В поисках света

Ночь. Я никогда не знала, что в церковном дворе может быть так темно. Сижу на поваленном дереве. Одиночество. Может, плачу, а, может, просто душа источает слезы.

В помещении, которое дало нам церковное управление, находиться невозможно. Там пьют, едят и трахаются. Завтра Пасха. И то, и другое, и третье в принципе запрещено. До первой звезды... Ее все нет.
 
Внутри боль такая, что неизбыть словами. Зачем я здесь?..

Идея была прекрасна. Вместе встретить Светлую Пасху. Причем с дорогими сердцу людьми. Я очень далека от религии, но что-то такое смутное все же гнездится во мне. Как же так?

Я никогда не делала ничего подобного – никогда не уезжала на ночь из дома в никуда, в далекую, богом забытую деревню.

1989 год. Мне двадцать лет. В стране было черт знает что. В моей жизни тем более. Какое-то жуткое марево.

Мне казалось, что мир катится вперед с сумасшедшей скоростью. Он катился на меня и вот-вот подомнет страшно, отчаянно, неотвратимо.

Но я не прячусь, я весело мчусь навстречу...

Это началось постепенно. Думаю, с покупки мне папой черного пальто. А, может, еще раньше: с красного пиджака с огромными перламутровыми пуговицами. Это было создание прабабушки, она, как обычно, сшила его без выкройки, немного неровными стежками, снабдив модными в то время накладными плечами. Я носила его с массивными клипсами и разрисованными ручкой кедами. Клипсы были из известного московского магазина «Люкс» (говорили, что его хозяйка сама Пугачева). Овально-круглые, с множеством золотых кругов на черном фоне. Кеды я разрисовывала сама, когда мне было скучно на лекциях в университете – что случалось довольно регулярно. Я вылетала из родительского гнезда. Вылетала активно, но пока разово.

Выпад с пиджаком был, конечно, мощным, но почему-то не сыграл, а вот пальто... Папа привез его из Москвы, оно было прямое, с миниатюрным меховым воротником, с вшитыми остренькими плечиками, я была в нем жутко стройная, прямо с картинки. Но какое оно было холодное для зимы. Но плевать!.. Прабабушка сшила мне к нему массивный каракулевый берет, я украсила его огромной брошью из сверкающих камней, которая светила с него, как звезда, которая, как известно, «во лбу горит».
Марина во всем подражала мне, откуда-то тоже надыбала черное пальто, так мы и попали на тусовку, где нас впоследствии так и окрестили «женщины в черном».
Рассказал нам о тусовке Дима Бушуев – не помню, стал он уже тогда знаменитым или еще прятался в запасниках. Они пришли ко мне с Мариной – ко мне все приходили, прийти было проще, чем не приходить. Наш дом стоял прямо напротив Главпочтампа, в самом центре города между двумя площадями Революции и Пушкина. Пришли они, конечно, с бутылкой вина, и Бушуев, сверкая своими блудливыми глазами, рассказал, что в городе появились хиппи и панки. В Иванове? Да, базируются в кафе «Весна». Стало жутко интересно. Как бы с ними познакомиться?.. Надо было обдумать.
И мы стали регулярно ходить в это кафе. Исподтишка поглядывать на этих новых для нас людей.
 
Где мы и где они? «Женщины» в элегантных пальто и эти удивительные ребята. Вместе выходили покурить. Они нас не сразу заметили. У хиппи были ксивники, хайратники и фенички. У панков разноцветные прически и грубые манеры. С тайным блаженством мы подслушивали-вылавливали загадочные слова «сестренки, братишки», ребята много говорили о Питере, музыке и легких наркотиках.

Гела писала сказки. Вернее, не писала, а рассказывала, записывать ей было лень, искала того, кто это сделал бы за нее. Как она была хороша со своими совершенно безумными голубыми глазами навыкате и темными волосами, украшенными разноцветными, вплетенными в них косичками! Именно она, возможно, вдохновленная моим следующим за ней влюбленным взглядом, и предложила нам однажды пересесть за их столик.
 
В основном толком из них никто в тот момент не учился и не работал. Жизнь сопровождали постоянные проблемы и непонимание окружающих: родителей, тех, кто рядом учился и работал. Ребята в основном скитались и перебивались с хлеба на воду. Все время были голодные. Интересовало их только одно: где можно выпить, поесть, а лучше переночевать, по-другому: куда вписаться.
 
Костос был божественно красив. Он происходил из еврейской семьи, учился на юриста и над ним постоянно висела угроза отчисления за какую-то противоправную деятельность, у него бывали терки с гэбистами, и мы частенько внимали его юмористическим рассказам о задержаниях. Такое тонкое, умное лицо с длинным греческим носом. В его образе было что-то летящее, парящее. Он был похож на Иисуса. Легкие крылья носа самозабвенно трепетали, когда он затягивался сигаретой или говорил о чем-то возвышенном, например, о Картасаре. Спать с Картасаром на тусовке было модно, книгу передавали в очередь.

Кеша, его друг, был внешности интеллигента-разночинца. Этакий Клим Самгин. «А был ли мальчик?..». В маленьких круглых очках. Немного долговязая фигура с какой-то потенциально витающей вокруг грязью ананизма и предательства в воздухе. Он любил рассказывать скабрезные анегдоты и мрачно смеяться. Вспоминается его рассказ о людях в очереди за туалетной бумагой. Он шел мимо и громко крикнул им : «Так вот они, засранцы!» За ним побежали, чтобы побить. Вспомнился Гофмановский студент с криком : «Фелистеры!»

Два брата, Цоюшка и Олежка, жили на площади Пушкина, которая сама по себе являлась главной составляющей тусовки. Основное место встречи, которое, как известно, изменить нельзя.
 
Естественно, Цоюшка был похож на известного музыканта, но без азиатской нотки, невысокого роста, с пронзительно красивыми синими глазами. Он писал картины и держался очень брутально. Девчонки сходили по нему с ума. Помню, однажды сразу три пришли к его родителям сказать, что от него беременны. Он же искал меж них, конечно, только богиню. Сетовал на свой рост, ведь в противном случае у него могли бы быть исключительно «каталожные девочки». Конечно, его не обошла чаша сия, и он влюбился безумно, отчаянно в какую-то стерву, которая поиграла им и бросила. И тогда он вывесил на свой балкон на девятом этаже огромный плакат «Вернись» и горевал довольно долго. Надпись видел весь город, что опять-таки придало Цоюшке романтического флера.

Брат Олежка был его полной противоположностью. В его образе сквозила какая-то чистота и наивность. Он практически не был замечен в связях с девчонками, хотя о его улыбке можно было писать поэмы. Она разгонялась мгновенно от длинных, немного лягушачьих губ, заиграв всполохами в светящихся глазах, и, наконец, заполняла собой все его круглое лицо, превращая в одно большое солнце. У него всегда была заготовлена приветственная фраза, обращенная ко мне: «Лиза, ты опять пьяная!..» Говорил он это как-то глубоко, всегда с улыбкой, но легким укором, а главное, с огромной заботой и тревогой обо мне. Обычно я отвечала ему: «Да, Олежка...» И он укоризненно качал головой.

Многие «сестренки» тоже были ужасно милы, но как-то менее выразительны. Такие трогательные, заботливые, с наполненными удивлением глазами. Много общаться с ними почему-то не получалось, и кроме того, что они прекрасны и я их очень люблю, мне о них сказать нечего.

К тому же помимо на земле живущих летал над тусовкой в моем восприятии образ Саши Попеля. Я видела его раньше на каком-то рок-фестивале в ДК. Объявили «Палату номер 6», и вышел он в огромных семейных трусах. Запомнился. Ярко зафиксировался навеки в памяти. Красивый, высокий и пофигичный такой. Стоял на сцене, как у себя на кухне, словно все зрители были ему по барабану. Мне сразу понравились его песни: «Мы с тобой работаем в разные смены» и «В голове кирпич». А потом я услышала в чьем-то исполнении «Дай мне рубль, я хочу курить». Она меня восхитила! «Что это за песня? Кто ее автор?» - приставала я ко всем. «Так Саша же Попель,» - был мне ответ. – «А где его найти? Как послушать его песни?» - Ребята каждый раз удивлялись: «Так он только что здесь был. Странно. Уже ушел...» Увидеть Его стало сразу моей идеей фикс. Но как долго не предоставлялось такого случая! И каждый вечер слышала, как заговоренная: «Только ушел.» Я начинала терять надежду.
 
Один раз мы ночью шли с Сашкой Захаренковым по площади Пушкина, и мой спутник поздоровался с каким-то приятным молодым человеком. Стало смешно: «Здравствуй, Саша» - «Здравствуй, Саша.»  Новый знакомый, видимо, солидно накануне обкурившись травы, спросил с приятной улыбкой и очень дружелюбно: «А вы куда, ребята?» Сашка ответил, что провожает меня и мы должны идти. «Нет!» - услышали мы радостный вопль в ответ. «Не уходите, ребята! Посмотрите, какая прекрасная ночь! В такую ночь надо находиться на улице! Вы можете делать все, что угодно! Пить, курить, трахаться, только не уходить с этой улицы!» Глаза парня сверкали, он меня просто заворожил своим энтузиазмом. Но мы поспешили продолжить наш путь. Через какое-то время я спросила Сашку: «Ну и кто же это был?» - «Это... – небрежно отреагировал Захаренков, - Так Сашка Попель.»  Нет!

Встретиться с ним мне все-таки удалось с нанадцатой попытки. Подошла и бахнула ему, как упала с горы: «Мне очень нравятся твои песни. Где я могла бы их послушать?» - «Так приходи на репетицию. Мы в парке Степанова будем репетировать.» Все оказалось довольно просто. Наверное, я вела себя как сумасшедшая фанатка, но мне было все равно. Восторженно счастливая сидела на старой бочке и била руками музыке в такт, болтала ногами, подпевала. Потом он сказал, что именно тогда обратил на меня внимание.
 
Попеля с нами не было в деревне, его практически никогда не было на тусовке, когда там была я. Тогда он был еще женатый человек с семи-летним сыном. Ходил в длинном очень потертом кожаном плаще, часто нараспашку, широкий шаг длинных ног, развевающиеся полы. Почти серьезный, почти солидный, почти надежный. Эти прекрасные эпитеты давала ему его внешность: высокий, представительный, красивый! А потом при более близком знакомстве возникало это «почти», конечно, их обесценивающее.

По-моему, я даже знала заранее, что его не будет. Зачем поехала? Из неистребимой надежды? Себе назло?
 
Помню, что в компании была Гела со своим тогдашним любовником Антоном Кимом. Именно они и были сексуальным центром тусовки. Антон недавно вернулся из Афгана. Раненый. Но, главное, живой. Но раненный именно на всю голову. Он страдал приступами часто неконтролируемой ярости, а в сексе был неутомим, как никто. В этом плане Гела была ему подстать. Они занимались любовью практически беспрерывно. И бурно. С криками, стонами, бурными оргазмами. Делали это практически на глазах у всех: дверей в церковных помещениях не было, и укрыться им было бы довольно трудно. Но они и так были не из стыдливых...

Маленький, крепенький, немного кривоногий кореец Ким и тоже довольно миниатюрная, но прекрасно сложенная Гела, словно воплощенное возделение. Парочка была просто отпад. Безумные скандалы, летели искры, он на нее орал, она в ответ, он ее даже бил, а потом она отдавалась ему с такой дикой страстью, что трещали горы. Мы все время опасались, что он ее когда-нибудь убьет – к счастью, не случилось. Гела живучая, как кошка. Заарканить ее было невозможно. Даже когда она кому-то принадлежала, было понятно, что это ненадолго. Гуляла всегда сама по себе.
Они были лидерами тусовки, конечно, мне хотелось бы с Гелой дружить, она была неземным существом для меня, сказочно прекрасным. И всегда была со мной добра и внимательна. Но этот ненормальный Ким портил все, он к ней вообще никого не подпускал: ни девочек, ни мальчиков, пока не насытится. А не насыщался он никогда. Поэтому получалось общаться только урывками, что огорчало.

Марина жила довольно далеко, в общаге около университета, на выходные ездила домой, поэтому бывать на тусовке часто не могла. А я-то практически жила  на ней – какое-то время она гнездилась прямо в нашем дворе: там был заброшенный пустырь с небольшим пригорком. С видом, конечно, на площадь Пушкина. Стоило мне просто открыть дверь – и я уже на тусовке.

Это было то, что мне нужно. Ведь я всегда была человеком ниоткуда. И вот у меня на всю жизнь появился адрес. Место, где я проклюнулась и родилась.
Идея поехать на Пасху в церковь родилась спонтанно. Был такой парнишка с кликухой Пионер. Тоже искал что-то, как и мы все. Судьба его забросила с тусовки прямо в служители культа. Я его знала плохо и не могу сказать, как именно это вышло. Но как-то на выходных он приезжал в Иваново и всех приглашал к себе в церковь. Ну мы и поехали.

Марина уехала к родителям, и я прибилась к тусовке одна, как раненая птичка к стае. Компания у нас была прямо закачаешься: панки с разноцветными хайерами, цепями и черепами, милые волосатики хиппи и Лиза, в целом человек 15-20. Когда мы высадились из разбитого вдребодан традиционного поселькового дребезжащего на многочисленных кочках автобуса, деревенским жителям было на что посмотреть, но если честно, внимания на нас никто практически не обратил. Вечерело, аборегены смотрели сериалы у телевизоров, ну, может, наиболее любопытные боязливо подглядывали за нами через белые занавесочки.
 
И мы вольготно прошествовали к стройной церквушке. Часовня была довольно высокой и весело пронзала небо. Церковная подсобка, состоявшая из нескольких довольно просторных залов, поразила полным отсутствием мебели. Кое-где были сложены строительные материалы. Все немного устали и поэтому сразу бросились есть и пить. Стемнело довольно быстро, и меня стал угнетать этот «пир во время чумы». Я не могла больше видеть жующие рожи на фоне страстных стенаний Гелы и Кима. Ничто не свидетельствовало о смиренном ожидании Великого праздника Пасхи.

В общем, всем было на меня по фиг. И я вышла в темный двор и села на поваленное дерево. Довольно быстро зарыдала. Ночь была мое время. Я всегда ей дышала и жила. Жизнь, конечно, уже давно дала трещину. В послужном списке уже были две-три несчастные любови, а в теле бешено страдала, желая вырваться, такая ужасающая лавина страсти, что мне обычно было с ней не справиться. И каждый вечер, когда темнело, эта страсть сначала душила меня, затрудняя дыхание, а потом гнала на улицу, часто заставляя отдаться первому встречному. А потом ненавидеть себя... 
Слава богу, что с десяти лет по ночам я писала романы и стихи, это немного помогало сублимировать. Но не всегда. И от страха смерти я в ужасе бежала, раздирая покой спящей семьи и свои легкие утробным криком. Повзрослев, выбирая из двух зол, между этими, рушащими нормальную жизнь моих родных\ криками и неразборчивым сексом, я не без удовольствия предпочла последнее.

На тусовке близких отношений у меня ни с кем не было. Мне нравился там только Попель, а он, как известно, не поехал.

Жуткое одиночество. Пришел Костос: «Ты что тут сидишь одна?» И я рассказала ему обо всем, о том, что все не так, «все не так, как надо». Что так не должно быть. «Выпей вина, - Костос протянул начатую бутылку красного. - Все будет хорошо.» Он улыбался своей самой возвышенной, самой лучшей в мире улыбкой. Я выпила и практически ему поверила. Но все-таки не до конца. Костос исчез так же неожиданно, как и появился, я снова порывалась заплакать. Тогда появился Олежка: «Лиза, ты опять пьяная... Что случилось?» И тут уж я открыто разрыдалась: «Понимаешь, Олежка, сегодня Пасха, нельзя ни есть, ни пить, ни трахаться, а там все только этим всем и занимаются.» «Это ничего, - попытался ободрить меня мой друг, - Надо просто в церковь пойти, на службу.» - «Да я попробовала, но меня словно сила какая-то внутрь не пускает.» - «Да ничего... Ничего не бойся, просто возьми меня за руку и пошли.» Олежка взял меня за руку и потащил ко входу в церковь. Оттуда в темноту бился свет. Я на секунду замерла перед дверями, но мой спутник втолкнул меня внутрь. Служба была в самом разгаре. Все было празднично и красиво. Олежка держал меня за руку: «Ну как? Все же хорошо, а ты боялась.» В душе вихрем разливалась радость. Я стояла среди незнакомых молящихся людей, и мне было хорошо. Вдруг Олежка отпустил мою руку: «Подожди.» Чудо мгновенно пропало и разрушилось вдребезги. Нет! Я пыталась снова ухватиться за него. Но мой друг куда-то исчез. Мне стало не хватать воздуха, и я начала пятиться, чтобы выйти из церкви. «Ты куда?» - снова перехватил мою руку Олежка. «Ты ушел, и мне стало плохо.» - «Глупая, я же за свечами...» Он дал мне огромную горящую свечу. Мир снова наполнился чудом. Щемящее чувство радости опять захлестнуло меня. Тут мимо пробежал маленький, тщедушный Пионер, облаченный в огромную фиолетовую рясу послушника: «Хотите на колокольню, ребята?» - спросил он нас, искрясь нездешней улыбкой. Конечно, хотим! Мы быстро стали подниматься вверх по узкой полуразрушенной лестнице. Вот уже и колокола. Звонарь и Пионер принялись звонить дерзко и весело. «Хотите позвонить?» - спросил нас послушник. Сердце прыгало от радости вместе с колокольным звоном.

«Как же здорово!» Я была совершенно счастлива. После крестного хода Олег сказал мне: «Знаешь, брат просил закопать здесь бедного Йорика.» - «Что это?» - «Так череп.» Я думала, что он прикалывается. «Чей череп?» - «Да ничей, он его просто нашел. Надо закопать его по ритуалу. Мы с Костосом договорились. Я вот ножик припас, чтобы землю копать.» Ничего не понимая, не веря ни единому слову, я поплелась с ними в поле. Парни разожгли костер и достали... бедного Йорика. То есть он действительно был! Произведя казавшийся им необходимым ритуал, они череп закопали. Мы немного выпили за упокой и помолчали. Мне смертельно захотелось спать. Я всем пожелала спокойной ночи и поплелась в пристройку, в которой все уже спали и царили темнота и тишина.
 
Я осторожно прокралась в просторный зал, практически до отказу забитый спящим прямо на полу народом. Куда бы приткнуться? Углядела место только прямо у самой двери под умывальником. Делать нечего, пришлось приземлиться туда. Сразу почувствовала сквозняк: дверь была с трещинами и закрывалась неплотно. На улице хоть и май, но ночи холодные. Отопления там, конечно, не было. Я долго лежала на своем месте. Дыша осторожно и не смыкая глаз от холода. Я не знала, что делать. Зубы начали предательски стучать, я дрожала всем телом. Вдруг кто-то по соседству со мной пошевелился. «Замерзаешь?» - прошептал незнакомый мужчина. «Д-д-да», - пролязгала я. «Иди сюда,» - он крепко обнял меня обеими руками, я быстро согрелась и сразу же уснула. Не знаю, смог ли заснуть он... Но на рассвете часов в пять вместе со своими друзьями поднялся, и они уехали. Я его так и не увидела спросонья и даже имени не знаю. Так он навсегда и останется: самым лучшим и добрым человеком в моей жизни без имени, который просто спас от холода, ничего не прося взамен. И это именно в тот возрастной период, когда мы все жили практически только инстинктами.
 
Я снова осталась одна. Замерзать под умывальником. Ситуация повторилась, но когда стала уже совершенно непереносимой, солнце осветило помещение, и я сразу увидела Олежку! «Где же ты был? Я чуть не умерла от холода!» Он широко улыбнулся: «Иди сюда.» Он обнял меня, и я блаженно заснула в его тепле.
Утро запомнилось веселым солнцем, наскозь пронзающим ветки деревьев. Было удивительно радостно и даже смешно. Мы степенно гуляли с церковным батюшкой по двору, залезали на колокольню, снова били в колокола!!! С высоты я глазами искала место, где мы ночью похоронили бедного Йорика, где я вчера плакала на дереве. И не находила. Мир был совсем другой, какой-то новый, звенящий радостью. Праздничные наставления батюшки журчали неразборчивой музыкой. Вскоре мы собрались домой.
 
Дорога назад была утомительно сюрреалистичной. Напоминала рассказы об эпидемии оспы в Париже, когда весь высший свет уезжал и расставляли измерительные столбы. Недалеко от центра они были более близкими друг к другу, а чем дальше, тем все удаленней. Говорят, что геометры занимались каждый раз любовью, прежде чем врыть столб, сначала сил было много, поэтому столбы чаще, а потом все реже.
Это я, конечно, про Гелу с Кимом, из-за которых мы постоянно останавливались. Не знаю, сколько мы километров отмахали, прежде чем нам удалось настигнуть автобус. Меня ничего не расстраивало и не напрягало. Все было весело.

Этой весной Марина написала в сочинении в университете на тему «Где я хотела бы справлять свой день рождения через 20 лет», что мечтала бы оказаться на крыше Дворца Искусств. Там и правда было круто.

Дворец Искусств стоял, конечно, на площади Пушкина. Внутри было пять Ивановских театров. Огромный. Выстроен на пригорке. Раскинулся безмятежно своими крыльями. Эдакий величественный культурный центр.

Мы же поступили с ним по-свойски небрежно: просто взяли его в свой тусовочный арсенал и обжили. Ребята надыбали строительные носилки, и на них нас поднимали к пожарной лестнице. (По этому поводу я купила себе джинцы, а когда их вскоре порвала, нашила на них апликацию: кожаную черную звездочку. Надеюсь, она светила добрым светом с моего причинного места, когда я поднималась вверх.) Перелезаешь с носилок на лестницу, карабкаешься несколько ступенек – и ты уже на крыше. Где небо, друзья и рассвет.

Тусовка подарила нам столько счастья и открытий, что мы с Мариной безумно хотели ее отблагодарить. Но что мы могли?

Я на тот момент жила с родителями, ютилась в одной комнате с прабабушкой, поэтому «вписаться» ко мне было невозможно. Но все-таки получала стипендию, и денежки у меня иногда были. С алкоголем тогда было непросто.

Марине нравился Цоюшка, а мне Попель. У нее в общежитии лежала привезенная из Москвы бутылка коньяка. Мы пропивали средства Комсомола. И делали это очень красиво.

Деньги были получены на продаже билетов на выступление нашего факультета на Студенческой весне. Так как писали сценарий и режиссировали его мы с Мариной, то и деньги дали нам и просили купить в Москве коньяка.
 
Вообще-то бутылок было две, но первую выпил Маринин двоюродный брат, приехавший ее навестить с Севера. Он называл себя Хозяином жизни и спорить с ним было невозможно. Просто нашел – и выпил. А вот вторую...

Познакомившись с более молодой частью тусовки, нам с Мариной очень хотелось сближения с более возрастной ее частью, ведь в ней были именно те, кто был нам интересен: Попель и Цоюшка. Первый нас, казалось, не замечал, а второй от Марины так просто шарахался. Потом объяснил: боялся, не понимая, что именно нам, двум женщинам в черном, здесь надо. Марина, наверное, тоже была тогда человеком из ниоткуда, это нас, видимо, и сближало. Высокая, стройная, очень романтичная со своим коротким каре углами, выстраивающимися в геометрически гармоничную фигуру с ее немного раскосыми, я бы сказала, японскими глазами и длинноватым острым носом. Взгляд у нее все время был нездешний, словно в глубь себя. На факультете среди парней она была недосягаемой звездой, в которую были влюблены многие, а среди девчонок – какой-то немыслимой кривлякой и задавакой, которую ненавидели практически все. У меня же особых побед с противоположным полом не было, общалась я с девчонками довольно доброжелательно. Таким образом, дружба наша мне очков в университете не прибавляла, а напротив значительно вредила моей скорее хорошей, чем плохой репутации, делая ее очень неоднозначной.

В тот день сначала нам удалось заарканить у кафе «Весна» только Кешу с Костосом. Договорились выпить, но не знали на что. Поэтому с первым из друзей нам пришлось ненадолго смотаться ко мне домой за деньгами. Помню, папе очень не понравился довольно развязный Кешин вид! Но мы сбежали так стремительно, что он даже не успел мне это высказать. У кафе мы будто невзначай пригласили присоединиться Попеля и Цоюшку. Бутылка красного была довольно быстро выпита в садике и искала продолжения. Костос и Кеша немного разочарованно удалились. И тогда после коротких переговоров шепотом с Мариной : «У нас же есть коньяк в общежитии.» - «Но он же не наш! Штабисты нас убьют!» - «Они нас так и так убьют: твой брат уже выпил одну бутылку. Ты хочешь познакомиться с Цоюшкой или нет?», мы вчетвером двинулись к нашей цели. Забрали бутылку из общаги и в первый раз попали в логово Цоюшки.
 
В его небольшой комнате обычно царил мрак. Занавешенные окна, кругом начатые или оконченные холсты. Основное пространство занимала двухместная всегда взбаламученная кровать (конечно, с Картасаром). На маленьком столике напротив у стены валялись краски, сигареты, мольберты.
 
В своей комнате Цоюшка был царь и бог, а вот в квартире у него был вечный бой с отцом, поэтому обстановка была всегда немного напряженная. Из кухни или прямо из-под двери раздавались недовольные выкрики его пьяного отца. «Не обращайте внимания,» - сладко улыбался сын. Иногда в дверь по-мышиному скреблась и пробиралась маленькой тенью его мама: «Ты как, сыночек? Покушать хочешь?» Цоюшка неизменно отвечал отказом: еда не была одним из его приоритетов. Да и судя по тому, какие в семье все были худенькие и маленькие, ее обычно или не было, или не хватало. На кухне царила хирургическая чистота – мама мыла пол почти каждую минуту.

Когда отец, наконец, успокаивался, можно было поговорить. Часто говорили о литературе, Цоюшка философствовал, немного наивно, но в целом мило, фантазировал. Его окружала какая-то приятная обволакивающая аура. Марина смотрела на него, словно окаменевшая.

Девчонки на факультете считали ее легкодоступной, она же напротив долгое время носилась со своей девственностью, как с писанной торбой. Интересно, что даже отчаянный соблазнитель Цоюшка ее в этом смысле пощадил, и у них какое-то время были чисто платонические романтические отношения. Именно в этот день лед в отношениях тронулся. И да здравствует комсомольская бутылка!
   
Но Слава богу, деньги нам дали не все!..

Поскольку коньяк у нас благополучно испарился, сердобольные комсомольские лидеры мало того, что простили нам этот ужасный проступок, но и пригласили нас на оставшиеся в ресторан. Было смешно – точно филфак гуляет: за столом было восемь девчонок. И на каждую полагалось по пять бутылок пива. А мы с Мариной пива не пьем. Только шампанское. Что делать? Связали оставшееся пиво в мое полупальто и тайно вынесли из ресторана. Куда? Ну конечно, на тусовку!

Напоить братишек и сестренок было ужасно приятно! Все радовались, как дети, и пели нам гимны! Помню счастливое лицо Костоса, витийствовавшего в подпитии. Помню нежный майский ветер, развевавший его хайеры.
 
Все, что связано в моей жизни с тусовкой, для меня легко и красиво и почему-то в то же время неизмеримо важно.

Думаю, что она случилась для меня на каком-то жизненном перепутье, во многом сформировала меня и мое отношение к жизни. И еще она меня, даже в двадцатилетнем возрасте, все еще незаметного закомплексованного подростка, социализировала, научила общаться с миром, который в моей интерпретации имеет очень причудливые очертания.
 
Пою тебя, моя тусовка, моя референтная группа. Место, где мне всегда были рады, место, где меня принимали любой, слушали со вниманием и всегда спрашивали, как дела. И я отвечала тем же.

И может быть, именно в этот момент я еще научилась свой необычный мир творить. Я стала насыщать его дорогими моему сердцу людьми. Что бы я без вас делала, милые мои. Близкие, далекие, едва знакомые, но такие интересные! Вы мой путь к Свету, вы мое спасение! Вот и сейчас я перелистываю вас, как страницы любимой книги, заполненной людскими судьбами. Я как изысканный коллекционер: многих равнодушно пропускаю мимо, а к некоторым прилепляюсь душой, как липучка. Или они ко мне. И тогда уже не оторвать. И Свет. Спасибо тебе за твою руку. Вот моя рука.

31/07/2025