Островский. Я стал считать себя русским писателем

Моя задача — служить
русскому драматическому искусству.

О с т р о в с к и й

14 -го февраля 1847 года в доме профессора русской словесности Московского университета С. И. Шевырева собралась группа московских литераторов А. С. Хомяков, С. П. Колошин, А. А. Григорьев и других лица. Никому не известный 23-х летний чиновник Коммерческого суда Александр Островский прочитал собравшимся первую пьесу: «Картина семейного счастья».

Когда он по приглашению хозяина дома сел за стол, положил перед собою тетрадь и приготовился читать, то испытал невольное смущение перед этим собранием именитых и неизвестных гостей, прекративших разговоры между собою и внимательно смотревших на него в ожидании начала чтения;               

«Марья Антиповна (шьет и поет вполголоса).

Чёрный цвет, мрачный цвет,
Ты мне мил завсегда.

(Задумывается и оставляет работу.) Вот уж и лето проходит, и сентябрь на дворе, а ты сиди в четырех стенах, как монашенка какая-нибудь, и к окошку не подходи. Куда как антиресно! (Молчание.) Что ж, пожалуй, не пускайте! запирайте на замок! тиранствуйте! А мы с сестрицей отпросимся ко всенощной в монастырь, разоденемся, а сами в парк отличимся либо в Сокольники. Надо как-нибудь на хитрости подыматься. (Работает. Молчание.) Что ж это нынче Василий Гаврилыч ни разу мимо не прошёл?.. (Смотрит в окно.) Сестрица! сестрица! офицер идет!.. поскорей, сестрица!.. с белым пером!»

«Островский читал, выделяя негромким голосом оттенки, особенности речи действующих лиц, и вот постепенно завязался, все более оживляясь, расцвечиваясь колоритными словами, разговор, в который каждое лицо вносило свои краски, свои интонации» (Лобанов М. П., Александр Островский. ЖЗЛ; 1989). 
 
После того, как молодой человек окончил чтение, хозяин дома подошел к нему, взял за руку и с чувством восторга, сказал: «Поздравляю вас, господа, с новым светилом в отечественной литературе».

Это была первая законченная пьеса молодого драматурга,  напечатанная в газете «Московский городской листок» (14-го и 15 -го марта 1847 года). Пьеса произвела большое  впечатление,  автор услышал много лестных слов.

Этот день Островский считал началом своей литературной карьеры и всегда вспоминал о нём с волнением. «Самый памятный для меня день в моей жизни — 14 февраля 1847 года. С этого дня я стал считать себя русским писателем и уже без сомнений и колебаний поверил в своё призвание». Эту запись  Островский оставил в альбоме М. И. Семевского, редактора журнала «Русская старина».

Один из замечательнейших критиков русской литературы Н. А. Добролюбов отметил, что это первое по времени произведение Островского, в котором уже угадывается стиль будущего классика русской драматургии. 

По напечатании пьеса была послана Островским в драматическую цензуру при Третьем отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Цензор М. Гедеонов дал отрицательный отзыв о пьесе: «Судя по этим сценам,;—;отмечал он,;—;московские купцы обманывают и пьют, а купчихи тайком гуляют от мужей». На основании этого отзыва 28-го августа 1847 года пьеса была запрещена к постановке.

В 1854 году артист Александрийского театра Ф.А.Бурдин взялся хлопотать о разрешении на постановку пьесы Островского и вновь представил её в драматическую цензуру. «Пьеса нравоучительная, — писал цензор А. Гедерштерн, — но прилично ли выводить на сцену с таким цинизмом плутовство русского купечества, которое передается, как правило, от отца к сыну и для которого нет ничего святого?» И 23-го февраля 1855 года пьеса ещё раз была запрещена к постановке.

Следует заметить, что Бурдин всё же добился разрешения этой пьесы для своего бенефиса. 26-го сентября 1855 года «Картина семейного счастья» была допущена к постановке, но с некоторыми цензурными изъятиями. А уже 3-го октября была поставлена на сцене Александрийского театра в Петербурге. В Москве на сцене Малого театра она была представлена 18-го января 1856 года.

В том же 1856 году Островский решил изменить заглавие пьесы на «Семейную картину», внёс также ряд поправок и вторично напечатал её в  журнале «Современник».

А самым ранним из дошедших до нас литературных опытов Островского был юмористический очерк  «Сказание о том, как квартальный надзиратель пустился в пляс, или от великого до смешного один шаг», — созданный в манере реалистической школы 15-го декабря 1843 года.

Фрагмент очерка:

«В одном из грязных переулков, которых так много между Мясницкой и Сретенкой, есть домик очень непривлекательной наружности; три маленькие окошечка смиренно смотрят на улицу, а дощатая кровля во многих местах поросла мохом. Рядом с домом будка с белыми колоннами. Этот домик, со множеством прочих близ стоящих, принадлежит одной почтенной персоне, которая была чуть ли не у крепостных дел где-то секретарем, но по причине слабости здоровья и трясения рук вышла в отставку; вот, чтобы иметь всегда хлеб насущный, и скупила весь квартал, а пустопорожние места застроила новыми лачужками и отдает внаймы по уголкам. Так вот в описанном-то домике живут два рода жильцов: во-первых, квартальный надзиратель Ерофеев с женой и, во-вторых, Зверобоев, чиновник. <...>
Первую, лучшую половину (два окошка на улицу) занимал квартальный. Его нечего описывать, он не имел ничего особенного, был обыкновенный квартальный надзиратель, форменный, поседевший и растолстевший на службе царю и отечеству. <...>
Другую, худшую половину (одно окошко на улицу и притом верхнее стекло открывается в виде форточки) занимает Иван Иванович Зверобоев. Он ходит в серых брюках, в белом пикетовом жилете летом, а зимой в форменном и во фраке с светлыми пуговицами. Шляпа у него прежде была горохового цвету, а теперь, говорят, купил черную,;—;все это может быть. Служит он хорошо, забыл только в каком месте, кажется в сиротском суде, имеет знак беспорочной службы и уж чуть-чуть не титулярный. От роду ему лет сорок, росту небольшого, немножко рябоват. Лицо цвету светло-коричневого с красными крапинками, волосы заметно редеют, особенно на висках и на маковке; впрочем, он хочет казаться молодым человеком. Он имеет претензию на ум и с особенною важностью и смелостью повторяет суждения, вычитанные из журналов, об наших писателях. Особенно он пленяется Пушкиным,;—;он купил у Сухаревой башни один том сочинений Пушкина, который и лежит у него всегда на столе».
 
В сюжетном отношении очерк был вполне закончен. Однако Островский не стал его печатать и лишь использовал частично при работе над следующим своим произведением — «Записки замоскворецкого жителя», опубликованным в — 1847 году в «Московском городском листке» (№№ 119, 120, 121). В первой редакции очерк навивался «Две биографии».

Фрагмент очерка:

«Милостивые государи и государыни! Спешу поделиться с вами моим открытием. 1847 года, апреля 1 дня, я нашел рукопись. Рукопись эта проливает свет на страну, никому до сего времени в подробности неизвестную и никем еще из путешественников неописанную. До сих пор известно было только положение и имя этой страны; что же касается до обитателей ея, то есть образ жизни их, язык, нравы, обычаи, степень образованности,;—;все это было покрыто мраком неизвестности.
Страна эта, по официальным известиям, лежит прямо против Кремля, по ту сторону Москвы-реки, отчего, вероятно, и называется Замоскворечье. Впрочем, о производстве этого слова ученые еще спорят. Некоторые производят Замоскворечье от скворца; они основывают свое производство на известной привязанности обитателей предместьев к этой птице. Привязанность эта выражается тем, что для скворцов делают особого рода гнезда, называемые скворечниками. Их вот как делают: сколотят из досок ящичек, совсем закрытый, только с дырочкой такой величины, чтобы могла пролезть в нее птица, потом привяжут к шесту и поставят в саду либо в огороде. Которое из этих словопроизводств справедливее, утвердительно сказать не могу. Полагаю так, что скворечник и Москва-река равно могли послужить поводом к наименованию этой страны Замоскворечьем, и принимать что-нибудь одно;—;значит впасть в односторонность.
Итак, имя и положение этой стороны нам были известны; все же остальное, как я сказал, покрыто было непроницаемой завесой».

Очерк этот вызвал большой интерес у читателей. О нем упоминает И. С. Тургенев в повести «Дневник лишнего человека»: «Да, поневоле скажешь с одним русским философом: "Как знать, чего не знаешь". Эта фраза напоминает известное место из "Записок замоскворецкого жителя": «Такая уж у него [у будочника] была и поговорка: "А как его знать, чего не знаешь?" Право, словно философ какой, стоит на одном, что ничего не знает и знать ему нельзя».

Детство Островского, как известно, прошло в  Замоскворечье — в этом «тихом, уютном и, как говорили, самом благочестивом уголке Москвы, где на каждом шагу церковь, в палисадниках сирень, а из домов пахнет какими-нибудь кулебяками». Населяли Замоскворечье, в то далекое время,  преимущественно мещане, купцы, мелкое чиновничество, духовенство, словом, будущие герои  его пьес. Поэтому ещё с детства  ему знакомы были и нравы этой среды, и язык, которым здесь говорили.

В 1840 году по настоянию отца Островский поступил на юридический факультет Московского университета, где товарищами его были К. Д. Ушинский, Я. П. Полонский,  кн. В. А. Черкасский.  Однако из-за столкновения с одним из профессоров ( Островский не сдал экзамен по римскому праву) весной 1843 года он оставил учёбу  и поступил на службу в канцелярию Совестного суда с жалованием шесть рублей в месяц.

А в 1845 году Островский перешёл на службу в Коммерческий суд, находившийся недалеко от университета, на Моховой улице. Именно на службе, каждый день подмечая внешность, черты характера и повадки истцов и ответчиков, десятками проходивших перед его глазами, Островский накопил солидный материал для своих будущих пьес.