. С восторгом ребёнка держал в руках его ордена и медали: он прошёл Великую Отечественную войну до Победы. Дед Матвей, отец мамы, до начала войны не дожил, он попал под репрессии 30-х годов, пробыл в лагерях четыре или пять лет, вернулся домой с лагерной болезнью – туберкулёзом и скоро ушёл из жизни. Мама помнит его смутно – ей было тогда пять-шесть лет – статный, широкоплечий, с высоким лбом, тёмные с проседью волосы были зачёсаны назад.
    Бабушка и мама смелее рассказали мне о Матвее, когда перестали быть семьёй «врага народа». Верховный Суд Союза (не помню, в каком году) оправдал несправедливо репрессированных. Дед занимал руководящую должность, вроде бы в Татарстане. Арестовали его, как и многих в те годы, по ложному доносу какого-то человека, испугавшегося за свою жизнь.
    Помню старинную фотографию деда в военной форме царских времён, накануне Первой мировой войны. Мой родной дядя, сын Матвея, рассказывал мне, что его отец был поручиком царской армии.
    Мама при рождении была названа Энгельсиной – по предложению отца, в честь известного немецкого философа, одного из идеологов коммунизма, Фридриха Энгельса.
    В моей семье – ни в хрущёвские, ни в брежневские времена – не принято было вести «кухонные» разговоры о политике и государственных деятелях, а Иосифа Сталина мама уважала до конца своей жизни. Я воспитывался в безусловном уважении к власти, ибо в моей семье знали, что за интеллигентские разговоры «на кухне» можно навсегда оказаться в психиатрической лечебнице без адреса.
    Несколько слов о чувственной памяти. С детства испытываю напряжённое недоверие к помпезным священникам официальной тверди (именно к парадным руководителям, а не к простым деревенским батюшкам), украсившим себя изображением Распятого. Во мне живёт чувственное предположение, что когда-то, искренне отстаивая правдивость слов Посланника, я был насильственно лишён жизни по воле власть имущих служителей официальной тверди, которые были убеждены, что Мошиах, Царь царей, избавитель богоизбранного народа от римского рабства, не может прийти к иудеям в теле плотника, не обучавшегося Торе. То недолгое ожидание расставания с жизнью в расцвете молодости, случившегося при прямом участии пожилых бородачей в длинных ризах, возомнивших себя служителями Всевышнего, – далёкой серой дымкой существует в моих чувствах… 
    И ныне – снова похожая история: представительные священники официальной тверди, только теперь в ризах чёрного цвета, и их приспешники-сектоведы (хотя трудно сказать, кто у кого приспешник) участвуют в нашем судебном процессе в качестве свидетелей обвинения, не будучи очевидцами ни нашей жизни, ни жизни замечательной сибирской общины, подобной по устройству первым общинам христиан (I век н. э.). Нынешние служители официальной церкви выступают на процессе в роли лжесвидетелей, откровенно нарушая заповеди Того, кого принимают Мессией (Христом) и Богом… Наступает развязка События, которое словно и не прекращалось за мгновения двух тысячелетий…
    Первый год пребывания в СИЗО был особенно тяжёлым для нас троих.. Нас держали в изоляции не только друг от друга, но и от других арестантов. Если кто-то иногда и делил со мной камеру, то это не было случайностью. А с Учителем в одной камере находился тогда арестант, который, как позже стало известно, оказался тайным свидетелем по нашему делу. Его задача – из страха за свою жизнь, разумеется, – войти в доверие и собрать компромат, который собрать невозможно по причине его отсутствия.
    Володе досталось самое суровое испытание. Его принуждали через физическое насилие, пытки, к наговору на себя, на нас, пробовали заставить рассказать о том, чего не существует. Делали это двое крепких арестантов – таких в тюрьме называют «гадами», – пошедших на сделку со своей совестью.
    И совершали они это преступное, выходящее за рамки понимания насилие, конечно же, не по собственной инициативе. Когда мы с Учителем увидели Владимира со следами этих «процедур» и услышали его рассказ о произошедшем, то испытали сильнейшее переживание, как будто это происходило с нами. Из рассказа Володи мы услышали и о том, что ему, в виде намёка, была поставлена «шайтанова» вилка: если он не сделает того, к чему его принуждают, то подобные «процедуры» могут быть применены к Учителю и Вадиму…
    О некоторых моих приключениях, очевидцем которых я стал неизбежно… Как-то в моей камере оказался арестант, которому следовало войти ко мне в доверие и собрать компрометирующую меня и Учителя информацию. Мы действительно вошли с сокамерником в доверие друг другу, стали приятелями, он рассказал, для чего находится рядом со мной и попросил говорить о себе, Виссарионе и жизни общины только хорошее. Я же просто говорил ему правду о нашей жизни, где, в принципе, не могло быть того, что было сконструировано следствием. А своим «работодателям» мой сокамерник периодически докладывал, что Вадим нормальный, порядочный, вовсе небогатый мужик, имущество ни у кого не забирал, пенсии у бабушек не отнимал.
    Был случай, когда на несколько дней ко мне подселили молодого, крепкого арестанта, уже отсидевшего семь лет, который должен был оказать на меня физическое и психологическое воздействие, то есть применить насилие. Он рассказал мне об этом на второй день нашего общения, когда мы мылись в бане. В хате, перед видеокамерами, он не мог вести правдивое общение, там он делал грозный, шумный вид, ходил взад-вперёд и занимался силовыми тренировками. А я скромно сидел на шконке. Общались мы в камере через записки, которые оставляли на бачке в туалете, а после прочтения уничтожали. 
    В одной из записок он изложил план действий: после прогулки я должен отказаться возвращаться в камеру, вызвать оперативника и заявить, что не буду возвращаться в камеру, так как мой сокамерник угрожает мне, применяет психологическое насилие и дедовщину.
    – Зачем мне наговаривать на тебя? Тебе могут за это ещё срок добавить, – сказал я ему шёпотом в туалете (там отсутствует видеонаблюдение).
    – Сделай так, я тебя прошу, Старый. Это игра. Мне будет только лучше. И наговори на меня побольше, чтобы тебе не прислали другого живодёра, похуже меня, – шёпотом пояснил он.
    Мы так и поступили. В результате я остался в хате один, но ненадолго. Вскоре в камере неожиданно появился новый сосед – сорокалетний парень крупного телосложения с диагнозом «параноидальная шизофрения». Его этапировали из реанимации в закрытую психиатрическую больницу и, скорее всего, навсегда. Почему-то его поместили именно ко мне, хотя таких заключённых обычно содержат отдельно от других арестантов. Возможно, в тюрьме не нашлось другого места.
    Мы провели с ним четыре дня и четыре ночи. У него были свежие швы, замазанные зелёнкой, от длинного пореза в области живота и пореза покороче в области шеи. Он пытался покончить с собой, когда понял, что натворил: убил собственную мать, с которой прожил всю жизнь в двухкомнатной квартире. 
    Мама всю жизнь проработала в школе учительницей, продолжала преподавать даже на пенсии, ей было 68 лет. И конечно, она воспитывала своего сына, ведь она педагог, а сын – в любом возрасте сын. Но при параноидальной шизофрении бывают затмения… И случилось то, что случилось: мать ушла из жизни от рук собственного сына.
    Этот большой парень имел высшее медицинское образование, но поработать врачом не сложилось из-за прогрессирующего заболевания. Жил он затворником в своей комнате наедине со своим миром и компьютером – миром космических игр и эпопей о мирах Вселенной. Имел своё мировоззрение, где было место и Богу, и богам, и мирам Вселенной. 
    Рядом с ним я был в большей степени слушающим, чем говорящим, и уж тем более не подсказывающим. Но его интересовали личность Учителя и построение общины. В своей «космической иерархии» он уверенно отвёл Виссариону место полубога, куратора Земли, а меня причислил (вместе с Кевином Костнером, голливудским актёром, и ещё несколькими известными личностями, приведёнными для примера) к представителям какой-то разумной цивилизации, присутствующим на нашей Планете для определённых целей. 
    Таких, как мы, как он сказал, видно по манере общения и стилю одежды. Мне не приходило в голову оспаривать его мнение – ему нужен был собеседник, который его понимал и принимал. Ведь теперь рядом с ним не было его многолетнего «собеседника» – мощного компьютера, который не спорил с ним и помогал строить свой мир. Иная форма общения, на мой взгляд, могла вызвать у него срыв.
    Дежурный по этажу по утрам заглядывал к нам в хату и интересовался, все ли живы. Оказалось, накануне по телевидению был показан сюжет о преступлении моего сокамерника, и все теперь видели в нём монстра. Признаюсь, спать по ночам в присутствии этого парня у меня получилось не в первый день. Но… без сна долго не продержишься.
    Наутро последнего, пятого, дня нашего совместного проживания он сказал мне: «Ты улыбался во сне, это подтверждает моё заключение о том, что ты представитель той цивилизации».
    И ещё одна история из «шайтановой копилки» сильных впечатлений первого года СИЗО. Ко мне в камеру подселили 56-летнего бывалого зэка с признаками шизофрении и немалым количеством старых шрамов от порезов по всему телу. С порога он заявил, что узнал меня, и определил в «авторитеты» по прозвищу «Вадим Красноярский»; и себя не обделил – определил «бродягой». 
    Он обладал музыкальным слухом и голосом, мог спеть любую песню Лепса или Цоя, хорошо знал их репертуар. И не просто спеть – при пении он мог ещё и имитировать музыкальное сопровождение, особенно ему удавались бас-гитара и перкуссия, а мог и гитарный «соляк» выдать. И петь он мог долго, если было что покурить. 
    Любил рассказывать в деталях несколько историй, например, как после очередного срока от его любовных похождений родилась будущая олимпийская чемпионка по художественной гимнастике Алина Кабаева; или как в 1990-м году он «лабал» на концерте с Цоем в питерском рок-клубе, а в конце 80-х в Афганистане, после кровавого ночного боя, «принял ислам на рассвете, подползая к чьей-то государственной границе». А ещё он мог выдавать длинные фразы с немецкими словами и акцентом.
    Он был зависим от разных видов кайфа, что попадали под руку, много курил. На последней сигарете, если не было про запас, его начинало колотить. И если дежурный по продолу не выручал его сигаретами, он мог разломать в хате то, что ещё не было разломано. Стоило мне начать молиться – его тоже начинало колотить, в эти мгновения он мог порычать и даже замычать. Поэтому в молитву я глубоко не погружался.
    Апогеем нашего совместного бытия стала утренняя ситуация, когда его сначала затрясло от молитвы, а потом продолжило колотить на последней сигарете. Он докричался и достучался до дежурного, используя по максимуму ненормативную лексику. Дежурный пообещал, что сигареты сейчас будут (он был в курсе буйного нрава «бродяги»). Но «сейчас» не наступало в течение десяти минут – как позже пояснил дежурный, – которые показались мне гораздо более долгими.
    За эти минуты «бродяга-афганец» раскидал по хате вещи и предметы, которые попадались под руку, разорвал на себе футболку и принялся кидать всё подряд в видеокамеру, надёжно защищённую пластиковым стеклом. Потом он в гневе, не прекращая виртуозно материться с использованием неожиданных словосочетаний, оторвал провод от кипятильника и двинулся на меня с острой металлической частью кипятильника в руке, приговаривая хриплым голосом: «Щас убью! Давай сигареты!»
    Я попятился к двери, одновременно прикидывая: «Если его резко оттолкнуть двумя руками, он может удариться об угол металлической скамейки. Нет, это не пойдёт». Тогда я стал колотить ногой в дверь и шуметь: «Дежурный, не тяни! Давай сигареты, он ведь и убить может!»
    – Уже иду, – ответил с продола дежурный, не торопясь визуально оценить ситуацию.
    – Иди быстрей, – шумел я. – А то поздно будет.
    Когда дежурный начал открывать кормяк (окошко для подачи пищи), «бродяга» переключил внимание с меня на дверь, включил вилку с оголёнными проводами в розетку, а контакты стал подносить к металлической двери (чтобы долбануло так долбануло), за которой возился дежурный.
    – Стой! – кричал я. – Так ты сигареты никогда не получишь!
    Он остановился, посмотрел на меня затуманенным взором – в этот момент открылся кормяк, – вырвал вилку из розетки, бросил её на пол, схватил протянутую через кормяк пачку сигарет. Его сразу перестало трясти. 
    – Так дальше не пойдёт, – сказал я дежурному. – Посмотри видео, что тут творилось, и оперативник пусть посмотрит. Если в хате кто-то не выживет, у всех будут большие неприятности. Нас надо срочно расселять, в хату я с прогулки не зайду.
    В этот день вечером «бродягу» всё же удалось, с помощью отряда работников СИЗО, увести из камеры, хотя ему вовсе не хотелось уходить от меня, так как он нуждался в терпеливом слушателе. 
    Когда перед сном я собрался почистить зубы, то обнаружил, что оба тюбика зубной пасты пусты, а вместо неё в них налита вода. В таком же состоянии был и тюбик с кремом для рук, там тоже вместо крема была вода. То есть, пока я находился на прогулке, он всё это съел, выпил, чтобы его хорошенько торкнуло, ведь он умел извлекать кайф из всего, что попадало под руку.
    «Так вот зачем он просил у меня порошок какао, когда я уходил на прогулку, – подумал я. – Надо же было чем-то заправить для вкуса зубную пасту и крем для рук».
    Вот такие воспоминания из «шайтановой копилки» страхов посетили меня утром праздничного дня 8 марта. Вместо того чтобы думать о своих любимых и мысленно поздравлять их, я занырнул в свои программы. Но в этом я увидел заботу о своих дочках: чем больше смущающих меня обстоятельств уберу в себе, тем радостней будет жить моим детям. И не только детям: меньше будет во мне заковырок – комфортнее будет со мной моим друзьям и близким. Благодарен событиям, карма заботится обо мне… 
    После прогулки получилось передать мои книжки – их на тот момент было семь – Саше Модному. В это пребывание в карцере художественная литература допускалась для чтения, а своё творчество я воспринимаю как раз художественным.
    Воспоминания… Это было лет десять назад, не меньше. Эстония. Я гостил на одном из островов Балтийского моря, в доме моего доброго друга, женщины по имени Хелле. На этом небольшом уютном острове немало исторических достопримечательностей разных столетий, среди них – костёлы и костёлы-крепости, построенные германцами в средние века. В этот раз мы поехали с Хелле в действующую православную церковь (оказывается, на острове есть и такой храм). Её настоятелем был эстонец, он ждал нас.
    Дверь в церковь была открыта: «Заходи, путник, возжелавший обратиться к Отцу». Церковь – тихая, уютная, чуть поскрипывают деревянные полы, даже не поскрипывают, а реагируют живым отзвуком, когда ступаешь на них. Просторный иконостас светлого тона, без позолоты. Храм открыт для всех: здесь не имеет значения, какой ты веры, католической, лютеранской, православной либо ещё с каким-то названием; как ты будешь творить крестное знамение, справа-налево или наоборот, и будешь ли ты творить. Я мысленно восславил Отца и сотворил крестное знамение, замкнув его в круг. 
    Вскоре к нам подошла матушка, познакомилась с нами, Хелле представила меня. Жена настоятеля сказала, что настоятель ждёт нас, уже заканчивает хозяйственные работы, и провела в угодья при храме, где и находился дом их семьи. Невдалеке я увидел человека в рабочей одежде за рулём небольшого трактора. Увидев нас, он заглушил двигатель и уверенно пошёл навстречу. Это был Тойво, православный священник – чуть выше меня ростом, жилистый, широкоплечий, без характерного пуза, на котором обычно лежит наперсный крест. 
    Наше общение завязалось сразу, Тойво был одного года рождения со мной, знал, что я приехал из сибирской общины, которую в Эстонии знают как «община Виссариона». У него было простое и ясное понимание веры – исполнение заповедей Нового Завета. Служение в православной церкви он выбрал потому, что видел в жизни православных сподвижников внутреннее служение, самосовершенствование: стяжай Дух святой, тогда и люди рядом с тобой спасутся. Уютный храм у дороги был открыт и днём, и ночью для каждого человека, никто здесь у путника не спрашивал, какую веру он исповедует, ибо Господь един.
    Тойво интересовался жизнью общины, как строятся взаимоотношения, есть ли какая-то иерархия, как принимаются решения, как проводятся собрания верующих, есть ли общие трапезы. Он сказал, что хотел бы приехать к нам, увидеть своими глазами, почувствовать. В его представлении сибирская община строилась подобно первым христианским общинам, которые жили по прямым заветам Иисуса. И Тойво хотел лично увидеть Учителя, прикоснуться к нему своими ощущениями.
    Бывают же такие встречи с православными священниками, хотя и крайне редко! На прощание мы обнялись, ощущая себя единомышленниками, единоверцами.
    В 1994 году мы с Учителем и немалым кругом друзей поднялись на Фавор – гору Преображения Господня (Израиль). Учитель с частью учеников расположился на поляне перед рощей, а я с ребятами пошёл к католическому храму (который, по преданию, стоит на месте Преображения), чтобы узнать у священнослужителей о возможности проведения в храме проповеди Учителя. 
    В храме мы познакомились со священником-францисканцем, монахом Эндрю. Рассказали ему об Учителе из России (мы общались через нашего переводчика), о большой общине в Сибири, которая создаётся вокруг Учителя, и подарили францисканцу брошюру «Малая крупица Слова Виссариона» на английском языке. Священник сказал, что храм открыт для гостей из России, а Учитель может обратиться в храме к своим последователям.
    Мы вернулись к Учителю. И слушали его обращение к нам в древней пещере, где разожгли костёр из сухого хвороста... Потрескивал огонь, светились лица, звучало Слово. Счастливые минуты...
    Потом была трапеза на поляне. Учитель преломил хлеба. Над нами – тёплое израильское небо, не меняющееся от хода веков. Подошёл добродушный францисканец Эндрю, пригласил путников в храм, подтвердив, что двери храма открыты для проповеди Учителя из России. Эндрю уже успел познакомиться с текстами небольшой книги «Малая крупица слова Виссариона». 
    – Это настоящее христианство! – сказал францисканец. И рассказал о недавнем посещении храма на Фаворе известной прорицательницы – она пророчествовала, что Христос скоро появится на горе Преображения Господня… 
    И была проповедь Учителя в католическом храме на Фаворе, где ждут Второго Пришествия. Католические священники беспрепятственно позволили этому быть. Ни до, ни после этого события институт католицизма не создавал никаких постановлений по поводу квалификации личности Учителя. В отличие от иерархов РПЦ – в конце 94 года на архиерейском соборе они обозначили Учителя лжемессией, перекрыв себе тропу к нему.
    В завершение проповеди на Фаворе было сказано о том, что если человек, считающий себя верующим, скажет о себе, что имеет истину, а о другом скажет, что у того истины нет, то такой человек не есть верующий. Ибо верующий – это тот, кто становится единым со своим Отцом, исполняя единую для всех заповедь Любви в великом единении людских сердец. 
    Среди слушавших в тот день проповедь было и два католических священника. Они не дослушали до конца и покинули храм, – возможно, потому, что Учитель говорил как знающий.
    Эндрю вернулся в храм (судьба увела его на обеденную трапезу) к окончанию проповеди. Его тянуло к Учителю, к нам – жизнерадостным ребятам из России со счастливыми глазами (нас было 22 человека, мужчины и женщины). Францисканец обнял Учителя, сказал, что Учитель – человек высокого духа, пожелал ему терпения к ученикам и выразил надежду, что духовная связь, родившаяся сегодня, будет продолжаться... 
    В том же путешествии по земле прежнего Обетования мы поднялись на гору Синай (ныне это территория Египта). Там стоит храм Греческой православной церкви, относящийся к монастырю святой Катарины – одному из древнейших православных монастырей. В этом небольшом старинном храме в тот день находились монахи, монахини, туристы-паломники. На Учителя и путников из России сразу обратили внимание все присутствующие в храме. Стали задавать вопросы: 
    – Какой вы веры?
    – Настоящий верующий – это тот, кто исполняет заповеди Любви, – сказал Учитель. 
    – Кто этот человек? – был вопрос к ученикам. 
    – Это наш Учитель, он пришёл рассказать о единой для всех Истине. 
    Кто-то попросил Учителя обратиться с проповедью. Учитель начал говорить как знающий, как Слово. Среди монахинь возникло напряжение, даже переполох. Они запели во Славу Христа, двигаясь вокруг Учителя. Кто-то из них объяснил, что они являются хранителями ключей от этого храма, принадлежащего православной церкви, им надо закрыть двери храма, а нам следует выйти из храма и проповедовать на улице. А потом православные верующие, мужчины и женщины, в возбуждении вытолкали нас из храма, хотя мы и не думали сопротивляться. 
    На улице Учитель продолжил обращение своё к тем, кого собрал этот день; среди них были и те, кто хотел слушать его. Толпа шумела, люди спорили меж собой... Не мир принёс, но меч... Люди привычно торопились судить о том, чего не ведали. 
    Обращаясь к негодующим верующим, Учитель сказал: 
    – Вы знаете, что частица Бога – в каждом. Посему, если есть хотя бы один человек, к которому вы питаете негодование, – вы питаете негодование к Богу...
    Один из греков, служитель монастыря, предложил Учителю и его ученикам спуститься в монастырь святой Катарины для общения со священнослужителем.
    К монастырю спустились в сумерках. А там произошло общение с настоятелем монастыря – заметно полным человеком небольшого роста, облачённым в чёрную рясу. Вежливыми были только первые минуты этого общения. Когда настоятель понял, что Учитель осознаёт себя Посланником Отца, соблюдение христианских норм общения закончилось, он превратился в раздражённого судью, его словно вывернуло наизнанку: 
    – Вы сумасшедший!.. Такое может говорить только сатана... Вы не читали евангелие, о чём с вами можно говорить... Кто вас послал? Докажите, что вы от Бога! Я тоже могу сказать, что я великий профессор...
    – Кто из здесь присутствующих может сказать, что он знает Волю Бога? – обратился Учитель к священникам, монахам, настоятелю. 
    – Я! – решительно ответил настоятель.
    – Об этом не смел сказать ни один святой, – сказал Учитель. 
    И тут началось мероприятие шайтана: из уст священников, монахов, настоятеля полилась гневливая грязь. Настоятель попытался ухватить за подбородок одного из учеников... Учитель шагнул к выходу, ученики – за ним. 
    – Передайте своему Учителю, что лучше бы ему привязать камень на шею и утопиться! – неслось следом. 
    Дверь была заперта, но ключ оставался в замке. Учитель повернул ключ, открыл дверь. Вослед летела брань... 
    Впечатления от того вечера живут во мне до сих пор. Хорошо, что хоть палки и камни не пустили в ход, как бывало в древности.
    Той ночью мы добрались до Израиля, до шатра гостеприимного бедуина, исповедующего Ислам. Он ждал нашего возвращения.
    – Они повесили замок ко мне, а ключ потеряли, – сказал Учитель о произошедшем в древнем православном монастыре...
    Воспоминания, воспоминания... Та поездка в Израиль была очень яркой, глубокой, наполненной чувствами и переживаниями. Когда мы прощались с Иерусалимом у Золотых ворот  (Иисус когда-то входил через эти врата в великий город, а ныне они заложены каменными глыбами), Учитель сказал: 
    – Прощай, земля отцов древних. И да не скажешь потом: «Я не слышала стука твоего»...
    В аэропорту Тель-Авива в день вылета домой служба безопасности устроила нам беспрецедентный обыск. С подобным событием мы больше нигде не встречались. Наши вещи были проверены подетально, разобраны детские игрушки, которые мы везли детям. Мы были тщательно осмотрены, прощупаны, потом нас раздели до нижнего белья, оставив прикрытым лишь причинное место. Забрали видеокамеру вместе с отснятыми мини-кассетами (позже её вернули через посольство Израиля, но без записей).
    Благодаря участию Неба мне удалось сберечь одну мини-кассету с видеоматериалами нашего путешествия по Израилю. Когда я одевался после полного обыска, контролировавший меня офицер на мгновение отвлёкся на чей-то зов. За этот почти неуловимый интервал я успел не раздумывая, автоматически сунуть кассету в задний карман уже одетых джинсовых брюк, которые до этого были тщательно проверены. Удивительно – моё движение щепетильный офицер не заметил. Так сохранился видеоматериал, который вскоре превратился в наш любимый фильм – «Поездка в Израиль». 
    Из-за нашего досмотра вылет самолёта был задержан, как помню, не менее чем на час... 
    – Земля израильская, земля благодатная, прощай! Ныне Обетование уходит от тебя. И пребудет там, где станет Святыня от Бога, – было сказано тогда Учителем.
    По возвращении домой, спустя какое-то время, мы узнали, что Учитель признан властями Израиля персоной нон грата. А ближе к концу 1994 года архиерейский собор РПЦ назвал Виссариона лжехристом.
    Добавлю к этой теме, что не знаком с подобными официальными определениями в отношении Учителя ни со стороны Русской православной зарубежной церкви (РПЦЗ), ни со стороны Русской православной старообрядческой церкви (РПСЦ).
    К слову сказать, я определяю себя православным верующим – не в смысле принадлежности к определённой иерархической структуре, выстроенной в веках людьми на догматических пониманиях и с учётом политики, а в смысле стремления ПРАВедно, ПРАВильно славить Бога, исполнять заповеданное Им, Словом Его…
    Вечером этого весеннего праздничного дня перед отбоем почитал недолго мировые новости. Ну и поразмышлял о прочитанном – что ещё делать в карцере в ожидании сна?.. Как много войны, военных, цивилизационных, религиозных конфликтов, битв за ресурсы. И поле противостояния не только Запад – Россия. Оно повсюду.
    Ближний Восток. Здесь тоже одной строкой не перечислить вовлечённые страны. И дело не только в ресурсах и движении финансовых потоков. Израиль, считающий себя богоизбранным и ожидающий (а возможно, уже дождавшийся) Мошиаха, пытается установить контроль над землями, которые видит своими с библейских времён. Но ведь Сирия для мусульман – это местность Шам, куда в уже наступившие Последние Времена должен вот-вот, согласно хадисам, прийти Иса и объединить людей Писания под Знаменем Корана.
    А в Индии лидер страны сопоставляет своё служение миру с ролью Аватара накануне Золотого века.
    Тем временем политики, цепляющиеся за прошлое, по инерции своего безэтичного мышления и в страхе перед новым наивно полагают, что им удастся восстановить уходящую, разрушающуюся цивилизацию по своим старым лекалам, где мир держится на принуждении, насилии и ростовщичестве. И своими подходами ускоряют разрушение системы…
    Религиозные иерархи и деятели политизированных конфессий, разделившиеся из-за собственной исключительности даже внутри этих конфессий, продолжают считать только себя правомерными преемниками Истины, закрывая своими устаревшими, бесперспективными взглядами дороги в храмы.
    Но разве возможно прежними насильственными и манипулятивными подходами восстановить цивилизацию, которой пришло время разрушаться по форме, ибо эволюция неизбежно требует новых форм взаимоотношений и построения человеческой общности? И это новое по определению не может строиться усилиями и идеологией прежних лидеров и иерархов. Их деятельность может лишь ускорять разрушение уже ненужного – что и происходит сегодня, синхронно с очищением Планеты. 
    Откуда и как придёт это Новое? Это – надчеловеческая Воля. Глупо предполагать, тем более такой юной цивилизации, каковой мы являемся, что мы – пуп Вселенной и сами придумаем Новое. Наш выбор несложен – участвовать в Новом или противостоять ему; нейтралитет здесь не пройдёт. А параллельно идёт пора очищения нас, человеков, от нас самих прежних, ведь надо уметь быть чутким к проявлениям Нового мира, не пропустить в себе его отзвук…
    С этими мысленными построениями я и заснул. Предстоял воскресный день, предпоследний в моём пребывании в карцере.
   
    5
    Утренний сон воскресенья 9 марта. Мы идём втроём по пересечённой гористой местности. Внизу, в долине, вижу наших друзей из общины. Понимаю по их поведению, что там внизу произошло какое-то природное событие, которое перекрыло дороги. Громко кричу друзьям: «Мы здесь!» Они услышали, увидели нас и жестами показывают, что нам надо идти не по прямой, а по полудуге, и что они будут двигаться к месту встречи с нами. Мы продолжаем свой путь в этом направлении. И вдруг – вода, много воды, и этот массив быстро поднимается мне до горла. Я успеваю испугаться. Выше вода не пошла, остановилась на уровне шеи. Вода не мутная, поверхность не рябит. Вижу через воду белый деревянный неширокий мостик, уходящий под толщей вперёд, и ступаю на него с ясным пониманием, что он ведёт туда, куда нам нужно, хотя видны только ближайшие метры этой тропы…
    В этом сне не было ничего иносказательного. Понятно, что впереди объёмная преграда, но белая тропа уже проложена. В среду 12 марта на заседании по мере пресечения не имеет смысла ждать перемен: существенная преграда уже возведена, а нам остаётся терпеливо двигаться по единственному пути.
    Что ж, преграды – не новость в нашем процессе. Королевский конь чёрного окраса не меняет тактику – продолжает уверенное движение, не обращая внимания на наши перемещения.
    Наступило воскресенье, завершающий день пребывания в карцере и последняя ночь. Завтра отправляюсь на судебный этап, а после этапа, скорее всего, меня вернут в камеру, из которой забрали.
    На прогулке, после того как продышался и размялся, гулял по боксу и общался с самим собой. Воспоминания о детстве начались ещё во время физических упражнений, настроение было лирическое.
    Детство. Мои дошкольные годы – до середины шестидесятых. Я на плечах у отца. Цветущий солнечный день 1 мая. Счастливые, улыбающиеся лица людей, папиных сослуживцев по конструкторскому бюро, они говорят нам какие-то добрые слова, шутят. В руках женщин – букеты сирени, в руках мужчин – транспаранты, по которым я закрепляю ещё неуверенные навыки в чтении. Первомайская демонстрация. Праздник. С высоты своего роста (от папиных плеч) вижу трибуну руководства обкома партии, вижу очень большой памятник Ленину и громко кричу «Ура!» вместе со всеми в ответ на призывы, озвученные поставленным голосом диктора через ряд громкоговорителей серо-серебристого цвета…
    Потом были такие же праздничные, солнечные демонстрации в школьные годы, потом – в не менее счастливые студенческие времена, а следом – когда я был молодым специалистом экспериментального научно-исследовательского института кузнечно-прессового машиностроения. И всегда с настроением присоединялся к многоголосому «Ура!» в ответ на призыв: «Да будет мир во всём мире!» В юности я искренне верил, что такой страшной войны – не было в стране семей, не затронутых этой трагедией – больше никогда не будет, ведь мы победили немецкий фашизм.
    Получив диплом об окончании политехнического института, я сдал на всякий случай (вдруг пойду в аспирантуру) кандидатский минимум по философии, тогда этот предмет назывался «научный коммунизм». Философия была одним из немногих предметов, к которым я проявлял чуть больший интерес. У меня естественно появился вопрос: почему, хотя моя родина и движется к коммунизму, он всё время остаётся на горизонте?
    Основной принцип существования коммунистического общества звучал так: «От каждого по способностям, каждому – по потребностям». И страна пыталась идти к этому. В Советском Союзе была разумно и добротно выстроена система образования: государство заботилось о том, чтобы с детского сада, школы, дворца пионеров, спортивной школы, профессионально-технического училища, техникума, института человек мог бесплатно получить образование, определиться со своими способностями, областью их применения и понимать, что он вместе со всеми строит коммунизм. Но коммунизм — это ведь не только «от каждого по способностям», но и «каждому — по потребностям». А последнее («по потребностям») относится уже не к образовательной теме, а к воспитательно-идеологической, к саморазвитию, в основе которого – этические принципы взаимодействия. И к окончанию института я уже догадывался о недосягаемой глубине темы «дать каждому по потребностям, взяв от каждого по способностям».
    А когда после окончания института стал работать в головном научно-исследовательском институте отрасли и в 22-23 года побывал (вместо начальника конструкторского отдела) в руководителях государственной комиссии по приёмке оборудования и в конце концов принял это оборудование на крупном предприятии кузнечно-прессового машиностроения Украины, – понял окончательно, что тема этого коммунистического призыва нерешаема в принципе в воспитательно-образовательной среде моей социалистической родины (хотя эта среда была хороша, особенно в сравнении с нынешней), а значит, коммунизм будет постоянно находиться на горизонте. Потребности и желания несоизмеримо опережают способности…
    Постараюсь короче выразить движение мыслей. В середине 80-х годов, когда информационное поле начало становиться более открытым, пришло общедоступное понимание, что, несмотря на десятилетия существования первомайского призыва о мире во всём мире и на искренность многоголосого «Ура!» в поддержку этого призыва, мир во всём мире вовсе не здравствует и эту тему не сдвинуть никакими лозунгами. Откуда взять мир во всём мире, если его нет во мне, человеке? Кто будет реализовывать такой призыв, если мира нет внутри личности?
    В медитации, где ты стараешься не воевать с самим собой, всю жизнь не проведёшь. Нужно кому-то жить, созидать, нести ответственность за семью, за продолжение рода – чтобы после тебя было кому медитировать или отправляться в монастырь, – и при всём этом выстраивать мир в себе. Непростая задача, но требующая решения, если человек планирует продолжать своё существование.
    Я относил и продолжаю относить себя к тем, кому интересно жить и кто считает, что человеческая жизнь имеет Вечность. Интуитивно искать коллектив друзей-единомышленников, желающих строить мир в себе, при том что определяющим принципом существования мира является на сегодня положение «мира без войны не бывает».
    И счастлив, что не прошёл мимо Учителя, хотя пройти мимо в силу предопределённости было невозможно. А он является безусловным центром притяжения ищущих. Это и выразилось в том, что я обрёл искомое. И вот уже 33 года существует общность, подтвердившая свою жизнестойкость в этом сумасшедшем мире. Общность на своём примере показывает, что бесконфликтное существование возможно именно благодаря тому, что человек прилагает усилия к обустройству мира в себе через этическое саморазвитие, в основе которого – бескорыстное взаимодействие, бескорыстная забота человеков друг о друге, подобная заботе в родной семье. Что неизбежно выравнивает, нормализует потребности и желания.
    А опирается жизнеустойчивость этой общности на бесспорно продуктивную идеологию – веру, веру Отцу, веру в необходимость исполнения заповеданного Им. Вера ведь без дел мертва. Вера без исполнения заповедей – это лозунг, демагогия.
    Да, во мне живёт ностальгия по дружному первомайскому времени цветения сирени и надежд из моего детства и юности. Его, конечно, не вернуть, да и возвращать ни к чему.
    Пусть остаётся ностальгией, подпитывающей меня силой надежд юности в становлении нового.
    А может, пришла пора выстраивать общее информационное поле так, чтобы в общественном пространстве существовало понимание принципов созидания мира в себе и, как следствие, в мире? Ведь все известные способы развития человеческой цивилизации, вращающиеся вокруг удовлетворения всё возрастающих потребностей и желаний, уже испробованы. А между тем в России, в Сибири, уже десятилетия существует практическая площадка, с успехом реализующая принципы бесконфликтного существования на земле.
    Кто-то может посчитать эту идею наивной или недейственной. Не соглашусь. По моему пониманию, пора торопиться. Планета находится в активной фазе взаимодействия с состоянием человека, и именно состояние бесконфликтного взаимодействия позволит человеку избежать тяжёлой оплеухи от Природы.
    А пока получается необычная, даже парадоксальная картина. В стране существует практическая модель такой общности, соответствующая планам страны по развитию деревень, сельских ремёсел, производств и сельского туризма. Мы же, принимавшие искреннее участие в становлении этой общности, продолжаем находиться почти пять лет в СИЗО по неведомым нам причинам, но наверняка связанным с чьей-то корыстью. Хотя здесь можно увидеть и положительный момент. Община продолжает быть, показывая своим существованием, что в её жизнедеятельности руководители и не предполагались, а все вопросы верующие люди учатся решать бесконфликтно через собрания, где все равны меж собой.
    А пока мы продолжаем пребывать в неволе. Ибо неисповедимы пути Господни. Но в моём утреннем сне, несмотря на толщу водного препятствия, белая тропа уже видна. Благодарю за этот знак.
    Приблизительно такие соображения крутились в моей голове, пока я гулял по боксу, меняя направление движения.
    На стенах любого тюремного бокса присутствуют разные виды рукописного творчества – эпистолярные, поэтические, нецензурные, рисунки и смесь жанров. Здесь встретишь и признания в любви, когда влюблённые арестанты и арестантки оставляют на стенах послания друг другу, и критику в адрес «мусоров», прокуроров, судей, и смысловое творчество. Обратил внимание на выразительное четверостишие:
    «И я сказал себе – держись,
    Господь суров, но прав,
    Нельзя в России жизнь прожить,
    В тюрьме не побывав».
    Учитель, ознакомившись с этими яркими строками, с улыбкой заметил, что «побывать» становится, видимо, одной из традиционных российских ценностей.
    Когда я вернулся с прогулки в свою каюту, ко мне откуда ни возьмись залетело послание от Саши Модного. Прочитав его, я порадовался и за Сашу, и за себя.
    «Вадим, доброго времени суток! Как самочувствие? Как настроение? Думал потерпеть до завтрашнего дня, но, как видишь, не смог. Прочитал я все книжки в той последовательности, в которой ты и сказал. Произведения, проза, интервью, стихотворения – это великолепно, другими словами, шедевр. Мне как читателю очень понравилось. Вот сижу и думаю, имеется ли у тебя ещё какая-нибудь литература, написанная собственноручно? А завтра я готов поговорить с тобой более детально. Береги себя. Буду ждать ответа. С уважением, Саша Модный».
    Утром в понедельник дежурный вывел нас из карцера вместе с Сашей Модным, нам предстояла дорога в один и тот же районный суд города. Полпути до «аэропорта» Саша обращался ко мне на «Вы». Причина такого неожиданного поведения Сани крылась в прочтении моих книжек. И скорее всего, в знакомстве, через это прочтение, с той частью моей жизни, которая была посвящена музыкальной карьере, тому отрезку времени, когда я работал в одной программе с Юрой Шатуновым – кумиром поколения родителей Саши. Песни Юры Саша волей-неволей слушал с раннего детства, и не один год.
    Я сказал Модному, что на сегодня он – обладатель полного комплекта моих книжек, написанных в СИЗО, за исключением фэнтези «Истории Евсея»: эту книгу я не имею возможности ему передать, её небольшой тираж быстро разошёлся. И предложил ему статью того человека, кому он увлечённо задавал вопросы в автозаке. Саша с настроением принял текст «Из эпохи в эпоху», а я посоветовал прочитать эту работу не спеша, вдумчиво и лучше не один раз, выразив надежду, что он справится с текстом, смысловая нагрузка которого требует внимательного прочтения.
    Общение на «Вы», к моему облегчению, завершилось после прохождения «аэропорта», где все арестанты призваны раздеться до самого нижнего белья. Известно, что коллективное пребывание в одном пространстве без всякой одежды – «эффект бани» – убирает надуманные статусы, ведь в подобных случаях отсутствуют погоны, награды, должности и другие признаки статусности.
    После «аэропорта» я попал в бокс к ребятам – Учителю и Володе. Пространство позволяло единовременно обняться втроём и напитаться духом. Сильное таинство.
    Учитель поделился с нами ярким сном, который приснился ему перед пробуждением. В этом сне он был где-то на природе, среди холмистой местности. Увидел просёлочную дорогу, вернее, её часть – холмы не давали увидеть дальше. У дороги были две колеи от колёс, между которыми зеленела трава. На этом зелёном промежутке рос красивый, высокий белый лотос. Когда Учитель увидел цветок, у него возникло ощущение необходимости пойти по этой дороге. Подойдя к цветку, он увидел, как в нескольких метрах впереди по дороге, прямо на глазах, стал быстро вырастать такой же лотос… Лотосы задавали ориентир движения.
    Воодушевляющий сон. Выкладывается так долго ожидаемая нами дорога, несмотря на то что «местность» нашего судебного процесса продолжает быть холмистой и весь путь ещё не виден – следующий шаг проявляется, когда сделан предыдущий.
    Мы, конечно, обратили внимание, что мой сон про светлую дорогу под толщей воды близок по содержанию сну Учителя. Знаки идут из одного источника.
    На заседании гособвинитель закончила допрос Володи. Начался допрос Учителя. Как и принято на судебных процессах, первыми задаёт свои вопросы защищающаяся сторона. Адвокат Учителя, естественно, задавала свои вопросы в таком виде, чтобы в его ответах были затронуты темы обвинения, выделяемые прокурором в ходе процесса. В этот день прозвучала только часть вопросов адвоката, так как заседание, как обычно, ограничено временем.
    В ответах Учитель рассказал о начале Свершения, о Пробуждении летом-осенью 1990 года, о первых встречах с желающими этих встреч – Минусинский дом инвалидов, лыжная база «Старт» на въезде в Минусинск; о первом выезде со встречами в Москву, организованном московским художником, эзотериком и наставником Виктором Прусом…
    Рассказал он и о том, что с лета 1991 года у него возникла потребность носить хитон. Тогда он попросил жену сшить ему такой вид одеяния и отправился в магазин за тканью.
    Кто-то из читающих эти строки, возможно, помнит, что можно было найти в начале 90-х годов на полках магазинов разваливавшейся, недавно ещё великой страны, тем более в провинции, да ещё в Сибири, – почти ничего. Я приехал в Минусинск в августе 1992 года. Помню прилавок небольшого гастронома – рыбные консервы, несколько почерствевших буханок хлеба и две литровые упаковки просроченного на пять дней кефира…
    Так вот, когда Учитель (Сергей Тороп) зашёл в универмаг в поисках материала для хитона, на прилавке лежал один-единственный отрез хлопковой ткани. И цвет той ткани был красный… Так и появился первый хитон единственно возможного цвета…
    Отвечая на один из вопросов адвоката, Учитель пояснил, что никогда не обучался гипнозу и, соответственно, не имеет никаких документов, подтверждающих этот навык.
    У неосведомлённого читателя может возникнуть вопрос: к чему в допросе темы одежды и гипноза? Всё просто: это часто затрагиваемые обвинителем темы на нашем процессе – использование образа Христа и применение Учителем во взаимодействии с людьми гипноза, НЛП (нейролингвистического программирования) и газлайтинга (пояснять этот туманный иностранный термин не берусь).
    Но что интересно, про гипноз квалифицированные психиатры поясняют: гипноз – это такая вещь, которая требует обучения и диплома, а если обучения и диплома нет, то и гипноза нет…
    Согласитесь, странная конструкция получается. Учителю вменяется использование своего собственного образа, который якобы был у Иисуса в далёкой древности на земле Израиля (хотя никто не знает, каким он был тогда), для того чтобы привлекать этим образом последователей, а потом воздействовать на них гипнозом и другими психотехниками с целью получения личной материальной выгоды, то есть с корыстной целью.
    «Он использует образ Христа,
    Называет себя Им», –
    Вот за это тогда
    И будем Его судить.
    …
    Кто сказал, что Христом
    Быть сегодня нельзя?!
    Где в законах прописана
    Эта стезя?!
    …
    Вновь Он есть, кем и был.
    И остался таким,
    Кем Его принимают
    Чистым сердцем своим.
    Учитель остаётся тем, кто он есть. И говорит об этом прямо на судебном процессе. И когда вернётся домой, снова наденет свой любимый хитон красного цвета. Он с удовольствием сделал бы это и здесь, в СИЗО. Но вот как-то не принят такой вид одеяний ни у арестантов, ни у работников.
    «А какую же роль в этом процессе призваны играть Вадим и Володя, что они делают в тюрьме?» – может спросить тот, кто не в курсе обвинительной конструкции.
    Попытаюсь максимально кратко изложить своё понимание нашей нагромождённой «делюги».
    По обвинительной версии, не имеющей отношения к реальности, Учитель, используя образ Христа (хитон, сандалии, длинные волосы, борода, жестикуляция), «подтянул» в 1992 году меня на пике музыкальной карьеры – с телеэфирами и добротными концертными заработками – в голодную Сибирь, чтобы вступить со мной в сговор (с распределением ролей) с целью получения материальной выгоды (наживы) от последователей посредством использования образа Христа и техник психологического воздействия.
    Спустя сколько-то лет (цифры приводились разные) мы с Учителем «подтянули» Володю из Кишинёва – успешного бизнесмена и квалифицированного преподавателя физики в старших классах средней школы. И втроём вступили в сговор, распределив роли, с той же целью наживы – выманивать у человечества с помощью образа Христа и психотехник деньги и имущество…
    Только вот как ни пытались обнаружить «выманенные» средства те, кто очень этого хотел, они их так и не обнаружили. Так как обнаруживать было нечего. И тогда они привязали к нам денежные средства известного творческого человека, бизнесмена, создающего в Сибири красивые парковые хозяйства. Деньги эти так и продолжают быть привязанными к нам, несмотря на то, что бизнесмен не раз предоставлял суду безупречные документы, подтверждающие принадлежность этих средств его бизнесу (ещё живёт зыбкая надежда, что суд справедливо разберётся с этим вопросом).
    К тому же «искателями» были найдены по стране среди тысяч последователей несколько человек, которые были расстроены чем-то или обижены на что-то, – их ожидания не совпали с трудностями становления общины в Сибири на протяжении непростых для страны 90-х годов. Им экстренно были проведены психиатрические экспертизы с обнаружением психических расстройств средней тяжести (таких как расстройство режима сна и бодрствования, неустановленное психическое расстройство и ещё что-то такое), о которых они, потерпевшие, ранее не знали и которые не связаны с потерей дееспособности.
    Двое людей (ни с одним из них я лично никогда не общался), с личностными особенностями психики и сохранившейся дееспособностью, но превращённых в главных «потерпевших» по нашему делу, написали куда надо заявления, в которых говорилось, что они будут бояться, если мы останемся на свободе. К этому можно добавить одну деталь: бывшая жена одного из написавших эти заявления рассказывала, в том числе и в суде, что бывший муж говорил ей о получении «оттуда» вознаграждения за свою «работу»…
    И вот мы уже почти пять лет в СИЗО. И обвиняемся в создании некоммерческой организации, посягающей на личность и права граждан, а также в причинении тяжкого вреда здоровью шести представителям человеческой цивилизации, трое из которых никогда не были последователями Учения…
    Заседание закончилось. В переполненном автозаке нас вернули в СИЗО. Моё пребывание в карцере завершилось – я отбыл десятидневное наказание за нарушение правил нахождения в СИЗО.
    После «аэропорта» дежурный отвёл меня вместе с группой арестантов в старый корпус тюрьмы, где на первом этаже и находилась камера, из которой меня забрали в карцер.
    Но попал я в эту камеру не сразу – минут сорок ждал на продоле, пока не освободилось место в хате (в моё отсутствие там содержался пожилой человек).
    Когда я переступил порог хаты, сокамерники (их было двое) бросились меня обнимать, проявив, как мне показалось, какую-то чрезмерную радость.
    – Что тут у вас случилось? – с улыбкой спросил я, смущённый таким проявлением эмоций.
    Оказалось, секрет их ярких эмоций был прост. Человек, мой ровесник, проживший с ними неделю в моё отсутствие, «достал» ребят своими бесконечными рассказами, прерывающимися только во время сна, и непрошеной мудростью.
    Мои сокамерники сравнили его поведение с моим, которое было просто другим, в связи с индивидуальным жизненным опытом. Я старался говорить или что-то рассказывать, когда меня спрашивали или когда мы вместе шутили об особенностях тюремной жизни (остаётся только шутить об этом). Ну и, совсем нечасто, я мог что-то посоветовать сокамернику без его вопроса, когда его планы или действия могли, на мой взгляд, привести к каким-то острым для него последствиям. В остальное время я писал, читал, гулял, ел, спал, делал зарядку, смотрел телевизор. Раз в неделю уходил на 3–4 часа на встречу с адвокатами и раз в неделю (в среднем) отсутствовал с раннего утра до позднего вечера в день судебного заседания.
    В эту ночь или в следующую получил маляву (письмо внутри СИЗО от арестанта к арестанту) от Саши Модного. Он сообщал, что текст «Из эпохи в эпоху» читал несколько раз, текст сложный, с наскока с ним не разобраться, понял пока не всё; отметил для себя некоторые глубокие мысли, обратил внимание на те пометки, которые делал в этом тексте я, и тоже считает эти места важными выводами произведения. Саша попросил и дальше присылать ему то, что выйдет из-под нашего пера. Планирую вскоре отправить ему (и не только) «Путешествие в каюте…». Модный всё ещё в СИЗО, на лагерь не торопится.
   
    6
    Ночью спал неспокойно – успел отвыкнуть в карцере от шумной ночной «дорожной» жизни хаты. Ребята дают мне отдохнуть в ночные часы, как ветерану, не привлекают к ночной жизни. Они бдят ночью, я – днём. Где-то к шести утра, как обычно, мои сокамерники заснули, а я, растянувшись на шконке, размышлял обо всём понемногу почти в тишине – в полутора метрах от меня тихо разговаривало субъективное окно в мир под названием «телевизор». Хотел его выключить, но остановился – вспомнил, что Костян не может спать в тишине, ему нужно убаюкивающее звукосвечение экрана (если телек выключить, Костя просыпается).
    В карцере, понятное дело, не стоял «телевизорный» вопрос, так как этого прибора там не было. Не было в карцере и постоянно действующей койки и общения. А как раз отсутствие названных вещей и стимулирует, на мой взгляд, творческий процесс. В каюте штрафного изолятора в сравнении с камерой следственного изолятора (СИЗО) больше времени для дум и идей. К тому же, в камере ты думаешь о том, что тебе съесть или что приготовить из продуктов, присланных в посылке друзьями; в карцере ты не отягощён такими думами, там ты не имеешь своих продуктов, можешь съесть только то, что предложит баландёрская команда, – это тоже высвобождает время…
    Пока размышлял об особенностях тюремной жизни, окно начало светлеть на фоне тёмной сетки решётки с ячейкой 15 на 15 сантиметров. В сравнении с карцером, здесь окно большое. В карцере оно, действительно, напоминает зарешёченный иллюминатор и расположено высоко – в него не заглянешь. Поэтому за таким «иллюминатором» несложно представить и изумрудный океан, и море тайги, и бескрайний космос, рассыпанный звёздами.
    Я подошёл к окну камеры, встал на старинный обогреватель, много раз крашенный масляной краской знакомого с детства мутно-красного цвета, и заглянул в открывшуюся мне часть мира.
    Внутренний двор старой трёхэтажной тюрьмы. Виден лишь верхний уровень сросшихся меж собой прямоугольником серых зданий. И такого же цвета небо в клетку… Во дворе нет ни одного дерева. Есть ли во дворе трава – не знаю. Вряд ли – скорее всего, под ногами бетон. Почему не виден весь объём этого двора? В четырёх метрах от окна пространство перекрывает одноэтажный, облупленный осыпающимся бетоном, старый недействующий переход к прогулочным боксам.
    Под окном ещё много снега. У стены перехода сидят две крысы – серо-коричневая и полностью белая. Понимаю, что они ждут: вдруг я выброшу в окно остатки съестного. Они знают, что из нашей хаты им может перепасть пища. Да и с двух верхних этажей может что-нибудь свалиться – прикормленное место…
    Похожую картину из окон разных камер СИЗО я вижу почти пять лет. Лишь на протяжении двух месяцев осени 2022 года я содержался в камере, из окна которой были видны раскрашенные осенью деревья и городские высотки, а левее – дома частного сектора с растущей вдоль заборов жёлто-зелёной травой и дымом печных труб. Остальное время – вокруг тебя ни травы, ни деревьев, много серого бетона и невесёлого лязганья камерных замков.
    Зачем нас сюда надолго заперли? Какова цель? Я не имею в виду цели Реальности – у неё цели всегда в помощь человеку, с позиции корректировки кармы. Вряд ли те властные люди, благодаря затее которых мы надолго помещены без оснований в условия, несовместимые с жизнью, заботились о нашем духовном развитии.
    Кстати, пребывание в крытой тюрьме, каковой является СИЗО, почти идентично особому режиму заключения, который считается наиболее строгим наказанием осуждённых. Только вот мы ещё не осуждённые, но уже 5 лет пребываем в крытой тюрьме, то есть под замком. Тогда как в лагере особого режима человек видит и небо без клеточки, и траву, и деревья.
    На протяжении этих долгих лет судилища нам не собирались смягчать меру пресечения; из раза в раз выдвигался мало отличающийся от предыдущего пакет «аргументов», чтобы соблюсти формальность и в очередной раз не выпустить нас из-под замков и решёток.
    Так какова цель такой формы психологического насилия, где сохранение здоровья не предусмотрено? Что-то ничего жизнеутверждающего в голову не приходит.
    Вижу лишь такой расчёт пособников демонов: чем дольше нас здесь держать, тем вероятней распад замечательной сибирской общины. А если община вдруг устоит (а она стоит и стабилизируется), то, чем дольше срок – как предполагают пособники, – тем выше вероятность, что мы  – а главное, Учитель – домой вообще не вернёмся…
    Что тут скажешь?.. Это демонам не боязно быть богопротивниками – души они не имеют, свободы выбора тоже, их энергопотребление, как способ существования, противоположно светлым началам. Но вот их пособникам из людского племени лучше бы остерегаться пребывания в рядах богопротивников – высока вероятность, что они гнобят в тюрьме носителя Света, действия которого впрямую связаны с Волей Неба. Неужели так тянет быть участниками повторения древней трагедии и встать в один строй тьмы вместе с синедрионом, Иудой и Пилатом?! А как же карма? Как же, выражаясь библейским языком, «что посеешь, то и пожнёшь»?
    Вспомнилось интересное событие из весны 1994 года, случившееся в Москве на частной квартире. Мы с Учителем встречались с раввином московской синагоги. Встреча была тайной, неофициальной, как сейчас говорят. Раввин не хотел огласки.
    К моменту встречи раввин был уже знаком с книгой «Слово Виссариона». Вначале встречи он обозначил, что книга эта, вне сомнений, боговдохновенная и он практически со всем в ней согласен; что страницы книги пропитаны истинным знанием Торы – и это, как он заметил, удивительно, так как нынешняя плоть Учителя не постигала первоисточников древнего Писания.
    – Конечно же, это суть твоя, это память твоей души, – сказал раввин.
    Он был каббалистом. Не сомневался, что Виссарион – это вновь пришедший Иисус. В отношении себя он тоже не сомневался – считал, что две тысячи лет назад был членом синедриона и симпатизировал Иисусу, как и сегодня.
    Раввин придерживался небезосновательной позиции, что после Иисуса иудеи – убеждённые последователи Торы, каковым он являлся, – пытались наводить на планете хоть какой-то порядок, устанавливать законы, а тут опять пришёл в новой плоти Иисус и снова пытается поколебать эти устои, вставлять палки в колёса…
    – Вы едете в Израиль – это хорошо. Важно напомнить евреям о вере Богу живому. У меня была мысль поехать вместе с тобой, но не сложилось, – говорил раввин. – В этой поездке есть большая опасность для тебя, хотя она есть на протяжении всего твоего воплощения… Как бы не случилось того, что было уже однажды… Иисус не стал Мессией для народа Израилева. Он допустил ошибки, проявил человеческие слабости. А ведь мог стать Машиахом. Но оторвался от корней, допустил ошибку.
    Ты сейчас в похожей ситуации. Богоизбранный народ ждёт Машиаха. Ты мог бы стать Им. Не повтори ошибок… В этой поездке – большая опасность. Не говори там о себе. Там слишком крепка традиция. Говори о себе как о Вестнике. Это мой добрый совет.
    Возникла пауза…
    – Я пришёл говорить не о себе, а о Пославшем Меня. А как будет в Израиле и что я там скажу – на всё Воля Отца, – сказал Виссарион…
    12 марта 2025 года на заседании по мере пресечения безымянная королевская фигура чёрного цвета прошлась по нам, как было и до этого, – не обращая никакого внимания на аргументы стороны защиты.
    Я едва успевал помечать в тетради «аргументы» прокурора в пользу очередного продления нам на три месяца меры пресечения (содержания под стражей) и такого же очередного продления ареста на денежные средства садово-паркового бизнеса Дениса Сафронова.
    Прокурор зачитала справку-меморандум силовиков по результатам оперативно-розыскной деятельности. Смысл этого текста был таков.
    После пребывания в карцере Володи Ведерникова накануне прошлого продления содержания под стражей, Тороп и Редькин не вняли наказанию карцером Ведерникова и продолжают руководить «сектой», давать команды своим последователям, чтобы те оказывали давление на свидетелей обвинения и скрывали следы совершённых преступлений. Чьи следы и каких преступлений, и кто их должен скрывать – я не понял. А осуществляли мы это руководство, как сказано в этом тексте, через мобильные устройства и адвокатское бюро. А ещё Тороп и Редькин публикуют показания потерпевших и свидетелей, по указанию Торопа и Редькина публикуется информация о ходе заседаний суда. В результате всего этого свидетели отказываются от дачи показаний, потому как опасаются за свою жизнь. Странная формулировка, повторяющаяся уже не в первый раз в заседаниях по мере пресечения. От какой дачи показаний и где отказываются свидетели, если их допрос в ходе процесса уже давно закончен?
    В итоге после зачитанного прокурором текста было сообщено: раз Тороп и Редькин продолжают руководить ликвидированной церковью и оказывать давление на свидетелей (зачем оказывать давление на тех, чьи допросы на процессе уже закончены?), руководство силовиков считает необходимым продлить содержание подсудимых под стражей. Ну как, скажите, после такого «видения» руководства не продолжать держать нас за решёткой?! Какой судья осмелится возразить такой подаче?
    Был в очередной раз продлён арест и на денежные средства бизнеса Дениса Сафронова. Попробую воспроизвести эту фантастическую цепочку «аргументов», озвученную прокурором.
    Так как Сафронов был ответственным за сбор добровольных пожертвований от последователей на развитие общины (это правда) и (внимание!) последующую передачу этих средств подсудимым (!!! – эта фантазия, т.е. ложь, не звучала и не могла звучать в показаниях свидетелей обвинения), а Виссарион (Тороп) не один раз ездил на отдых со своей семьёй и семьёй Дениса Сафронова благодаря финансовой помощи последнего (это правда), то из этого прокурор делает вывод, что изъятые у Дениса средства (известного в Сибири предпринимателя, владельца садово-паркового бизнеса) являются доходом подсудимых, добытым преступным путём в результате инкриминируемых им деяний… (Денис не раз представлял суду бухгалтерию своего предприятия, безошибочно подтверждающую принадлежность этих средств его бизнесу.)
    Тут, уважаемый читатель, я коротко отвлекусь от хода этого заседания и приведу в максимально укороченном виде – для тех, кто не в курсе нашего обвинения, – вменяемую мне абракадабру (моим друзьям вменяется, по сути, то же самое):
    «В период с 1992 по 22.09.2020 Редькин В.В., находясь на территории Красноярского края и иных регионов РФ, с целью извлечения дохода от религиозной деятельности за счёт привлечения денежных средств граждан и их безвозмездного труда, а также из иной личной заинтересованности, выраженной в стремлении подчинить своей власти других людей, путём применения к ним психологического насилия, причинения тяжкого вреда их здоровью, в том числе здоровью малолетних..., осознавая противоправный характер своих действий, предвидя неизбежность наступления общественно опасных последствий своих действий в виде причинения тяжкого вреда здоровью своим адептам…, желая их наступления, создал и руководил совместно с Торопом С.А. и Ведерниковым В.О. Курагинской местной религиозной организацией «Церковь Последнего Завета», деятельность которой сопряжена с насилием над гражданами и иным причинением вреда их здоровью…»
    Достаточно. В полном объёме это необоснованное реальностью сочинение можно при желании найти в интернете. Возвращаюсь к заседанию.
    Когда прокурор почти скороговоркой «обосновала», что денежные средства Дениса Сафронова получены подсудимыми, то есть нами, преступным путём, я шёпотом, наклонившись к Учителю, сказал:
    – Чушь какая-то!
    Прокурор услышала мою оценку её логических сопоставлений и внятно и, как мне показалось, эмоционально произнесла:
    – Чушь или нет – увидим на приговоре!
    Я не воспринял эту фразу как угрозу, я воспринял её как констатацию того факта, что в нашем курируемом сверху деле – прокурор это вовсе не скрывала и не раз ссылалась на это обстоятельство в ходе процесса – итог заранее очерчен теми, кто обременён властью в судебно-правовом пространстве моей родины.
    Что ж, значит, будем претерпевать дальше. Значит, это ещё не кульминация. Но мы же знаем, что белый лотос – символ духовной чистоты – прорисовывает следующий шаг предначертанного пути, когда сделан предыдущий…
    На этом думал завершить описание «путешествия» в каюте карцера и его итогов. Но решил добавить следующий диалог. Это мгновения телефонного общения с моей старшей дочерью, которое состоялось на следующий день после заседания по страже.
    – Пап, вас снова продлили?
    – Да, дочь, продлили.
    – А причина – твой карцер?
    – Карцер, донь, это лишь инструмент решения задачи. А причина – это поставленная кем-то свысока задача. Как-то так.
    – Пап, вы выступали в суде?
    – Нет, не выступали. Адвокаты, как всегда, молодцы – аргументированно и понятно. Но все выступления стороны защиты вряд ли имеют какое-то значение. Процесс направляется прокуратурой. Всё как в прошлый раз на продлении: «руководим общиной из СИЗО», «воздействуем на свидетелей и потерпевших, а они боятся за свою жизнь»… А ещё и оборотные средства бизнеса Дениса к нам привязали. Оказывается, я, Учитель и Володя каким-то необъяснимым образом превратили средства Дениса в свой преступный доход… Поэтому арест на его средства тоже продлили…
    – Пап! Ну бред же какой-то… Издевательство. А где доказательства?
    – Доказательств нет. И в нашем случае, похоже, они не требуются, в нашем процессе нет принятой в правосудии состязательности: обвинение – защита. У нас только государственный обвинитель. Как он решает, как он транслирует – так и происходит… Дочь, давай гармонизируем тему. Ты же теперь кормящая мама. Если будешь переживать за нас – малышка хныкать будет.
    – Папуль, не переживай. Малышка спокойно спит рядом.
    – Она сейчас у груди?
    – Нет, пап. Просто рядом. Я уже спокойна… Папуль, а где у этих людей совесть? Они же люди – значит, и совесть у них есть.
    – Это ты точно подметила – совесть у нас у всех есть. Как далеко и во имя чего мы её прячем?.. Не знаю, дочь, что сказать… Многие участники этого процесса, возможно, искренне верят, что творят правосудие.
    – Пап, ты же знаешь, что это заказ. Это все знают.
    – Насколько человек понимает, в чём и ради чего он участвует, настолько и будет отвечать перед совестью. Если понимает, что судит невиновных, оправдывая себя тем, что выполняет распоряжение руководства или, к примеру, что семью кормить надо, – значит, и карма будет соответствующая. Какова прихоть – таков и спрос.
    – Папа! Эти суды обвиняют вас, невиновных, в насилии… Но на самом деле применяют насилие уже пять лет в отношении вас, а значит – и нас, потому что мы ваши дети и друзья… Разве не так?
    – Роднуль, это лишь подтверждает, что все мы – и ты, и друзья – в большом, очень большом событии участвуем. Его надо отстоять – претерпеть до конца… Сейчас твоё участие в этом – это твоё состояние, твоя дочь, она ведь моя внучка… Будь в настроении, в хорошем состоянии, корми её с молитвой, с красивой природой, напевай ей добрые колыбельные, как я тебе когда-то, окутывай её своим гармоничным состоянием. Переживания пусть летят мимо. Каждому событию – свой час, своё мгновение… Впереди много дел, в которых надо быть добрыми.
    – Пап, я поняла… Не переживай за нас. Мы тут справимся, мы ведь вместе… Очень ждём вас и любим. Тебе тут вся деревня приветы передаёт – у тебя столько друзей! Слышишь: внучка твоя проснулась и что-то тебе напевает?.. Она даже бровь поднимает, как ты, и хмурится, как ты…
    _______________
   
    Послесловие
   
    30 июня, спустя несколько дней после завершения последней части «Путешествия в каюте карцера», нежданно-негаданно в день прений нам вынесли приговор. Точнее сказать – нас оглушили приговором. Это напоминало, как в каком-то старом фильме браконьеры глушат рыбу динамитом…
    На протяжении нашего судебного процесса судья не раз говорила нам: «Всё, что считаете нужным сказать, – выскажете на прениях».
    И вот эти дни настали – наши адвокаты и мы вынесли на процесс добротные, основательные, многочасовые прения стороны защиты. В надежде, что будем наконец-то услышаны.
    Надежды оказались наивными (будьте, как дети) – в апокалиптической реальности никого в зале суда, кроме нас самих и исторической объективности, не интересовало, что будет звучать в прениях. Приговор, как и предупреждала прокурор, был уже готов, сценарий прописан.
    Судье лишь осталось, после почти трёхлетнего судебного процесса, зачем-то (непонятная норма приличия) заглянуть на 20 минут в совещательную комнату, а нам вежливо предложить спуститься в сопровождении караула на те же 20 минут «передохнуть» в бокс, для ожидания возвращения судьи из совещательной комнаты.
    Как сказал один из наших адвокатов, округлив от сильного удивления глаза, такого он никогда не видел за 20 лет практики.
    Когда через 20 минут караул вернул нас за решётку зала суда, судья уже стояла за своим столом вместе с приговором, а журналисты СМИ нашей страны выстроились в ряд так, чтобы можно было снимать и нас, и оглашение приговора. Дело сделано. Отчёт вот-вот будет готов.
    Судья не менее, как показалось, получаса зачитывала решение суда… Нам дали на троих 35 лет, забрали всё имущество, определили запредельную сумму возмещения морального вреда «потерпевшим»…
    Правосудие рубануло сплеча. И по самому себе, пожалуй, тоже. Все надежды на разумность, здравомыслие, справедливость были разрушены одним махом… Очень хотелось сесть или лечь на скамейку где-то на свежем воздухе среди деревьев и отдышаться, но чтоб без журналистов.
    Это уже позже я нашёл оправдание происходящему: нынешняя форма правосудия, как и всё уже ненужное, отслужившее свой срок, находится в активной фазе саморазрушения, а мы, наш процесс и присутствие Учителя внутри структуры – ускорители этого эволюционного движения.
    Когда звучал приговор, прокурор с лёгкой улыбкой удовлетворения от проделанной работы снимала эту расправу на телефон, подыскивая удобный ракурс…
    Мы (Учитель) оказались виноваты, как уже было когда-то, в том, что мы есть. Из нас делают мучеников за веру…
    Что бы вы, друзья, посоветовали патриоту своей страны, когда его же страна пытается лишить дыхания жизни, предъявляя придуманные обвинения, назначая огромный срок, забирая свободу, семью, детей?..
    На следующий день наше СИЗО и вся страна смотрели по центральным ТВ-каналам репортажи о нашей «преступной деятельности».
    Эти сюжеты посмотрели работники СИЗО и арестанты. И дежурный по продолу, и выводящие на прогулку пытались поддержать нас словом, чем-то помочь (вывести на звонок к родным). Кто-то невесело шутил: «Ну и срок вам дали – будто вы четвертовали кого-то, а потом ещё и съели». Кто-то грустно качал головой: мол, заказное шоу, кому-то очень влиятельному вы дорогу перешли…
    Приятели-арестанты прислали под утро поддерживающие малявы. Приведу две из них: от Ирины, организованной, ответственной, всегда готовой помочь, руководителя фирмы, занимающейся недвижимостью в Москве (у неё искренний тюремный роман, пока заочный, с моим сокамерником Костяном); и от Сафара, взрослого интеллигентного человека, обрусевшего азербайджанца, бывшего многолетнего руководителя строительной фирмы, уже осуждённого за то, что не совершал (такое здесь ныне нередко встречается).
    Письмо Ирины:
    «Вадим, приветствую! Как ты? Я очень переживала. Хорошо, что Костя (милый мой) мне писал, как и что у тебя. Не хотела тебя тревожить лишний раз после запроса – понимала, что всё равно всё это тяжело! Сегодня по многим каналам показывали кино про Вас, в виде ЧП. Ты прямо звезда теперь. =) Такой бред несут, слушать не хочется. Лучше бы рассказали, как у нас в России уголовные дела ляпаются и планы выполняются. =)
    Так что, Вадим, давай не будем расстраиваться. Приговор – ещё не окончательное решение, пока апелляшка, кассашка, время пролетит очень быстро. Главное – береги себя и нервы, это самое главное! Всё будет так, как решится на Небесах, ты сам всё знаешь!
    Твоя новая книжка – супер, мне очень понравилась, сейчас девчонки по очереди читают!
    Высыпайся, гулять ходите. Буду ждать новые увлекательные рассказы! С добром и теплом, Ирина».
    Письмо Сафара:
    «Добрый вечер, Вадим! Сегодня утром вас по Рен-ТВ показывали. Я, честно, был в недоумении и охренел от сроков, которые вам дали. Очень несправедливо. Было видно показательное шоу по ящику. Дружище, дорогой, держитесь, не падайте духом. Используйте всё, что можно. И не сдаваться. Вы меня тогда очень сильно поддержали. Увидев ваше позитивное настроение, стало немного легче на душе. Сейчас вы прошли немалый путь уже. Ваше дело – Божье. Дай Бог вам сил и терпения и, самое главное, здоровья. Быстрейшего Освобождения и возвращения к своим семьям. Вас дома ждут друзья. Может, ещё встретимся на апелляции или на ознакомке, очень надеюсь. Сафар».
    Вспомнил вот ещё о чём – для полноты картины. Перед приговором судья предложила нам – это процессуальное правило – выступить с последним словом. Я воспользовался её предложением. Моим последним словом на этом историческом процессе было стихотворение, написанное в СИЗО:
   
    Да, милая. Я знаю, трудно без меня.
    И ритм плывёт в непредсказуемости дней.
    И разрывается от нежности твоя душа
    И слезы ищут выход средь ночей.
   
    Я чувствую и вижу твой магнит.
    Он вкусом жизни привязал меня.
    Он нужен в приключениях моих,
    И нужен, как земле нужна весна.
   
    Но потерпи, любимая. Так нужно всем.
    У Большего свои сплетения в пути.
    Так нужно... Шанс успеть проснуться тем,
    Кто раньше не сумел сказать себе: Живи!
   
    Я рядом. Будто никуда не уезжал.
    Сильнее чувствую тебя, детей, друзей.
    И чувства эти и понятнее и глубже,
    И наполняют силой в веренице дней.
   
    Ты не грусти. Конечно, я хочу домой.
    Конечно, слезы могут тронуть и мои глаза...
    Лишь задержусь на уготованные дни
    Так начертила нам с тобой судьба.
   
    08.07.2025