Сафонов и Арапова о 2 ноября

М.М. Сафонов, историк, опубликовал в ФЭБ статью (2004 г.), где камня на камне не оставил на выводах известных пушкинистов о свидании Натальи Пушкиной с Жоржем Дантесом 2 ноября 1836 года, дате, казалось бы, доказанной. Оказывается, сведения о "пресловутом свидании" появились в печати лишь в 1888 году, с публикацией Бартенева. А.П. Арапова узнала о свидании раньше, из письма Александры Фризенгоф в марте 1887 года. Жёстко критикуя воспоминания Араповой и последующие выводы пушкинистов, основанные, по его мнению, на её зыбких выдумках, он пишет:
"Самой «болевой точкой» ... для Араповой было известие о тайном свидании Натальи Николаевны и Дантеса.
В 1888 г. П. И. Бартенев, издатель «Русского архива», обнародовал рассказы о Пушкине, записанные им со слов князя и княгини Вяземских. Среди этих рассказов был и такой: «Мадам NN по настоянию Геккерна пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказала княгине Вяземской и мужу, что, когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить, как можно громче. По счастью, ничего не подозревающая дочь хозяйки явилась в комнату, и гостья бросилась к ней».

Еще за год до публикации Бартенева Арапова обратилась к своей тетке Александре Фризенгоф (в девичестве Гончаровой) с просьбой рассказать историю гибели Пушкина. В ответ на эту просьбу муж Александрины барон Густав фон Фризенгоф записал воспоминания своей жены и в марте 1887 г. отправил их племяннице. Согласно рассказу, эпизод с «мадам NN» выглядел так:
«Старый Геккерн написал вашей матери письмо, чтобы убедить ее оставить мужа и выйти за его приемного сына. Александрина вспоминает, что ваша мать отвечала на это решительным отказом, но она уже не помнит, было ли это сделано устно или письменно. Ваша мать получила однажды от госпожи Полетики приглашение посетить ее, и когда она (Н. Н. Пушкина) прибыла туда, то застала там Геккерна вместо хозяйки дома, бросившись перед ней на колени, он заклинал ее о том же, что его приемный отец в своем письме. Она сказала жене моей, что это свидание длилось несколько минут, ибо, отказав немедленно, она тотчас уехала».
От Фризенгофа Арапова узнала имя таинственной «мадам NN». Ею оказалась жена подполковника Кавалергардского полка Идалия Григорьевна Полетика, побочная дочь графа Г. А. Строганова, троюродная сестра Н. Н. Пушкиной.
Арапова понимала, что обнародованные Бартеневым сведения бросали тень на репутацию ее матери. Она вроде бы жертва. Но поведение в этом загадочном эпизоде Дантеса, обманом заманившего Пушкину в ловушку, грозившего застрелиться, если она не отдастся ему, никак не вязалось с образом благородного человека, отрицавшего какие-либо подозрения на счет их действительных отношений. Арапова не могла не сознавать, что коль уж такой эпизод появился в печати, то он всегда будет источником самых различных предположений. Оставить его без внимания было нельзя. Но чтобы нейтрализовать ситуацию, надо было так прокомментировать этот эпизод, чтобы не могло возникнуть никаких сомнений. Что и сделала Арапова в своей работе. Арапова сочинила такую конструкцию, сославшись на рассказы своей няни Констанции, якобы передавшей исповедь Пушкиной незадолго перед смертью. Совершенно очевидно, что весь этот рассказ выдуман ею от начала до конца. Тему письма она позаимствовала из рассказа Фризенгофа, но дала ей следующую интерпретацию.
Дантес, безумно влюбленный, но окончательно разочарованный в своих надеждах, написал Наталье Николаевне письмо — «вопль отчаяния с первого до последнего слова». Цель письма — добиться во что бы то ни стало свидания. «Он жаждал только возможности излить ей свою душу, переговорить только о некоторых вопросах, одинаково важных для обоих, заверял честью, что прибегает к ней единственно как к сестре жены и что ничем не оскорбит ее достоинства и чистоты».
Письмо заканчивалось угрозой, что, если она откажет ему в свидании, он покончит с собой, то же сделает и его жена Екатерина, безумная «страсть, которой заставит ее последовать его примеру... и, загубленные в угоду трусливому опасению, две молодые жизни вечным гнетом лягут на ее бесчувственную душу».
Наталья Николаевна, конечно, не могла взять на душу такой грех. За три года до смерти она призналась, что всегда допытывала свою совесть и единственно в чем могла себя упрекнуть, так только в этом согласии на роковое свидание. Оно было столь же кратко, сколь невинно. Пушкину извиняет ее «неопытность на почве сострадания». Другими словами, она пошла на это, чтобы спасти от смерти Дантеса и его жену, но за такую доброту муж ее заплатил своей кровью, а она счастьем всей своей жизни.
Свидание состоялось в казармах Кавалергардского полка, на квартире Идалии Полетики. Оно не имело того значения, которое предполагала Пушкина, оказавшись уловкой влюбленного человека. Поняв это в первую же минуту, Пушкина возмутилась до глубины души и твердо заявила Дантесу, что останется навсегда глуха к его мольбам. После этого она немедленно уехала.
Через день Пушкин получил «зловредное извещение» от анонимного корреспондента, который ему уже присылал безымянные письма о состоявшейся встрече. Пушкин принес письмо жене. Она рассказала все как есть. Тогда Пушкин послал Дантесу «вторичный вызов», следствием которого была дуэль".
Сафонов на полном основании упрекает Арапову в несостоятельности:
"Пожалуй, самый важный вывод, который можно сделать после прочтения «исследования» Араповой, состоит в том, что Н. Н. Пушкина никогда не говорила с дочерью о дуэльной истории. Сама же Арапова была настолько исследовательски несостоятельна, что, изучая литературу, не могла уяснить, что Пушкин не вызывал Дантеса на дуэль. Он лишь написал оскорбительное письмо Геккерену-отцу. И тогда Дантес вызвал Пушкина. Стыдно было дочери Натальи Николаевны не знать того, что было в ее время известно каждому гимназисту".
Сафонов также  называет выдумкой то, что Арапова извлекла из Военно-судного дела, с которым ознакомилась:
"Примечательна выдумка Араповой об анонимном письме Пушкину накануне январской дуэли. Происхождение этого изобретения Араповой установить нетрудно. В своем «сочинении» она упоминает материалы Аудиториата Военного министерства, в котором рассматривалось военно-судное дело Дантеса.
В 1900 г. это дело было опубликовано. Арапова была знакома с этой публикацией. Отсюда она почерпнула сведения об анонимном письме, полученном Пушкиным незадолго до того, как он отправил свое известное письмо Геккерену. Сведения эти представляли собой миф, созданный без всякого умысла аудитором 13-го класса Масловым, чиновником Комиссии военного суда. Происхождение этих сведений таково.
9 и 11 февраля 1837 г. секундант поэта К. К. Данзас заявил комиссии, что в ноябре Пушкин получил анонимные письма. Комиссия располагала письмом Пушкина к Геккерену от 25 января 1837 г., где поэт писал о том, что он получил анонимные письма. Пушкин имел в виду ноябрьские письма. Но члены Комиссии не смогли точно определить, что речь шла именно о ноябрьских анонимных письмах. Аудитор Маслов пришел к неверному заключению, что Пушкин получил анонимные письма и в ноябре 1836 г., и в январе 1837 г. Он ошибочно полагал, что январское анонимное письмо (в действительности не существовавшее) вынудило Пушкина написать Геккерену оскорбительное письмо. Ни Дантес, ни Данзас, не склонные посвящать следствие в подробности дуэльной истории, не стали опровергать формулу Маслова.
В определении Аудиториата от 16 марта 1837 г. содержались такие слова: «...26 января сего года Пушкин по получении безымянного письма» послал Геккерену оскорбительное письмо. А 18 марта Николай I утвердил определение Аудиториата и тем самым закрепил своей подписью неверную версию судей.
Арапова же пошла гораздо дальше. Мифические сведения о январском анонимном письме она соединила со сведениями Вяземских и Фризенгоф о свидании Пушкиной с Дантесом на квартире Полетики".
Итак, Арапова сочинила пошлый бульварный рассказ о состоявшемся «свидании» Натальи Николаевны и Жоржа Дантеса на квартире Идалии Полетики. Исследователь М.М. Сафонов заключает: "Оставим читателю самому определить, кто в большей степени «сочинил» историю свидания у Полетики... Что же тогда остается? Остается только свидетельство В. Ф. Вяземской. Княгиня вовсе не придавала этому эпизоду никакого сакраментального значения, гипертрофированно раздутому исследователями, не видела в нем некой кульминации, после которой события приняли необратимый характер и неизбежно привели к дуэли.
Да, действительно, в один из дней декабря или начала января 1837 г. Полетика пригласила к себе Пушкину, а сама уехала. Не ожидавшую подвоха жену поэта там ожидал Дантес, который с пистолетом у виска стал ее домогаться. Но успеха не имел. Пушкина вышла с честью из неприятного положения, а потом рассказала об этом близким. В самом деле, Дантес, преследующий Наталью Николаевну, хотел отомстить Пушкину и за вынужденный брак со свояченицей поэта Екатериной Гончаровой, и за то, что, несмотря на сватовство и женитьбу, Пушкин не принимал его у себя и не желал поддерживать с ним никаких отношений. Одновременно Дантес возобновил свои ухаживания за другой свояченицей Пушкина, Александриной, чтобы как можно сильнее докучать ему. Среди всех этих инсинуаций Дантеса подстроенное Полетикой свидание сыграло определенную роль в решении Пушкина написать Геккерену вызывающее письмо, которое повлекло за собой дуэль. Но, очевидно, что роль эта вовсе не была решающей". - М.М. Сафонов, ФЭБ, "Пресловутое рандеву".
http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/v04/v04-284-.htm

Но разве Александра Гончарова-Фризенкгоф не слышала от своей сестры Натальи Пушкиной о её встрече с Дантесом у Полетики? И разве Натали «вся впопыхах» не прибегала к Вяземской и не рассказывала «Вяземской и мужу», как она «избежала настойчивого преследования Дантеса»?
И что же нам дальше делать со всем этим? Зададим себе вопрос:  как случилось, что в итоге до сих пор повествование Араповой о своей матери считается выдумкой? Да, кое-что присочинила, даже чересчур пошло. Но невозможно согласиться с тем, что Арапова никогда не задавала вопросов ни своей матери, ни отцу Петру Ланскому, ни няне Констанции!

Почему Александру Фризенгоф  обвиняют в том, что она намеренно запутывает факты? Действительно, старый Геккерн из дипломатической осторожности никак не мог написать Наталье Пушкиной письмо, в котором он уговаривает её о свидании с Дантесом, и тем более, о том, чтобы бросить мужа. Геккерн предпочитал такого рода уговоры передавать в устной форме. Разумеется, Александра знала о письме Геккерна, которое он передавал лично из рук в руки Наталье Николаевне. Это было письмо от Дантеса, написанное под диктовку Геккерна, с  отказом «от всех видов», всех притязаний  на  Пушкину.
А вот об инциденте у Полетики Александрина говорила со слов Натали. И это похоже на шутку в гостях среди детей и гостей. Поэтому и Льва Павлищева, родного племянника А.С. Пушкина,  обвинили в подделке писем и, следовательно - в искажении фактов: он рассказал о том, как в гостях у Полетики Дантес пошутил «с пистолетом у виска»,  Наталья закричала от страха, а в комнату вбежала дочка хозяйки и гости. А потом все дружно смеялись. Это ближе к истине!
Воспоминания Александра Трубецкого, участника и очевидца событий, называют почему-то «маразматическим бормотанием». Но даже П. Щёголев верил в то, что Дантес получил записку от Натали, в которой она сообщает, что говорила Пушкину о том, что Дантес просил руки Екатерины. Трубецкой и Дантес обсуждали вместе этот «казус». И дело здесь в том, что Наталья Николаевна старалась «от всего сердца», чтобы выдать сестёр замуж. И не придавала большого значения «приступам любви» балагура Жоржа Дантеса!

Теперь пытаются исследовать архивы потомков Дантеса-Геккерна и уверяют, что и там могут быть письма, написанные после событий ради "очищения" совести предка. Чего только стоит возня вокруг даты рождения первого ребёнка Екатерины: то "концы в воду", то "картошка", то нет подписи врача в метрике, то дата по письмам не сходится - и до сих пор в этом пункте неспокойно: видно какие-то подчистки в записанной дате рождения первого ребёнка Екатерины. Но есть одно письмо Екатерины к Дантесу от 22 марта 1837 года. Об этом рассказ впереди.
И чего тогда стоят утверждения самого М.М. Сафонова, ничем «действительно» не доказанные: «Да, действительно, в один из дней декабря или начала января 1837 г. Полетика пригласила к себе Пушкину, а сама уехала»? Это серьёзно?


apres l’assembleе 2 ноября
http://www.maltavista.ru/library/article/352

М.М. Сафонов обращает внимание читателей на текст анонимного диплома рогоносца:  «До сих пор никто из пушкинистов не сделал правильного перевода этого важнейшего документа, с которого и началась интрига, приведшая к гибели поэта.
Главное – правильный перевод.  Обычно французский текст пасквиля переводят так:
"Кавалеры первой степени, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великий капитул под председательством высокопочтеннейшего Великого магистра Ордена Рогоносцев, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина заместителем Великого магистра Ордена и историографом Ордена. Непременный секретарь: гр. И. Борх".
Неточность перевода, затемняющая смысл пасквиля, отчасти объясняется тем, что переводчики не владели той терминологией, КОТОРУЮ ХОРОШО ЗНАЛ СОСТАВИТЕЛЬ ДОКУМЕНТА. В тексте пасквиля нашла отражения причудливая смесь терминов, использовавшихся духовно-рыцарскими орденами, КАТОЛИЧЕСКОЙ церковью и МАСОНСТВОМ. Из этого следует, что составитель документа (а он до сих пор неизвестен) хорошо владел этой терминологией.

Итак, точный перевод пасквиля выглядит следующим образом:
"Рыцари Большого Креста, Командоры и Рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великий капитул под председательством досточтимого Великого магистра Е(го) П(преимущества) Д. Л. Нарышкина, с общего согласия назначили г-на Александра Пушкина коадютером Великого магистра Ордена и историографом Ордена. Непременный секретарь: гр. И. Борх."
«Самое интересное заключается в том, что пасквиль в издевательской форме изображал события, которое, по всей видимости, имели место в реальной действительности. Сам Пушкин в черновике так называемого письма к А. Х. Бенкендорфу 21 ноября 1836 года утверждал, что 4 ноября он получил пасквиль "apres l'assemblee", то есть после какого-то ПУБЛИЧНОГО собрания.
В неотправленном ноябрьском письме Пушкина Геккерну есть упоминание о каком-то событии, произошедшем 2 ноября 1836 года, послужившем ПОВОДОМ для составления пасквиля. В этот день Пушкин присутствовал в зале Петербургского дворянского собрания в доме В. В. Энгельгардта на праздновании 50-летия научной деятельности профессора Медико-хирургической академии П. А. Загорского.
В ходе торжества юбиляру вручались дипломы на звания почетного члена Виленской медико-хирургической академии и доктора медицины и хирургии Императорской медико-хирургической академии».
Вызывает иронию предположение Сафонова, что в голову некоего анонима, присутствовавшего на банкете юбиляра, могла прийти мысль о сочинении послания Пушкину. Более интересно упоминание об уведомлении Капитула Российских императорских и царских орденов: «Думается, что инцидент, с которым Пушкин связывал появление пасквиля, произошел именно во время этого празднования. Не так уж трудно представить, о чем могли говорить на обильном банкете подвыпившие гости. Среди пациентов врачебных светил, видимо, было немало выдающихся "кокю".

С другой стороны, за день до этого – 1 ноября "Санкт-Петербургские ведомости" опубликовали уведомление "От Капитула Российских императорских и Царских орденов". Капитул сообщал о том, что на открывшиеся командорские пенсионные вакансии помещены кавалерственные дамы и кавалеры. Это означало, что перечисленные лица будут отныне получать командорские доходы (со специально определенных для этого казенных имений) и пенсии. Для того чтобы получать эти средства надо было представить в Капитул подлинные документы, подтверждающие их принадлежность к ордену. С одной стороны – торжественное вручение дипломов юбиляру, с другой – разговоры о документах, дающих право на командорские и пенсионные доходы. В этой атмосфере было легко родиться мысли о "коадютере Ордена Кокю". Видимо, кто-то из присутствовавших на банкете – в шутку или с умыслом – бросил фразу о том, что, если поставить Пушкина во главе Ордена "Кокю" и поручить ему описывать деятельность этого общества развратников, то материальные дела его пошли бы лучше».
Заключение Сафонова: «Очевидно, анониму было хорошо известно об этом инциденте. И он сочинил пасквиль, составив протокол заседания Капитула воображаемого Ордена des Cocus, то есть подготовил документ, который, будучи переслан Пушкину, мог бы быть представлен потом для получения командорства».  Вероятным участником составления протокола («диплома рогоносца») М.М. Сафонов называет В.А. Соллогуба:
«Видимо, аноним был знаком с тем, что в источниковедении называется формуляром протоколов заседания Капитула. Он воспроизвел формуляр такого протокола, поместив в него фамилии, связанные с Мальтийским орденом, документацию которого он также хорошо знал.
И чтобы адекватно отразить ситуацию, имевшую место 2 ноября 1836 года, аноним воспользовался еще и термином "коадютор" из КАТОЛИЧЕСКОЙ практики, с которой он был знаком лучше, чем переводчики текста пасквиля, называвшие Пушкина "заместителем" Великого магистра.
Понятно, что текст пасквиля не был составлен иностранцем. Начертание латинских букв обличают в нем русского человека. Поэтому при попытке определить автора анонимного пасквиля необходимо принимать во внимание, что это был РОССИЯНИН, знакомый с документацией Мальтийского ордена и с юридической практикой католической церкви. Из всех подозреваемых в составлении пасквиля лиц таким характеристикам более других отвечает В. А. Соллогуб. В ноябре 1836 года он служил в департаменте духовных дел иностранных вероисповеданий МВД».
Что касается Соллогуба, его деятельность в департаменте духовных дел весьма сомнительна, поскольку там он лишь числился. В.А. Соллогуб пишет в своих воспоминаниях, что служил в Министерстве внутренних дел, «где числился по департаменту ДУХОВНЫХ ДЕЛ, директором которого был Ф. Ф. Вигель. (Он на меня очень сердился за то, что я раз сказал, что ни он, ни я никогда в департаменте не бываем.)».  http://az.lib.ru/s/sollogub_w_a/text_0170.shtml.
Итак, М.М. Сафонов предлагает взглянуть иначе и на текст анонимного диплома  и на обстоятельства вокруг него. В. Соллогуб смотрится в этом контексте соавтором, почти  «автором, сочинившим пасквиль, составив протокол заседания Капитула воображаемого Ордена des Cocus». Позвольте не согласиться с таким взглядом на Соллогуба. Его можно представить только секундантом на дуэли, не посвящая в детали вопроса.

Можно бы вернее всего предположить, что после получения Пушкиным 15-16 октября анонимного письма он обратился к Вигелю с письмом, в котором спрашивал его о некоем переписчике.
Необходимо обратить внимание на ответное письмо Ф.Ф. Вигеля к Пушкину примерно от 18 октября 1836 года, где он упоминает о некоем «человечке-машинке». Причём, Вигель держит в тайне имя этого переписчика. Первое, что приходит на ум при чтении – это необходимость в переписывании для Пушкина чистовика «Капитанской дочки». Но свою повесть к этому времени Пушкин уже почти переписал и 19 октября поставил точку, пометив беловой автограф романа этой датой. Второе: предполагался также обмен мнениями по поводу публикации «Философического письма» Чаадаева, поскольку стоял вопрос о гонениях на него со стороны правительства.
Интересно иное: «человечек-машинка»!
Ф. Ф. Вигель — Пушкину. Около 18 октября 1836 г. Петербург:
«Вы требуете от меня того, об чем я сам хотел просить Вас; у меня есть человечек-машинка, который очень исправно переписывает ему совершенно непонятное. Его рукой писано письмо мое и мною даже не подписано. Вот вам доказательство, что я не ищу его известности; оно писано для одного. Надобно было быть уверену в его уме и проницательности, чтобы осмелиться так писать. Он один сквозь некоторую досаду мог увидеть беспредельную к нему любовь и преданность:  талант поставил его выше мелочей обыкновенного самолюбия. Он может не уважить мнением моим, но чувства, я знаю, всегда уважал. — Я болен, без того бы сам к вам явился. Я чувствую (1) простуду и в то же время моральную болезнь, какое-то непонятное лихорадочное беспокойство.
Нежную, обожаемую мать разругали, ударили при мне по щеке; желание мести и бессилие меня ужасно тревожит. — Я ожидаю от Дим.<итрия> Ник.<олаевича> извещение когда удобнее ему будет дружески, по Арзамасски, побеседовать с вами.
Je rouvre ma lettre pour vous dire que M. Bloudoff vous attend avec impatience, depuis dix heures du matin jusqu’; trois Mercredy. Faites-moi savoir si je dois venir chez vous, je suis tout malade, mais mort ou vif vous me verrez chez vous si vous l’ordonnez, <см. перевод> (2).
Адрес: Его высокоблагородию м.<илостивому> г.<осударю> Александру Сергеевичу Пушкину. На Мойке, у Конюшенного моста, в доме кн. Волконского.
Сноски: (1) - чувствую прост<ужен>
Переводы иноязычных текстов: (2). Я снова раскрываю мое письмо, чтобы сообщить вам, что Блудов ждет вас с нетерпением с десяти утра до трех в среду. Дайте мне знать, должен ли я притти к вам, я совсем болен, но мертвым или живым вы увидите меня у себя, если вы это прикажете».
Примечания: 1.Ф. Ф. Вигель — Пушкину. Около 18 октября 1836 г. Петербург. Печатается по подлиннику (ПД, ф. 244, оп. 2, № 12). Впервые опубликовано И. А. Шляпкиным в его книге ,,Из неизданных бумаг А. С. Пушкина“, 1903, стр. 280—281. Вошло в издание переписки Пушкина под ред. В. И. Саитова (т. III, 1911, стр. 395—396).
http://pushkin.niv.ru/pushkin/pisma/pushkinu-1266.htm.

Кажется странным  обращение Пушкина к Вигелю и его ответ: «Вы требуете от меня того, об чем я сам хотел просить Вас; у меня есть человечек-машинка, который очень исправно переписывает ему совершенно непонятное». Выходит, что и Пушкин, и Вигель были озабочены о секретности или АНОНИМНОСТИ какого-то ПЕРЕПИСЫВАНИЯ? Я бы так предположила. "МОРАЛЬНАЯ БОЛЕЗНЬ", "ЖЕЛАНИЕ МЕСТИ И БЕССИЛИЕ меня ужасно тревожит" - такой настрой души Вигеля, ощущаемый в его письме, был и в душе самого Пушкина. Причина у Пушкина была явно иной!
Встреча назначалась на среду, 21 октября.  Можно предположить, что Пушкин уже строил свой план в отношении Геккернов и ему был нужен человек, согласный на переписывание текстов «совершенно непонятных». Действительно, ведь "дипломы рогоносца" были написаны впоследствии по-французски изменённым почерком. И по утверждению графологов - не иностранцем, а русским человеком.

Размышляем от обратного, то есть: если Пушкин вовсе ничего не замышлял, а занимался своими литературными делами вплоть до 1 ноября 1836 года? Допустим, вовсе не получал анонимного письма утром 2 ноября. Но, следуя размышлениям Сафонова, если Пушкин читал утром 1 ноября газету  "Санкт-Петербургские ведомости", то он также узнал об уведомлении "От Капитула Российских императорских и Царских орденов" на открывшиеся командорские пенсионные вакансии.

Пушкин – Геккерну: 17-21 ноября 1836 года:
«2 ноября вы от вашего сына узнали новость, которая доставила вам много удовольствия. Он вам сказал, что Я В БЕШЕНСТВЕ, что моя жена боится... что она теряет голову. Вы решили нанести удар, который казался окончательным. Вами было составлено анонимное письмо. Я получил три экземпляра из десятка, который был разослан.
Письмо это было сфабриковано с такой неосторожностью, что с первого взгляда я напал на следы автора. Я больше об этом не беспокоился и был уверен, что найду пройдоху. В самом деле, после менее чем трехдневных розысков я уже знал положительно, как мне поступить». http://pushkin.niv.ru/pushkin/pisma/748.htm.

Есть решение, что Дантес рассказал Геккерну о  неудачном "свидании" с Натали 1 ноября у Полетики.  И тогда Геккерн решился окончательно.
2 ноября Пушкин присутствовал на юбилее Загорского (с фуршетом), где, по версии Сафонова, «кто-то из присутствовавших на банкете – в шутку или с умыслом – бросил фразу о том, что, если поставить Пушкина во главе Ордена "Кокю"…».  Бросали фразу или нет – о том история молчит. Замечу кстати, что Пушкин мог видеть на юбилее многих своих недругов! Пушкину было с кем поссориться на тему Ордена «Кокю»!

И вот Геккерн "apres l'assemblee", то есть после публичного собрания, как писал ему Пушкин, решил нанести ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ удар, он составил анонимное письмо. Письмо в духе "Капитула Российских императорских и Царских орденов", в форме «протокола заседания Капитула воображаемого Ордена des Cocus». Неужели?

Значит, кто-то или Геккерн 2 ноября, в понедельник, изготовил пасквиль? Геккерн трудился, вероятно, остаток дня 2 ноября? И ещё весь день 3 ноября, пока Дантес чаёвничал у Карамзиных? Об  этом писала своему брату Софи: Дантес присутствовал у них 3 ноября на чаепитии и «был очень забавен»!
Вероятнее было бы предположить, что сам Дантес или его ленивые «красные» друзья, выдали только один экземпляр Ордена des Cocus,  заполнив один из  имеющихся  бланков. Их в декабре видел у Аршиака Соллогуб. Это вполне соответствующий  настроению Дантеса поступок. Окончательный удар! Возможно.

Резюме:
Нам известны другие анонимные «дипломы», сохранившиеся после 1836 года. Два экземпляра. Они написаны одной рукой, изменённым почерком. При первом взгляде на них нельзя определить или утверждать, кем они написаны. Но взгляните на вензели под подписью «И. Борх» внизу листа. Если вам знакомы эти росчерки, то с уверенностью можно сказать, где именно вы их видели.
Вы их видели на листах ксерокопий рукописей Пушкина. Они всегда разные, но имеют отличительные особенности в общих чертах. Эти росчерки пера очень характерны для  его руки, как на первом сохранившемся экземпляре диплома, так и на втором.
А пока можно видеть вензели лишь на иллюстрациях ксерокопий  рукописей Пушкина. Конечно же – на страницах Собрания сочинений. И ещё в небольших альбомах, посвящённых Пушкину. В них очень много рисунков и РОСЧЕРКОВ Пушкина.
Например, портрет Льва Сергеевича Пушкина, нарисованный в 1829 году рукой А.С. Пушкина и с его подписью внизу рисунка. Портрет в Собрании сочинений А.С. Пушкина, Худ. Лит., М – 1962 г.,  том. 9: письма 1815-1830 годов, на странице 48. Росчерк пера в подписи точно такой, как на одном из двух дипломов под подписью «И. Борх».