Мирослава 9

Первые лучи утреннего солнца, жидкие и золотые, пробивались сквозь чащу, словно стирая ночной кошмар. Они не несли ликования, лишь тихое, усталое облегчение. Мирослава шла по лесу медленно, почти волоча ноги. Каждый шаг отдавался в теле глухой болью, но это была боль опустошенного сосуда, а не разбитого.
Она шла домой.

На опушке ее ждал Леший. Он стоял, прислонившись к сосне, и его лик, обычно скрытый игрой света и тени, был ясен и стар. От него веяло не мощью, а глубокой, тысячелетней усталостью.
– Ушло, – произнес он, и его голос был похож на шелест опавшей листвы. – Отраву вывели. Лес будет зализывать раны, но выживет. Ты… сделала то, что не смог бы я. Не силой, а… памятью. – В этих словах не было зависти, лишь странное, новое уважение. Он кивнул ей, и в его глазах-омутах мелькнуло нечто, что можно было принять за прощание, и растворился в утреннем тумане.

Из-за замшелого камня выглянула знакомая рожа болотняка. Он не визжал и не хлюпал, а лишь тихо поскреб свою мохнатую бока, словно отдавая честь, и скрылся в трясине. Даже воздух, наполненный ароматами хвои и влажной земли, казалось, выдохнул – напряжение битвы сменилось хрупким, но прочным миром.
Мирослава остановилась, глядя на туман над болотом, где таились кикиморы. Она знала, что они слышат.
– Спасибо, – сказала она просто, и слово это прозвучало громче любого заклинания. – За прялку, что дала мне первую нить. За пряжку, что стала моим щитом и ключом. Долг наш окончен. Вы свободны. И я… тоже.
Она повернулась к лесу, к полям, к невидимому селению.
– И вам спасибо, – прошептала она. – За то, что были моим родом, даже когда отвернулись. Я не защищала стены. Я защищала нашу общую память. И пока она жива… мы живы.

Идя дальше, к дому на берегу Мертвой реки, Мирослава думала. Бой окончен. Этап взросления пройден. Она смотрела на свои руки – руки, что пряли нить, держали пряжку и обращали вспять тьму. Она не чувствовала себя героиней. Она чувствовала себя… местом. Таким же, как река, как лес, как болото. Частью мира, чье предназначение – быть связью, границей и опорой. В ее душе не было больше ярости или обиды на селян. Была лишь тихая грусть и принятие. Ее путь был не среди очагов, а между ними. И в этом было ее одиночество и ее великая сила.
Вот и он, их приют. Дымок из трубы, знакомый, родной. На пороге, заслонив рукой глаза от солнца, стояла Малуша. А рядом, блея своей единственной, хриплой нотой, толкалась в ее подол однорогая коза.

Мирослава не побежала к ним. Она остановилась, вбирая в себя эту картину: старуха-мать, глупая коза, покосившийся сруб, темная река. Это не было бегством. Это было возвращением.

Она сделала последний шаг, переступила невидимую черту, и Малуша, не говоря ни слова, обняла ее, как обнимают в день рождения, крепко и молча. Они стояли так, старушка и девушка на краю мира, а солнце поднималось выше, заливая светом лес, болото и дальние поля селения, которое они обе когда-то называли домом.

Вроде бы как и конец ,но читатели упросили писать продолжение. А вы как считаете,нужно ли продолжение этому рассказу?