Зап-ки сл-ля. Кн. 3 Горький хлеб сл-ля. Волгоград

Горький хлеб следователя
Он был обычным котом, лежал на печи и ел сметану. Но армия добралась и до него. Теперь он «Кот в сапогах».
(вместо эпиграфа)
Часть 1. Волгоград
Моя служба в военной прокуратуре в качестве военного следователя военной прокуратуры гарнизона началась в военной прокуратуре Волгоградского гарнизона. Тогда следственный аппарат не был отделён от прокурора.
Волгоградский период – самый короткий в моей службе. Всего около полугода. Однако значимость его большая. Это – начало всех начал. Начало военной службы. Начало профессиональной деятельности. В значительной степени это - начало становления меня как личности, осознание важности порученной тебе работы и ответственности за справедливое решение по каждому уголовному делу.
Как доктор, попавший после обучения в суровую реальность, где ему впервые приходится по-настоящему оперировать людей, внезапно осознаёт, что он не просто играет в доктора, а несёт ответственность за жизни людей, так и я сразу же осознал, что именно я от имени государства буду осуществлять правосудие: изобличать преступника и восстанавливать справедливость.
Это была проверка на прочность. В армию, сразу офицером, пришёл человек, армии не знавший. Сразу пришлось принимать к производству уголовные дела, не имея каких-либо навыков. И ознакомительная, и производственная практика во время учёбы в университете были формальными. Ни одного уголовного дела (даже в группе) нами расследовано не было. А здесь никаких скидок на неопытность не делалось. В первую же неделю я имел в производстве семь уголовных дел. Сроки расследования прокурором определялись минимальные. Начальство требовало, чтобы виновному выносился приговор в месячный срок после совершённого преступления. Работать приходилось без выходных и без какого-то нормирования рабочего дня, порой, чуть ли не до полуночи.
Выдержал я всё. Более того, в первые же месяцы своей службы был признан руководством прокуратуры округа лучшим молодым следователем Северо-Кавказского военного округа. С хорошим качеством и оперативно я расследовал по четыре дела в месяц, что было довольно много с учётом «географии» работы (под нами была вся Волгоградская область и часть Калмыкии).

Но ехать служить я должен был в Средне-Азиатский военный округ. В военную прокуратуру с нашего курса были призваны десять человек. Три человека распределили в ВП САВО (я, Саша Бабич и Витя Магин). Три человека – в ВП ДВО (Коля Кугатов, Петя Юкиш и Женя Мезенцев). Два – на ТОФ (Василий Афанасьев и Женя Калюжный) и два человека оставались в СКВО (Сергей Голубев и Толя Завода, одного назначили в Ростов, другого - в Краснодар).
Назначение в конкретные прокуратуры гарнизонов нам, направляемым в САВО, обещали выдать в прокуратуре округа в Алма-Ате. Туда мы должны были прибыть 1 августа 1974 года. Я заблаговременно взял билет на самолёт, а перед вылетом зашёл на свою старую квартиру, где жил до получения общежития, к Клавдии Герасимовне Кривоносовой (я оставлял ей вещи, которые планировал взять с собой к месту службы). Там-то на меня и был ВП СКВО поставлен «капкан».
Оказывается, пока мы в июле отдыхали, ВП СКВО «дали» три новых штатных единицы следователей. И прокурор округа полковник юстиции Кузнецов Ростислав Александрович договорился с ГВП, что возьмёт на эти должности «своих» людей, ранее планировавшихся в САВО. Кузнецов придерживался убеждения, что кадры, пусть «вшивые», но должны быть свои. Мы, дескать, знаем их достоинства и недостатки, мы их подбирали – нам с ними будет лучше и легче работать.
В ВП СКВО обоснованно предположили, что я могу заглянуть перед отлётом в Алма-Ату на свою «старую» квартиру и передали через её хозяйку просьбу зайти в ВП СКВО. Там я и узнал о своём новом назначении. Я был первый, кого удалось «отловить». Витю Магина, вообще, пришлось возвращать уже из Алма-Аты. Так вот, мне как первому прибывшему, предложили выбирать место службы: Волгоград, Махачкала и Орджоникидзе (ныне Владикавказ).
Выбирал я по принципу «где ещё не был».
Орджоникидзе, хоть «глазком», видел во время прохождения военных сборов после четвёртого курса.
Оставались Махачкала и Волгоград. И там, и там хотелось побывать.
Дагестан был чем-то таинственным из длительной Кавказской войны с Шамилём.
А Волгоград… это был Волгоград! Город-герой, где решилась судьба второй мировой войны. Город, окружённый ореолом славы. Я его потом исхожу, чуть ли не весь. Волга здесь стала последним рубежом Великой Отечественной войны, а точнее узенькая полоска – всего-то метров 150-200 земли по её правому берегу. Там сейчас установлены на постаментах танковые башни, по которым можно проследить, где была линия нашей обороны.
«Перевесил» Волгоград Махачкалу. Тут ещё сказалось и то, что южнее Волгограда начинался Волго-донской канал, в строительстве которого принимал участие и мой папа. И эта стройка была окрашена романтикой. В другом конце (донском) канала я уже был (Волгодонск). Теперь хотелось побывать в его начале. Короче, я попросился в Волгоград, и был туда назначен.
В прокуратуру гарнизона я прибыл с гитарой, весёлый, полный положительных эмоций и готовый к трудовым подвигам. Поместили меня в кОрпусной (в Волгограде размещался штаб армейского корпуса и одна из его дивизий, другая была в Урюпинске) гостинице прямо над прокуратурой. Удобно, но очень дорого.

Моё письмо домой от 07.08.1974 г. (г. Волгоград, ул. Рабоче-Крестьянская, дом 3):
«Здравствуйте, мама, Лара, папа, Сергей, Вова.
Я вместо Алма-Аты направлен в Волгоград. Живу в гостинице. ПлачУ, как дачник, 1 рубль в сутки, хотя комната обычная, и в ней живут ещё 2 человека. Правда, в одном здании с прокуратурой. Адрес прокуратуры я вам написал. Но по нему лучше не писать. Может, переведут в другое место, тогда вышлю адрес. Писать некогда, да и не хочется – устал уже за сегодня. У меня всё в порядке. До свидания»

Через несколько дней меня переведут в офицерское общежитие в районе Качинского ВВАУЛ (Волгоград, авиагородок, гостиница № 1). Далеко, на работу ехать трамваем. От общежития открывался прекрасный вид на главный монумент на Мамаевом кургане (Родина-Мать). И днём (в немногие выходные), и ночью (в подсветке) любовался им. Однажды даже по степи часа два шёл к нему пешком. Всё было интересовало. Всё исходил.
Здесь тоже комната была рассчитана на трёх человек, но значительно меньше была плата. А, кроме того, была бытовая комната (где можно было гладить, подшивать воротнички и т.п., комната для хранения вещей (чемоданы, неиспользуемые шинели и т.п.), комната для отдыха с телевизором и подшивками газет. Она только называлась гостиницей, на самом деле была офицерским общежитием.
Со мной в комнате проживал кадровый лейтенант-артиллерист Георгий, фамилии уже не помню (в праздничные дни его батарея производила салют с подгоняемой к центральной набережной баржи) и двухгодичник-связист Вано Петросян.
Если Жора был человеком спокойным, то Вано… Однажды он учудил такое! Было уже довольно поздно. Я, верный правилу перед сном прочесть хотя бы немного из художественной литературы, читал что-то в постели. Соседей не было. Уже собирался выключать свет и ложиться спать, как ворвался Петросян:
- Так, всё! Ты спишь или делаешь вид, что спишь! Главное, чтобы молчал.
С этими словами он отобрал у меня книгу, положил её на тумбочку, выключил свет, ринулся к окну и стал открывать его.
- Оксана! Давай лезь сюда! – Позвал он. И тут же в окне появилась фигура женщины. Выскочить из комнаты я не успел.
- Так! Этого нет (Петросян указал на кровать Жоры), а этот спит (указал он на мою кровать), так что ты постарайся не шуметь. Ложись на мою постель.
- Ага! И вы лягайтэ! На свободну койку.
- Да, я с тобой лягу.
- Нахиба (то есть зачем – моё пояснение,А.З.)?! Есть же дэ!
Дама стала раздеваться.
- Трусы тоже снимай! – Потребовал Петросян.
- Нахиба?!
Я понял, что Петросян «снял» хохлушку где-то на вокзале, предложив ночлег. Но как-то не видно было, чтобы он оговорил с ней «условия» предоставления ночлега. Он улёгся с ней, и видимо дал волю рукам. Последовала просьба:
- Та давайтэ ж отдыхать! Вже поздно.
Петросян стал применять силу, и та стала орать:
- Нэ трожьте мэнэ!
Прибежала администратор гостиницы и стала кричать:
- Петросян, ты опять за старое! Сейчас же прекрати и выдвори женщину из комнаты.
Петросян молчал, его дома тоже примолкла. Но администратор не унималась:
- Петросян! Если ты сейчас же не выполнишь моё распоряжение, и я в этом не убежусь, завтра сообщу твоему командиру, и тебя выселят из общежития.
- Вот, сука настырная попалась! – выругался Вано. И, обращаясь уже к своей спутнице, добавил с укором: - Ну, что? Дооралась?! Будешь теперь на вокзале спать! Чеши на улицу.
Та покорно оделась, и тем же путём (через окно) оставила комнату. Вано полез за ней следом. Через несколько минут появился в комнате уже через дверь, сопровождаемый дежурным администратором. Та вошла в комнату, включила свет (я изобразил спавшего), убедилась, что посторонних в комнате нет, и что окно закрыто, ещё раз предупредила Петросяна о «недопустимости подобного поведения» и ушла. Тут уж я мог высказать Петросяну, всё, что о нём думаю.
- Да, ладно тебе! Не заводись! Ну, дура попалась!

Э-эх, бессовестные, совсем стыд потеряли!- Бормотал прапорщик Рогов, заглядывая в окошко женского отделения бани.
Короче, весело мы жили в общежитии. Дамы вокруг него вились постоянно. Разные. Порой и порядочные, желающие познакомиться с офицером для серьёзных отношений.
Солдат-азиат  – командиру взвода:
- Товарищ лейтенант, к тебе девушка на КПП пришла!
- Не к тебе, а к Вам!
- К тебе, к тебе. К нам она вчера приходила.
Я вызывал симпатии у противоположного пола. Пытались знакомиться и со мной. Много таких было. Но ни одна всерьёз (до Зины Захаровой) «не зацепила». То есть я не видел в них души, видел только внешность (тело). Одна из них так и сказала мне: «Разбаловали Вас, Анатолий, девушки!»
Да, времени тогда я не чувствовал. Казалось, что жизнь только начинается, и всё самое интересное ещё впереди.

Работой меня загрузили сразу и «по полной». И режим задали соответствующий.
Мои первые письма со службы домой были короткие-короткие.
Вот что писал я домой на первой же неделе после прибытия к месту службы (11.09.1974 г.):
«Здравствуйте, Лариса, папа! Некогда писать… Извините уж. Раньше семи никогда ещё не уходил с работы. А то до восьми-десяти. Так что не обижайтесь. Всё остальное в порядке. Лариска напиши маме, что всё в порядке. Вряд ли я сам скоро напишу. Выспаться даже не могу…»

А вот три с лишним месяца спустя (17.11.74 г.):
«Здравствуйте мама, Лара, папа… Я ещё в сентябре написал письмо, и до сих пор жду ответа. И уверен, вы ждёте от меня. А у меня нет времени… В университете было мало времени, а теперь вообще. Я там успевал хоть по книжным магазинам изредка ходить, да газеты читать, ходить в кино. Здесь я газеты уже давно не читал. Не помню, когда был в кино и в магазинах тоже. Я обещал Сане купить гитару. Пусть меня простит. Я до сих пор не был в магазине. Работы у нас много. Я работаю три с половиной месяца. Из них в общей сложности месяц я работал без выходных, ездил по требованию прокурора в командировки, а в понедельник всё также на работу. Все ноябрьские праздники я был дежурным. Правда, прокурор «в отместку» за это обещает на какой-нибудь праздник на пару дней отпустить меня домой. Дай-то бог! Уходим мы с работы в 8-10 часов вечера. Иной раз даже позже. В этот четверг я, например, ушёл с работы без 20 минут двенадцать. Так что не особо ждите от меня писем, пишите сами. Жду. До свидания»

Поддержки от близких не было. Только папа безоговорочно одобрял мой выбор служить в армии.
Руководство прокуратуры и не думало подбирать мне, хотя бы на первых порах, работу попроще. Никакого наставника мне также никто не назначил. А ведь я многого не знал!
Но и это не всё. Около месяца я работал в своей (гражданской) одежде. Меня не могли «переодеть», уж не помню, почему.

 
На фотографиях я в сшитом мне мундире 04.09.1974 г. Маленькие фотографии на различные удостоверения примерно того же времени.
С одним из первых дней появления меня в прокуратуре в военной форме связано такое неприятное воспоминание. У моста через реку Царица вышел из трамвая. Мне предстояло пересечь мост, а сразу за ним и прокуратура. Я, как новая копейка, шёл по тротуару моста. На меня посматривали встречные девушки и женщины. До этого прошёл сильный дождь, на полотне дороги было много воды, и водители автомобилей старались ехать подальше от края, чтобы не забрызгать пешеходов. И вдруг какой-то нехороший человек на большой скорости пронёсся мимо меня прямо по краю, обдав водой с ног до фуражки. Таким я и пришёл в прокуратуру. Женщины в канцелярии качали головой и сетовали: «Это ж каким надо быть негодяем, чтобы такую подлость совершить!»

Так (с маленьких позолоченных звёздочек на погонах) начиналась моя «звёздная» история. Сейчас это - мир моих воспоминаний.
В первые же после прибытия меня в Волгоград выходные дни (субботу и воскресенье) я вовсю принялся знакомиться с городом. Погода стояла чудесная. Парень из общежития – командир мотострелкового взвода и мой коллега, тоже следователь, Сергей Дмитриев предложили съездить на пляж на противоположную сторону Волги. Ой, как понравилось! Но этот выезд на «пляж» оказался единственным. Утром в понедельник меня вызвал к себе военный прокурор гарнизона подполковник юстиции Маслов:
- Почему Вас не было на службе в субботу?!
- Так выходной же день!
- У Вас что, работы мало?! Вам добавить?
- Товарищ подполковник, но это мой законный день отдыха!
- Запомните: Вы на службе!
- А как же Закон, за соблюдением которого мы (военная прокуратура) должны надзирать?!
- Идите, работайте!
Так на очень наглядном примере я понял, что в слове «Военный прокурор» главным словом (подлежащим) является слово «Военный». Слово «прокурор» - прилагательное. Оно уточняет, какой именно «военный» имеется в виду.
Причём, как оказалось впоследствии, сам Маслов великим тружеником не был. Как говорит армейская мудрость, «рождённые ползать могут полётами руководить».
Пытался найти понимание у заместителя военного прокурора (наш куратор по следствию) подполковника Коновалова Михаила Степановича, но тот меня не поддержал.
Так началось познание мной армейской действительности и её незыблемых истин (или правил):
- С вами интересно разговаривать, когда вы молчите.
- Не хотите жить как люди, будете жить по уставу.
- Товарищ солдат, встаньте в строй, и все вопросы сразу отпадут!
- У вас, товарищ ефрейтор, неуставное выражение лица.
- Начальник штаба должен знать обстановку на любой момент, а командир в любой момент должен знать, где находится начальник штаба.
- Подчинённый пред лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство! (Указ Петра Первого от 9 декабря 1708 года)

Человеку свойственно романтизировать и всячески приукрашивать то, что связывает его с далёкой юностью, счастливыми временами, когда все трудности переживаются легче, ты окружён любящими людьми, а впереди вся жизнь и существует иллюзия выбора тобой собственной судьбы. Не оттолкнули меня очевидные глупости армейской жизни. Наоборот, психологическое ощущение принадлежности к единому целому, именуемому армией, только поднимало меня в собственных глазах.
А «коллектив» был, и вправду, героический. И в мирное время здесь решались задачи боевые. Всё было всерьёз.
Например:
Ещё с петровских времён для штурманов флота Российского, посадившего корабль на мель, существовало только два наказания – каторга или смертная казнь.
Ныне, хоть и не столь суровы времена, у штурманов в ходу всё ещё остаётся «чёрный» юмор: «Корабль к стенке – штурман на берег, корабль на берег – штурмана к стенке…»
И этим о профессии штурмана сказано всё.

Я всё больше ощущал свою нужность и важность для людей в погонах. От меня очень многое зависело, в частности, справедливое решение по каждому происшествию, расследовать которое мне поручалось.
У меня стабильно выходило четыре законченных дела в месяц. Причём, там, где была судебная перспектива, дела шли в суд. Вхолостую я уже тогда не работал. «Чепухой» мы не занимались. Это в массовых изданиях преподносилась наша работа так, что мы занимаемся расследованием «самовольных отлучек». Дескать, преступности у нас в армии нет. Куда там! В армии творилось такое! И мы (военная прокуратура) были нужны.

- Мой сын ничего не пишет из армии, и я не нахожу себе места.
- А мой – пишет про всё. И я поэтому не нахожу себе места тоже.

Писатель Константин Симонов своего главного героя эпопеи «Живые и мёртвые» сделал военным корреспондентом. Это чтобы можно было показать как можно больше различных мест и ситуаций. Он и сам и на подводной лодке плавал к берегам Румынии, и на надводных кораблях в Баренцево море выходил. Короче, максимально расширял свой «кругозор» (или обзор увиденного).
Моя профессия тоже позволяла, и побывать во многих местах (территориально и по воинской «работе»: у мотострелков, связистов, танкистов, строителей, лётчиков и т.д.), и вникнуть в судьбы разных людей в критические моменты их жизни. Это меня развивало, расширяло мой кругозор, заставляло работать над собой.
Я был очень благодарен за это своей профессии и её недостатки (ненормированный рабочий день, частые командировки) трактовал как достоинства. Сколько увидел новых мест, новых людей, узнал секреты самых разных профессий! Лучше узнал психологию людей. В том числе и негатив.

Вспоминается дело о самостреле (по факту смерти рядового Гизовского В.С.) во время ночных стрельб. Для проведения посмертной судебно-психиатрической экспертизы необходимо было собрать материалы по месту жительства родителей Гизовского. Туда был направлен дознаватель в/ч 89585 майор Козёл. В части, где служил самоубийца, средств на командировки не было. Прокурор разрешил его направить по нашему командировочному предписанию. Но и у нас были проблемы с этой статьёй расходов. Средств по ней всегда не хватало. Много мы ездили. По возвращению Козла из командировки, денег в кассе не было. Я предложил ему оставить документы и доверенность на получение денег по ним мне, а как только деньги поступят, я их получу и перешлю ему. Долго денег по этой статье расходов не было, но как только они появились, я тут же их получил, выслал дознавателю в его Урюпинск и написал ему тёплое письмо (благодарил за работу, объяснял ситуацию с деньгами и извинялся за финансиста). А на следующий день меня наши женщины из канцелярии попросили зайти к ним. Заведующая секретным делопроизводством (так и не понял, почему она) стала спрашивать, как я распорядился деньгами майора Козла.
- Да, как распорядился?! - Получил и отправил ему!
- Когда?
- Вчера.
- А почему только вчера?
- Да, потому, что только вчера нашему начфину пришёл новый лимит на командировочные расходы. Я написал обо всём этом дознавателю, всё объяснил, поблагодарил за работу.
- У Вас какие-то документы об этом остались?
- Какие? О том, что деньги отправил? Конечно!
- Сохраните их. На Вас пришло грязное письмо (иного не скажешь), в котором Ваш дознаватель обвинил Вас в присвоении денег по его командировке.
Меня как будто неожиданно ударили по голове. Ведь ему ничего не стоило, прежде чем писать пасквиль с предположениями (или утверждениями), позвонить мне и выяснить, что с его деньгами! Да и сумма была не такая уж и большая, чтобы так грязно думать о человеке! Это ж совсем крысятничество! Я не давал повода так думать о себе.
Ожидал, что придёт письмо с извинениями. Ну, так должно быть у порядочных людей! – Не пришло.

Моё первое направленное в суд дело – дело рядового железнодорожных войск Алифанова. Тоже расширило мой кругозор. И в области психологии, в том числе. Дело простейшее. Солдат ушёл в самоволку, напился, залез в женское общежитие и украл какие-то личные вещи. Полагал, что наказание будет небольшим (в пределах двух лет), его заменят дисциплинарным батальоном, который судимостью не считался. Ну, придёт солдат домой попозже. Короче, не стал парню вредить, не арестовал его, а оставил под наблюдением командования части. Те же посчитали меня «лопухом» (я ведь тогда ещё бегал в своей гражданской одежде) и отправили Алифанова вместе со следовавшими на строительство БАМа подразделениями на Дальний Восток. Михаил Степанович Коновалов помог мне вернуть Алифанова к месту ведения следствия. Пришлось его снимать «с маршрута» и «поднимать», как вышестоящее командование железнодорожных войск, так и железнодорожные комендатуры по маршруту следования эшелонов части.
А урок такой: у войскового командования (как у кавказцев или у урок в зоне) в чести только сила. С ними нельзя допускать никакого либеральничания – на шею сядут!

О Михаиле Степановиче Коновалове. Он, по существу, «держал» прокуратуру. К нему всегда стояла толпа и следователей, и прокурорских работников за советом, за корректировкой написанного документа. Не к Маслову бежали, а к нему. Когда, случалось, он был свободен, сам заходил в кабинет и спрашивал:
- Ну, кто ко мне? У меня полчаса свободных.
Офицеры тут же срывались со своих мест занимать очередь.

Следующее дело в моём расширении знаний в области психологии человека - дело преподавателя какой-то военной школы в городе Волжский майора Горелова В.Г. Он на своём мотоцикле сбил человека и скрылся с места происшествия. Это и для «рядового» человека постыдно, а дня офицера (старшего офицера!), преподавателя – вообще позор! Это-то меня больше всего интересовало: «Как Вы могли?!» Потом-то меня всё в меньшей и меньшей степени удивляли позорные действия офицеров (и в особенности, старших офицеров и генералов). Юношеский романтизм рассеивался в свете будней. Понимал, что часто как раз там (сверху) и начинает гнить «рыба». Ну, и в подтверждение этой мысли: Главный военный прокурор не дал нам согласия на привлечения офицера к уголовной ответственности. По существующему в то время порядку (был секретный Указ Президиума Верховного Совета СССР), на привлечение к ответственности военнослужащего за совершение воинского преступления мы должны были получить согласие его командования (до Министра обороны, включительно), а за общеуголовное преступление – военного прокурора (до Главного военного прокурора, включительно). Мне часто придётся по этому вопросу «бодаться» с высоким командованием и политорганами. Да, и со своими прокурорами тоже.

О психологии дезертира мне поведал военный строитель-рядовой в/ч 01460 Ермаков Михаил Иванович. Он проходил службу в городе Сальске. В июле 1970 года сбежал из части и уехал в Грузию. Четыре года прожил в горах Сванетии. Там наплёл о гибели родителей, и что потерял все документы. Жил неплохо, его называли там «Миха - русский друг сванов». Хорошо зарабатывал, только некуда было эти деньги деть. Мог так просто «поставить» друзьям бочку пива. Выслать ведь матери не мог. Понимал, что сам себя тем самым и раскроет. И жениться мог на любой девушке, но нужны были документы. Грузины готовы были помочь в их восстановлении, но он-то понимал, что это прямой путь в тюрьму. Он ведь скрывался там, где никто не догадывался его искать. Несколько раз порывался «спуститься с гор» к морю, но в каждом милиционере видел «приехавшего за ним». Отдыха не получалось. Томила тоска по дому. Наконец, решил: лучше отсижу положенное, зато потом буду спокойно жить. Приехал домой в Старополтавский район Волгоградской области. Ночь проговорил с матерью, а утром явился с повинной в сельский совет.
Никаких трудностей при расследовании он мне не создавал. Добросовестно отвечал на все вопросы, не пытался торговаться. Я сам в обвинительном заключении определил его явку с повинной и чистосердечное раскаяние в качестве смягчающих его ответственность обстоятельств. Он и получил не семь лет, как допускала статья, а шесть.

Военные строители давали не менее трети всех преступлений и происшествий. Их было много (строительных отрядов разного рода министерств), и призывали туда, кого походя: и ранее судимых, и больных (физически и психически), и просто слабоумных (олигофренов). Лишь бы план по призыву выполнить. Они пьянствовали, обворовывали местное население. В частях процветал мордобой.
Очень много было солдат из Казахстана и Средней Азии, Кавказа и Закавказья, из других «окраинных регионов». Они плохо знали русский язык или вообще не знали. К сожалению, и командный состав туда подбирали по остаточному принципу. Особенно прапорщиков.
Оружие стройбатовцам не давали. И без того много происшествий было.

В американской армии сержант рассказывает своему отделению:
- У русских есть такие войска, ВДВ называются. Там на одного ихнего двоих наших нужно! Но это ещё ничего. Есть у них морская пехота, там на одного ихнего троих наших нужно! Но самое страшное – у них есть войска, стройбат называются. Так те – вообще звери. Им даже оружие не дают!

- Мужики, меня в армию забирают.
- Как же так, у тебя же энурез и плоскостопие?
- Мне сказали: «За немцев будешь».

Старшина спрашивает молодого солдата:
- Почему поздно в армию призвались?
- Хорош военком – земляк был. Баранов у родителей брал, меня не брал. Потом вместо него другой пришёл – плохой. Баранов не брал, меня взял.
- Лучше бы и он баранов брал… - Вздохнул прапорщик.

Одна старушка жалуется другой:
- У меня на огороде всю клубнику вытоптали.
- Солдаты, наверное.
- Да нет, следы вроде человеческие.

Руководитель спрашивает слушателя – представителя южной национальности:
- Скажите, сколько лет длилась тридцатилетняя война?
- Нэ помню.
- Тогда скажите, сколько лет одиннадцатилетнему мальчику?
- Одынацать.
- Поняли подсказку? Хорошо. Тогда сколько же всё-таки длилась тридцатилетняя война?
- Одынацать.

Дежурный по роте докладывает:
- Товарищ капитан, во время дежурства в роте происшествий не случилось. Дежурный по роте сержант Сидоров.
- Ты же не Сидоров, а Мамедов!
- В уставе написано – «Сидоров».

Прапорщик проходит медкомиссию. Окулист ему:
- Закройте левый глаз. Какая буква?
Прапорщик молчит.
- Закройте правый глаз. Какая буква?
Прапорщик молчит.
- Вы что, совсем ничего не видите?
- Нет, вижу отлично – просто забыл, как они называются.

В столовой:
- Кто дежурный?
- Я, товарищ полковник!
- Почему не кладёте лавровый лист в суп?
- Не жрут, товарищ полковник.

Командир даёт команду солдатам: «Так! Копать здесь и здесь! А я пока схожу узнаю, где надо!

- Если вы такие глупые, то носите с собой устав, как это я делаю.

- Если будем долго строиться, то строиться будем долго.

- Прекратите концерт – вы не чучело.

- И в голове должны быть мышцы.

- Эй, вон вы, трое, в углу. Оба встаньте!

- Или прекратите курить, или одно из двух.

- Сапоги не зубы. Их каждый день нужно числить!

- У вас что - языка нет постучаться.

- Дневальный! У вас здесь столько мусора, что даже в голове не укладывается.

- Если у вас не хватает мозгов запомнить, то берите блокнот и записывайте, как это я всегда делаю.

- Возле казарм всё должно быть шаром покати.

- В подразделениях накурено – зайти негде.

- Выделить на работу девять человек и одного сержанта.

Из совершённых военными строителями преступлений запомнилось дело о злостном хулиганстве военного строителя 1806 ОСТБ Фёдорова Александра Николаевича (ч. 2 ст. 206 УК РСФСР) и его сослуживца Балхаева. Запомнилось тем, что я впервые допросил малолетнего ребёнка (2 годика). Михаил Степанович Коновалов поднял меня на смех, а протокол допроса предложил уничтожить.
Этот Фёдоров со своим товарищем Балхаевым ушёл в самовольную отлучку в город Волжский. Выпили, показалось мало. На другую бутылку стали клянчить у прохожих прямо у магазина. Проходивший мимо с малолетним сыном Жидков В.В. сделал им замечание. Дескать, недостойно солдатам так себя вести. Те бросились за ним и прямо на глазах у сына стали избивать Жидкова солдатскими ремнями и ногами, обутыми в сапоги. Причинили ему множественные переломы поясничных позвонков, так что с места происшествия того доставили в больницу.
Единственный свидетель происшествия был двухлетний сын потерпевшего. Я с участием педагога-воспитателя из детского садика и в присутствии дедушки мальчика опросил его о случившемся. Старался говорить «по-детски», и протокол составил в том же духе.
- Саша, где твой папа?
- В больнице.
- А что с ним?
- Его побили.
- Кто побил?
- Сойдаты.
- А как били?
- Сильно били.
- Чем били?
- Ножками и емнями.
Развитый мальчик был. Всё правильно рассказал. Но Михаил Степанович был неумолим: «Не смеши людей!». Пришлось допросить тех же деда и воспитателя, которые показали, что им известно о произошедшем со слов мальчика. Ну, и пришлось уголовное дело на одного из негодяев (менее активного) прекратить, сделав его свидетелем против товарища. Но дело в суде прошло.
Мне придётся ещё иметь дело с маленькими детьми (в Краснодаре у меня двухлетняя девочка будет потерпевшей по делу об изнасиловании), но я уже не пытался её допрашивать. Ограничился допросом её матери.

Здесь, в Волгограде, я впервые побывал в исправительно-трудовой колонии. То ли кого-то допросить надо было, то ли затребовать какие-то документы. Попросил показать мне территорию. В колонии было довольно современное производство, прекрасная вечерняя школа - современное здание с кабинетами по профилю. В частности, на тот момент обсуждаемым событием была выходка зэков именно в школе. Они подкараулили молоденькую лаборантку, когда она несла реактивы в класс для занятий, «вырубили» в коридоре свет, скопом налетели на неё, спустили трусы, расстегнули блузку и бюстгальтер и стали хватать за интимные места. Та испугалась, кричит, но не решается бросить поднос с реактивами. Грань «мелкого хулиганства» зэки не перешли, лапаньем всё только и ограничилось. Очень быстро разбежались. Виновных найти не удалось. Дело замяли. Это я к тому, что зэк всегда остаётся зэком.

Осенью 1974 года в излучине Дона на территории Волгоградской области проходили съёмки фильма «Они сражались за Родину» по одноимённому роману Михаила Шолохова. Территория была «нашей». Происшествия во время съёмок, конечно же, были (в съёмках принимал участие конно-механизированный полк Минобороны СССР, специально созданный для таких случаев). К нам приезжал дознаватель из этого полка. Рассказывал о съёмках, о поведении актёров (все они жили в каютах специально для этих целей зафрахтованного корабля, который пришёл по Дону к месту съёмок и всё время находился там в качестве плавучей гостиницы). Там, на съёмках фильма, умер один из актёров – Василий Шукшин.
От посещения нас этим дознавателем у меня долго хранилась эмблема его полка. Очень интересная и необычная.

Мне приходилось много ездить. Область-то большая, а воинские части разбросаны по всей её территории. Как-то попал в районный центр Иловля. Надо было забрать в местном РОВД какие-то вещественные доказательства. Когда возвращался в Волгоград, соседкой у меня оказалась девушка. Ничем, на первый взгляд, не примечательная: невысокого росточка, круглолицая, смуглая. Но глаза! Такие живые карие глаза. И при общении преображалась. Звали её Зина. Фамилия – Захарова. Хопёрская казачка из Урюпинска. Настоящая казачка! Своевольная, властная. Здесь, в Иловле, она то ли проходила практику во время учёбы в кооперативном техникуме, то ли некоторое время работала после окончания учёбы. Я ей предложил своё место у окна. Она мою любезность приняла. Всю дорогу мы разговаривали. Выяснилось, что и место её работы (облпотребсоюз), и место жительства (общежитие кооперативного техникума на ул. Баррикадной, 17) - неподалеку от прокуратуры. Обменялись телефонами, стали общаться, и это было именно то, чего мне не хватало. Если раньше при встречах с девушками меня, прежде всего, интересовали их рельефы, но с ней до этого ни разу не доходило (да, у меня и мыслей таких не возникало). Было интересно само общение. Мы бродили в «листопад» по тёмным улицам и берегу Волги. В такие дебри забредали! Горланили песни, смеялись, будто мы были одни. Мы были, действительно, одно целое. Ни с кем мне больше так хорошо, «едино» не было. Понимали мы друг друга с полуслова. А, как говорят, если двое говорят глазами, значит, они нашли общий язык.
Стихотворение Иннокентия Анненского:
Среди миров, в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя.
Не потому, что б я ее любил,
А потому, что мне темно с другими.
И если мне сомненьем тяжело,
Я у нее одной ищу ответа,
Не потому, что от нее светло,
А потому, что с ней не надо света.

И до сих пор помню о ней как о чём-то цельном и необыкновенно ценном.
Боратынский  Евгений Абрамович,  Уверение
Нет, обманула вас молва,
По-прежнему дышу я вами,
И надо мной свои права
Вы не утратили с годами.
Другим курил я фимиам,
Но вас носил в святыне сердца;
Молился новым образам,
Но с беспокойством староверца.
                1824
Но мы постоянно ссорились. Была в Зине такая нехорошая черта… Ей нравилось подначивать меня, ёрничать, а я этого терпеть не мог. И сейчас вряд ли бы смог. Разбегались мы, потом она какое-то время спустя звонила и просила прощения. Опять встречались. До новой её выходки.
Но в очередной раз она решила настоять на своём. Никаких просьб о прощении! Я тоже не хотел покоряться. Приезжал к ней уже с нового места службы (из Махачкалы). – Не снизошла! Так и не состоялась наша общность. О ней мой рассказ «Три возраста неОкини-сан».

Кстати, несмотря на мою тогдашнюю занятость, даже вопреки ей, я много читал. Я должен был расти общеобразовательно, духовно. Читал много об армии, по своей специальности. Сохранилась схема освоения машинописи (каким пальцем какую клавишу пишущей машинки нажимать): старался научиться печатать всеми десятью пальцами. Этого не достиг, а вот саму машинопись двумя-тремя пальцами каждой руки освоил, и уже в Махачкале почти все мои протоколы будут исполнены на пишущей машинке.
В университете учился я «жадно», хотелось знать, как можно больше. Я себе тогда ставил цель до сорока лет получить ещё несколько высших образований и окончить факультеты: исторический, экономический, филологический, философский, геолого-географический. Это не было праздным мечтательством. Желание и сила воли были. Память у меня была прекрасная. Прочитав какую-нибудь книгу, я с точностью до страницы мог сказать, где и что написано. Однокурсники проверяли и удивлялись. Каждое новое образование давалось бы мне всё легче и легче и занимало бы всё меньше и меньше времени.
Я и в военную юстицию пошёл потому, что рассчитывал: условия службы позволят мне учиться. Военные прокуратуры располагались в областных и республиканских центрах, где были высшие учебные заведения. А нагрузка на службе, как мне обещали при призыве на военную службу, была необременительной (2-3 дела в месяц).
Планировал также освоить несколько иностранных языков. По-настоящему, а не так, как я владел немецким языком по выпуску из университета. Я приобрёл солидные самоучители по итальянскому и французскому, а также чешскому, болгарскому и др. языкам. Более сотни схем различных государств, туристских маршрутов собрал я в своей «коллекции». Всё мечтал «ездить». И в военную прокуратуру пошёл, в том числе и поэтому. Наши войска «стояли» в Германии, Польше, Венгрии, Чехословакии, Монголии, Вьетнаме, на Кубе. Рассчитывал побывать (послужить) за границей.
В контексте этого понятнее становится, почему я, несмотря на большую нагрузку по работе, старался много читать. Серьёзной литературы. По философии, в том числе. Я взялся «осваивать» Гегеля. У меня сохранились выписки из книги о нём (Арсений Гулыга, «Гегель», ЖЗЛ, 1970 г.). Они и сейчас интересны:
стр. 9 «…Из книг можно почерпнуть глубокие мысли. Вот, например, достойное внимания рассуждение о ходе развития: «Как в делах, так и во взглядах человеческого рода великие революции никогда не проходят без подготовки, их бы так даже никогда не называли, если бы пригляделись к непрерывному ряду изменений. Людям, которых величают изобретателями, нельзя отказать в таланте и гениальности. Но вместе с тем ясно, что человек, знакомый с состоянием науки в любой момент изобретения, гораздо менее удивляется последнему, чем тот, который рассматривает изобретение как нечто неподготовленное. Светлые умы один за другим делают каждый какое-нибудь небольшое открытие, небольшое достижение в науке, дают ей новый поворот. Об этом обычно мало знают, особенно пока всё это остаётся в пределах данной науки. Но вот приходит мыслитель, перед глазами которого лежат все эти открытия, и он как бы подводит им итог. Он появляется в тот момент, когда движение мысли заканчивается в определённой точке, открывающей новые пути в новые сферы. Он делает, следовательно, один шаг, как и его предшественники, но он делает его последним, и поскольку именно он достигает цели, то видят только его одного, не задумываясь над тем, как близко перед целью он уже был, когда начинал. В человеке, в природе, в душе происходит непрерывный рост, развитие». В дальнейшем эти мысли вольются в стройную теорию о переходе количества в качество. Но пока перед нами только выписка из анонимного автора, к тому же лишь перелагающего лекции некоего Абрагама Кестнера…»
стр. 82-84 «… Итак, кто же мыслит абстрактно? К абстрактному мышлению люди питают известное почтение как к чему-то возвышенному, что избегают не потому, что презирают, а потому, что возвеличивают, потому, что принимают за нечто особенное, чем в обществе выделяться неприлично.
А между тем на самом деле абстрактно мыслит не просвещённый, а необразованный человек. Абстрактно примитивное мышление…
…Мыслить абстрактно – это не видеть в убийце ничего, кроме того, что он убийца, и подобным абстрактным определением уничтожить в нём всё остальное, что составляет человеческое существо…
Гегель отнюдь не против научных абстракций. Он только показывает, что абстрактным, односторонним может быть и самое обыденное житейское сознание и чаще всего оно бывает именно таким…»
стр. 118 «…Гегелевская философия природы оставляет двойственное впечатление: в ней в равной мере представлены и достижения опытного знания, и плоды собственных раздумий, где гениальные догадки перемешаны с досужими вымыслами. Подчас одно трудно отделить от другого.
Много лет спустя известный химик и вольнодумец Оствальд острил по поводу подобного рода подхода к изучению природы. Как, спрашивал он, будут вести себя англичанин, француз, немец, если им предложат описать свойства верблюда.
Англичанин отправится в Африку, застрелит животное, отдаст набить из него чучело, которое затем выставит в музее.
Француз пойдёт в Булонский лес и, не обнаружив там верблюда, усомнится в его существовании.
Немец же запрётся в кабинете и будет конструировать верблюда из глубины своего духа…»

Из книги «Мелье» той же серии (автор Поршнёв):
стр.35 «…Стихийность - это борьба не столько «за» что-либо», сколько «против чего-либо».
стр. 232 «…В вопросе собственности для идеологов восходящей буржуазии была зарыта главная трудность. Их мыслью двигала, конечно, не простая корысть, но и на парение птицы действует земное притяжение…» Очень правильное замечание.

В то время я был ярым атеистом. В книге о Мелье я нашёл много доводов «выдуманности» христианских постулатов:

стр. 178 «…вывод (Мелье) гласил: эти книги (Евангелие) не только не носят на себе печати божества, но и не отмечены также печатью особой человеческой мудрости… Что касается самих чудес, то не странно ли, что бог проявлял через них своё могущество предпочтительно в мелочах. Он пёкся о благе людей не в главном, не в высшем, а в случайном…» 
стр. 179 «…Цель отца и сына (бога-отца и бога-сына) состояла в том, чтобы освободить мир от греха, чтобы спасти всех людей, погубивших себя в пороках и грехе. Между тем, говорит Мелье, ведь не видно никакого результата, никакого реального проявления этого провозглашённого искупления людей. Не видно никакого признака, что грех снят с мира. Наоборот, по всему видно, что грех скорее даже умножился…»
стр. 186 «…Совершенство и красота природы, - разве доказывают они, что её кто-либо создал? В таком случае, парировал Мелье, совершенство и красота, приписываемые богу, доказывают, что и его кто-то создал…»
стр. 190 «… С великолепной силой разбивает Мелье доводы богословия, будто для того бог и делает несовершенными творения этого мира, чтобы через их несовершенство, в конце концов, постигалось совершенство его самого: «Что сказали бы вы о государе, который бы позволил опустошить свои владения или владения своих соседей, чтобы обнаружить потом силу своего могущества? Что сказали бы вы о враче, который попустил бы заразные заболевания, чтобы показать своё умение лечить их? Что сказали бы вы о судье, который провоцировал бы преступления и затем предавал строгой каре совершивших их, чтобы явить этим своё правосудие»
стр. 196 «…Под предлогом открыть вам царствие небесное и сподобить вас вечного блаженства, - трубит пробуждающийся от дремоты голос Мелье, - они препятствуют вам спокойно пользоваться всяким действительным счастьем здесь, на земле, заставляют терпеть настоящие муки ада в этой жизни, единственной, на которую вы можете рассчитывать…»

И это все за те неполные полгода, когда загруженность по работе «зашкаливала», а мне профессию приходилось только ещё осваивать.
Всё меня интересовало: и рассуждения о предназначении армии и её офицерского корпуса, и армейские премудрости и «хохмы», и анекдоты об армии. Теперь это была моя среда обитания.
Об «аполитичности» армии:
…Любое государство имеет свою государственную политику, свои государственные интересы. Армия, как государственный институт, служит средством и инструментом этой политики, отстаивает эти интересы. В мирное время она сдерживает потенциальных агрессоров от желания решить силой свои проблемы за счёт наших интересов. В военное время армия начинает действовать и своими, только ей свойственными средствами, отстаивает государственные интересы и обеспечивает проведение государственной политики.
И в том, и в другом случае действия армии насквозь проникнуты политикой. С этой точки зрения армию «деполитизировать» невозможно.
«Элементарное благоразумие требует, чтобы господствующий класс обрабатывал мышление армии в соответствии с требованиями своей политики». – Писал выдающийся русский и советский военный теоретик А.А. Свечин. Очень интересно и актуально звучат сегодня его рассуждения об аполитичности армии.
«В Древней Греции, – пишет Свечин, - слово “idiotes” обозначало обывателя, несведущего и не интересующегося государственными делами, а также лицо высшего класса, лишённого политических прав. Ввиду высокого уровня политической сознательности и напряжения политической борьбы в Афинах слово «идиот» вместо обозначения аполитичности начало подразумевать людей скудоумных, так как греки полагали, что надо иметь коренной недостаток мозгового аппарата, чтобы не интересоваться политикой».

Откуда я выписывал эти сведения, рассуждения, уже не помню. Отовсюду! И всё это потом использовал при проведении выступлений перед солдатами и офицерами. Не удивительно, что позднее мои лекции в военкомате Республики Дагестан с удовольствием посещали и солдаты, и прапорщики, и офицеры, и служащие Российской армии.

«…Ещё святой Фома Аквинский говорил: «Если бы высшая цель капитана состояла в том, чтобы сберечь свой корабль, он никогда не вывел бы его из гавани».

«…Каждый человек, попадая в боевую обстановку, мысленно принимает в расчёт и возможность собственной смерти. Боится её, но и готовится к ней, мобилизуя свои духовные силы на то, чтобы либо достойно избежать её, либо встретить её достойно. Можно как угодно относиться к войне, причинам, и людям, её вызвавшим, но нельзя не уважать преодолевшего в себе этот естественный страх и тем возвысившегося над смертью человека. Такой человек и после смерти высок и прекрасен, как бы ни выглядело при этом его лишённое жизни тело.
Отражение в кривых зеркалах средств массовой информации смерти за Отечество ставит под вопрос не конкретные боевые действия, как это кажется иным журналистам, а существование самого Отечества, ибо разрушает то, на чём стояло российское государство на протяжении столетий…».

Что касается огульного уподобления нынешних офицеров и генералов Скалозубу, то оно, в виду вопиющей некорректности и явной устарелости, чести автору не делает. Ему не лишне было бы вспомнить, к случаю, небезынтересное суждение о Скалозубе, принадлежащее знаменитому русскому мыслителю Василию Васильевичу Розанову: «Замолчи, мразь! - Мог бы сказать Чацкому Скалобуб. Да и не одному Чацкому… - Ты придрался, что я не умею говорить, и повалил на меня целые мешки своих фраз, смешков, остроумия, словечек, на которые я не умею ничего воистину ответить. Но ведь и тебя, если поставить на моё место, – ты тоже не сумеешь выучить солдат стрелять, офицеров – командовать. И не сумеешь в критическую минуту воскликнуть: «Ребята, за мной», и повести полк на штурм и умереть впереди полка».

Армейские истории:
Был в эпоху Хрущёва и Брежнева такой выдающийся деятель, как Николай Викторович Подгорный (председатель Президиума Верховного Совета СССР). Очень недалёкий человек, малограмотный и косноязычный.
Во время посещения подводной лодки, написал в книге отзывов:
- Корабль осмотрел. Оставил сильное впечатление!
Не уточнил только, кто и на кого.

А во время одной встречи с группой генералов он решил блеснуть своими знаниями военной истории:
- Вы знаете, что до Суворова войска уже переходили Альпы? И весьма успешно.
Сделав небольшую паузу, чтобы лучше зафиксировать и оценить произведённое, на его взгляд, сильное впечатление на генералов, Подгорный решил закрепить успех:
- Это были войска под командой этого… как его? Ну, людоеда…
Военные молчали, не зная, что и думать. А вдруг им, действительно, поведают что-то новое, неизвестное ранее военной истории.
Наконец, генерал Никита Васильевич Егоров, не в силах больше смотреть, как мучается в поисках услышанного когда-то слова Николай Викторович, решил помочь ему.
- Под командой Ганнибала? – подсказал он.
- Да-да, – обрадовался Подгорный. – Каннибала.

Об А.И. Ерёменко
1)Вскоре после войны А.И Ерёменко принёс в издательство рукопись своих воспоминаний. Были там и такие строки: «Вызываю я члена военного совета фронта Н.С. Хрущёва и отдаю ему приказ готовить людей к наступлению».
Прошло несколько лет. Хрущёв стал секретарём ЦК и возглавил московскую партийную организацию.
Ерёменко внёс правку: «Собрались мы вместе с Никитой Сергеевичем Хрущёвым и решили готовить людей к наступлению».
Но на этом перестройка текста не закончилась. Когда Хрущёва избрали Первым секретарём ЦК, и он возглавил совет Министров, Ерёменко написал: «Быстро разобравшись в обстановке, Никита Сергеевич по-отечески посоветовал готовить людей к наступлению…»

2) Когда маршала Жукова сняли с должности Министра обороны, обвинив во всех грехах, которые у него были, и которых не было, одним из ярых его критиков стал Ерёменко. Вскоре после этих событий он приехал в одну из частей своего округа и в солдатском клубе увидел огромный портрет Жукова, а по бокам небольшие портреты других военачальников.
- Снять! – распорядился командующий, указывая на портрет Жукова.
- Он не снимется, товарищ маршал, – нарисован на стене.
- Закрасьте сейчас же! – Ерёменко развернулся и громко хлопнул дверью.
 Услышав за стеной грохот, он снова приоткрыл дверь и спросил:
- Что тут произошло?
- Два вот, - старший лейтенант держал в руке осколки стекла, – ваш портрет сорвался…

В главной инспекции у маршала Москаленко был старший одной из групп генерал-лейтенант, ему было 60-65 лет.
Как-то прибыл он в штаб во время обеда начальника инспекции. Адъютант маршала по ошибке назвал его «товарищ генерал-майор». Генерал выслушал адъютанта, направился в кабинет Москаленко и бурчит:
 - Ну, как же «генерал-майор»? Я уже 15 лет «генерал-лейтенант» - И так несколько раз повторял эту фразу, а потом сидел за обеденным столом и искоса тревожно поглядывал на маршала Москаленко…

Армейская мудрость.
Не торопись на звук барабанов. Можешь нарваться и на людоедов.
В нашей армии равняются не на умных, а на грудь четвёртого человека.
Если вы уронили на ногу гирю и произнесли цензурное: «Ой, больно!» - то вам ни хрена не больно.
Путёвки в жизнь бесплатными не бывают.
По служебной лестнице не поднимаются всем коллективом.
Невелика цена умному, если вокруг – дураки.
Победителей не судят - ждут удобного момента.
Часто груз прожитых лет неправильно называют жизненным багажом.
Может ли ветер в голове быть попутным?
Со служебных лестниц рядовые не падают.
Важно не то, с какой ноги встал, а то, с кем в ногу пошёл.
Своё место в жизни найти нетрудно, трудно его занять.
Идеалисты лезут в душу, материалисты – в карман.
Глас вопиющего в пустыне хуже всего слышится в оазисах. 
Не стучи зубами там, где их надо стискивать.
Когда ешь глазами начальство, моргнуть – всё равно, что подавиться.
Молчание - знак согласия, умолчание - согласованности.
Не зная броду, не держи камень за пазухой.
Если вы не нашли общего языка с начальством, не всё потеряно: поищите общих знакомых.

Армейские анекдоты:
Десантник отказывается прыгать с парашютом:
- 12 раз прыгал – 12 раз парашют не раскрылся! Не хочу…
Его всё-таки выкинули из самолёта.
В это время в колхозе – собрание. Председатель говорит:
- Ну вот, механизаторы опять все пьяные, доярки в декрете, топлива нет…
Раздаётся страшный грохот на крыше.
- И… этот десантник – ну так надоел!

Идёт генерал по плацу, навстречу ему трое солдат. Он их останавливает:
- Здравствуйте, солдаты!
- Здравия желаем, товарищ генерал!
Ваши фамилии?
- Иванов, Петров, Сидоров.
- Братья?
- Никак нет, однофамильцы!

Капитан записал в корабельном журнале: «Сегодня боцман был пьян». Боцман обиделся и на следующий день внёс в журнал следующую запись: «Сегодня капитан был трезв».

Старшина роты после проведения вечерней поверки прощается с солдатами:
- До свидания, товарищи!
Ему отвечают, но не дружно.
У старшины медленно поднимается вверх левая бровь – признак крайнего удивления.
- Ребята, я ведь могу и остаться…
- До свидания, товарищ прапорщик!!! – на этот раз дружный глас расставания был осенён и любовью, и самобичеванием, и мольбой… Бровь старшины вернулась в исходное положение.

И… армейские офонаризмы (изречения, высказывания):
Командир батальона делает обход помещений, заходит в канцелярию, а там сидят прапорщики и томятся от скуки.
- Вы чем тут занимаетесь?
- Да ничем, товарищ майор!
- А… ну ладно. Занимайтесь!

Докладчик:
- Товарищи, времени у меня осталось мало, поэтому буду говорить, не думая.

Командир части:
- Вас много, а я один. И быть с каждым воспитанным – уж извините.

Боевая задача: - Капитан Полунин будет вести огонь двумя боевыми машинами, а старший лейтенант Колпаков с фонариком будет обозначать передний край «противника».
- Я не пойду…
- Вопросы потом, потом.

Умом ты можешь не блистать, но сапогом блистать обязан.
Рождённый ползать может только подзалететь.
Дай людям крылья – улетят в тёплые края.
Товарищ капитан, у вас курсант спит, а Вы ему помогаете.
Итак, цель нашего занятия – выявить двоечника и поставить ему двойку, ибо двоечник – это пособник врага.
Солдат стрелял неточно, да к тому же и мимо.

… из объяснения на построении:
- Что с вами?
- У меня болит голова.
- Кто Вам это сказал?

- Командир советует: - Нужно вопрос ставить так: кто не хочет служить в армии, пусть идёт работать.
- Замечание старшины: Сидит тут, о поэзии рассуждает, а у самого сапоги не чищены и пуговица расстёгнута.

Но я не только старался расширять свой кругозор и познания (по возможности) во всех сферах жизнедеятельности.
Если после лыжного похода по Карелии в феврале 1974 года я «заболел» стереофотографией, правда, так и не реализовавшейся на практике, то после летнего (июль 1974 года) горного похода я увлёкся слайдами. Очень красивые снимки получились. В Волгограде я ещё ничего не сниму на позитивную (в основном, цветную, производства ГДР) плёнку, а вот в Махачкале, Краснодаре, Хабаровске я буду активно заниматься этим. В поездки буду брать два фотоаппарата: одним снимать на негативную чёрно-белую плёнку (для фотографий), а на другой – на цветную позитивную для слайдов. Сам буду проявлять плёнки и делать фотографии и слайды.
В Волгограде я куплю диаскоп для просмотра слайдов с проецированием на экран на стене и фотоаппарат «Зенит» с телеобъективом. Это была жутко дорогая вещь. Но я ведь теперь работал! Купил здесь же, в Волгограде, стереопроигрыватель слушать пластинки.
С фоторужьём я всего раз выехал на охоту (в Волгограде, с Сергеем Дмитриевым), ничего им не снял. Всё закончилось банальной пьянкой. Когда много позднее (уже в Хабаровске) мне потребуются деньги, я его продам. Не реализовалась моя мечта поснимать зверушек и птичек.

В конце ноября 1974 года мне стала названивать секретарь главного врача одной из психиатрических больниц города Волгограда. Я там затребовал какие-то документы для проведения судебно-психиатрической экспертизы. Поначалу даже не понял, чего ей от меня надо.
Вначале она спросила, когда будет возвращена изъятая в больнице история болезни. Я удивился и ответил, что, как уже объяснял ей, сразу же после проведения экспертизы.
Опять звонит:
- Так выслали ли?
- Да у Вас что, всё в эту историю болезни упёрлось и без неё работа – не в работу?! – Не удержался я.
В следующий раз прямым текстом сказала, что она сейчас неподалеку от прокуратуры. Не окажу ли ей любезность, не прогуляюсь ли с ней.
Такая просьба меня не удивила. На меня многие засматривались. Секретарь областного бюро НИИСЭ (научно-исследовательской судебной экспертизы) и на концерт Муслима Магомаева в Дворец Спорта меня приглашала, и во время дежурства не девала нести службу, всё названивала. Но она была массивная и толстая, а эта – худенькая и изящная.
С моей подругой Зиной Захаровой мы как раз были в ссоре, довольно долго уже, и «просвета» пока не было видно. Она «упёрто» выжидала, когда я сделаю «первый шаг», а я не считал нужным ей уступать, надоели её постоянные поддёвки. Короче, пошёл я на свидание, побродили мы по центру города и расстались. Я даже провожать её не поехал.
Через несколько дней – новое приглашение на свидание. То есть меня активно «домогались». Ни фамилии, ни даже имени её уже не помню. Она рассказывала, что муж её работает в милиции, он – грубый человек, и она с ним уже давно не живёт, что у неё дочь. Тогда я как-то не осознавал, что на меня «рассчитывают всерьёз». Но, если я даже с Зиной о свадьбе не задумывался, то этой случайной женщине вообще ничего не светило.
И в этот раз я провожать её не поехал. Это тоже характеризует моё отношение к ней.
А утром меня вызвал к себе военный прокурор и стал интересоваться, какие у меня отношения с гражданской N (я даже не мог понять, о ком речь). Лишь только, когда он сказал: «Ну, Вы же с ней вчера встречались!», - я понял, о ком речь.
Короче, как выяснилось, та дура своему мужу похвастала, что у неё теперь есть кавалер, и сказала, и кто я, и где служу. Это я о ней почти ничего не знал. Она постаралась обо мне узнать, как можно больше. Её муж, видимо, не утратил надежды семью сохранить, поэтому не нашёл ничего лучшего, как пойти к военному прокурору и потребовать призвать меня «к ответственности» за аморальное поведение – встречи с замужней женщиной.
Маслов испугался: «А вдруг он Вас застрелит?! Ему-то по долгу службу выдают оружие!» Чтобы обезопасить себя на будущее, тут же доложил «о происшествии» в прокуратуру округа «для принятия решения о переводе меня куда-то в другой гарнизон», а меня тут же отправил на две недели в командировку в Котельниково в местный авиагарнизон для расследования случившегося там автопроисшествия.

Гарнизон. Есть в этом русском слове что-то такое, что близко и понятно каждому россиянину. Да и кто может сейчас с точностью сказать, когда и при каких обстоятельствах появилось оно на Руси? Ведь само государство наше во многом прирастало гарнизонами. Именно с них, больших и малых гарнизонов, для многих из нас начиналась Родина. Так было, так есть, так и будет, пока существует армия и флот. Ибо гарнизон – это не только испытанная временем форма организации жизнедеятельности отдельно взятых частей и кораблей. Это ещё и особая общность людей, объединённых специфическим укладом жизни.

Авиагарнизон располагался в нескольких километрах от города. Я его описал в своём рассказе «Чёрная вдова», который подарил своим младшим дочерям на их день рождения. Это – авиаполк Качинского ВВАУЛ и обслуживающие его части и подразделения (батальон обслуживания, дивизион связи). Жил я в семейном общежитии офицеров и прапорщиков, питался в лётной столовой. И как губка впитывал гарнизонную жизнь. А в ней были свои особенности и много нового для меня. Так в лётной столовой мне указали на нескольких красивых молодых официанток. Сказали, что это – «чёрные вдовы». Пояснили, что это значит: человек с отрицательной энергетикой, которого следует сторониться. Их мужья-лётчики погибли. И уехать им некуда, и перспектив никаких., так как в любом другом авиагарнизоне им «ничего не светит».
Один лётчик как-то рискнул, женился на такой, и сам вскоре разбился. После этого смелых не находилось. Красивые женщины старели в одиночестве.

Поразил и ещё один момент. Ко мне привязался один офицер из общежития. Заниматься здесь было нечем. В Котельниково ехать и далеко, и не хотелось, да и незачем. Городок маленький, и кроме кинотеатра и ресторана там ничего нет. Разве что есть развлечение - подраться с местными парнями из-за местных же девушек. Местный Дом офицеров как-то неважно работал. За те две недели, которые я находился в гарнизоне, в Доме офицеров не было ни одного значимого мероприятия.
Так вот, названный мною офицер увидел во мне интересного собеседника. После ужина он находил меня и уговаривал «пойти погулять». Это либо между домами офицерского состава в самом городке, либо по территории аэродрома. Описал это в своём рассказе «Калейдоскоп жизни». Мы уходили на аэродром и гуляли там. Часовые были «свои», нас не трогали.

Офицер рассказывал мне о многом. О скуке в гарнизоне, о процветавшем в нём пьянстве. Я вспомнил о наших с ним разговорах после просмотра фильма «Анкор, ещё анкор».
Фильм напрямую обращает нас к известному полотну П. Федотова: Полутёмная, едва озаряемая светом комната, зимние сумерки в окошке, ошалевший, полупьяный, лежащий на кровати офицер раз за разом заставляет прыгать через палку тоже обезумевшую, как и он, собаку. Федотов говорит о гарнизонной тоске, скуке и одиночестве. Режиссёр Тодоровский, прилагая к послевоенной армии название федотовской картины, хотел сказать, что в армейских гарнизонах со времён Федотова и Куприна ничего не изменилось.

Судя по рассказам моего собеседника, мало что изменилось в гарнизонной жизни и четверть века спустя.
- Чего же ты не женишься?! – помню, спросил я его.
- А на ком?! – удивился он. – Лишь бы на ком, чтобы потом удавиться ещё и поэтому. Я вот Вам расскажу историю. Посмотрю, что Вы мне на это скажете. Я почему стараюсь, как можно меньше, находиться в общежитии?! Меня преследует жена моего друга. Он уже второй год в зарубежной командировке. А она добивается от меня сожительства. В первый раз пригласила к себе в комнату, якобы, для того, чтобы посоветоваться. Сама же закрыла комнату на ключ, стала раздеваться и раздевать меня. Доводы типа «Ты же жена моего друга!» не действовали, только подзадоривали её: «Вот-вот, ты его друг и не должен допустить моего позора! Я не могу без мужчины. Лечь под «женатика» - значит нарваться на скандал и ненависть такой же, как я, несчастной женщины. Ну, не под солдата же мне ложиться!» Уж не помню, как я тогда вырвался от неё. Теперь она меня везде «караулит». Что мне делать?!
Вопрос был явно не моего уровня жизненного опыта. Я и сейчас затруднился бы что-то советовать. А тогда передо мной эта проблема открылась! Женщины в гарнизоне лишены были работы, каких-либо занятий. А если ещё и муж находился в длительной командировке, и детей не было! Последствия понятны.

- Не верьте слухам о радиации. Многие моряки годами находятся в плавании на атомных лодках, а их жёны в это время рожают нормальных, здоровых детей.

- Возвращается офицер домой после длительной командировки, а в доме полно детей.
- Так, этого я знаю, этого тоже. А это кто?
- А помнишь, ты в позапрошлом году в отпуск приезжал?
- Да, точно… А это что за сопливый младенец сидит?
- Ой, милый, ну сидит и сидит. Вечно ты придираешься…

За две недели я завершил следствие и по приезде в Волгоград сдал прокурору дело вместе с обвинительным заключением для направления в суд.

Моё письмо домой от 25.12.74 г.:
«Здравствуйте, мама, Лара, папа! Только вчера приехал из командировки, в которой находился с 11 декабря. Служба идёт нормально. Времени, как всегда, мало. Так что не ждите, когда напишу письмо я…
Поздравляю вас с Новым годом, а попашу, кроме того, и с днём рождения.
Да, в тот раз, т.е. когда я уезжал из дому, он мне очень помог. Сумка тяжёлая, руки отрывает, а на плечо поставить нельзя – погоны измажу. Так он почти всю дорогу её нёс. Спасибо ему.
Всё у меня. До свидания. Толик»

Необходимый комментарий: Наметилось изменение моего отношения к папе. Да, уничижительное «попаша» с пародированием его «оканья» ещё остаётся. Но я обратил внимание на самоотверженную помощь папы. Тащил, бедный, тяжёлую сумку, чтобы его сыночек-офицер не испачкал свои погоны. И я принял эту помощь. Не хотелось перед сельчанами несолидно выглядеть. А папа, действительно, гордился мной. Мама была в больнице, он радостно меня встретил и, как мог, старался обиходить. Конечно, он не мог допустить, чтобы его сын-лейтенант походил на какого-то колхозника. Во мне он видел свою офицерскую молодость. Состоявшуюся, в отличии от него. Он увидит меня и старшим лейтенантом, и капитаном, и майором, и подполковником. Вот только полковником не увидит. Мама увидит.

Сразу после Нового (1975) года меня вызвали на «суд» в прокуратуру округа. Решалась моя судьба.
Вопрос задавался один и тот же, лишь под разными «соусами», а суть одна: «Как Вы, советский офицер, могли пойти на свидание с замужней женщиной?!»
Мои оправдания, что, с её же слов, она со своим мужем давно не живет, отбрасывались без обсуждения.
- Вот пусть бы развелась, а тогда приходила к Вам.
- Так что мне, надо было требовать свидетельство о расторжении брака? Она вообще могла сказать, что незамужняя!
Мои доводы не принимались.

Я не спрашиваю, где вы были. Я спрашиваю, откуда вы пришли?!
 (армейский офонаризм)

Когда какая-то горячая голова предложила наказать меня, военный прокурор округа такую мысль не поддержал:
- Но ведь он же работает!
На тот момент я закончил больше всех (из молодых следователей округа) уголовных дел и был официально признан лучшим молодым следователем округа.
Решено было меня перевести в Махачкалу, где нравы построже. Без всяких взысканий. Просто – перевод по службе. Поменяли с однокурсником Сашей Бабичем.

В это время в прокуратуре округа проводились занятия с молодыми следователями, в которые и меня включили. На занятиях криминалист полковник юстиции Сильченко Николай Агеевич продемонстрировал нам изготовленный им на базе транспортира, визирной линейки и отвеса прибор для определения уклона дороги. Я это изобретение взял на вооружение, и уже в Махачкале умельцы из ремонтной мастерской одного из полков Буйнакской артиллерийской дивизии изготовил мне такой, и я им пользовался при осмотре всех мест автопроисшествий в горах. Сильченко потом ставил меня в пример другим следователям. Я был единственным, кто изготовил и использовал такой прибор.

Нахождение в Ростове-на-Дону я активно использовал для встречи с друзьями. Побывал в общежитии университета у Лёни Копалина, своего товарища по комнате в общежитии и будущего сослуживца по военной прокуратуре Краснодарского гарнизона. Он тогда очень высоко меня оценивал и предрёк мне быть Главным военным прокурором:
- А чего?! Ты не смейся! У тебя все данные для этого есть: умный, образованный, энергичный, настойчивый в достижении поставленной цели и порядочный!
Потом подобных словоизлияний не будет. Жизнь нас «разведёт».

Мама мне 23.01.1975 г.:
«Здравствуй дорогой сыночек Толя. Извини за долгое молчание. Всё, сыночек, ждала от тебя с дороги, как и всегда при отъезде. Да притом не знала, куда писать, всё ждала нового адреса с Махачкалы, как ты говорил. Получила я, сыночек, сегодня от тебя бандероль, а раньше ещё получила 40 рублей денег. Сколько, сыночек, было у меня радости, если бы только знал. Большое тебе, сыночек, спасибо. Я очень благодарна тебе…»

Моё письмо домой от 23.01.75 г.:
«Здравствуйте, мама, Лара, папа, Саша, Вова! Всё не писал, думал написать уже из Махачкалы. Но до сих пор здесь – в Волгограде. Собственно, в Волгограде я только числюсь. Приехав из дому, тут же уехал в командировку в г. Палласовку. Пробыл там неделю, приехал и на следующий день уехал на учёбу в Ростов. Вчера прибыл из Ростова, и уж собрался ехать в Махачкалу, но прокурор сказал, что меня здесь задержат ещё дней на десять, ибо много работы. Теперь уже буду писать из Махачкалы…»

Уехал я в Махачкалу не скоро. Подполковник Маслов, видя, что ничего не случилось, уже и сожалел, что поднял шум, но дело было сделано, обратно не вернёшь. Теперь он старался максимально задержать меня в Волгограде.
Только в середине февраля 1975 года я смог убыть к новому месту службы. Без сожаления. Наоборот, с предвкушением чего-то нового. Ехал поездом через Астрахань. Предстояло увидеть ещё и этот интересный, старинный город. Я и маршрут разработал так, чтобы у меня на Астрахань выпадал целый день для знакомства с городом. И расспросил людей, что там можно и нужно посмотреть за столь короткое время. Моё познание жизни продолжалось.