О войнах справедливых и несправедливых

+NNDNN+

Отцы Церкви раннехристианского периода были проникнуты убеждением, что война, сила оружия и кровопролитие несовместимы с Христианской верой и достойны всяческого осуждения. Миссионерскую деятельность они воспринимали в чисто духовном смысле, считая долгом христианина вести безупречную жизнь и нести людям свет истинной веры путем мирной проповеди. Им была известная только светская, мирская война, ведомая во благо светского, мирского государства и безоговорочно отвергаемая ими, как несовместимая с христианской совестью.
Апологет Иустин,  претерпевший мученическую кончину в 165 году п. Р.Х. в Риме (тогда еще языческом), призывал «перековать мечи на орала (плуги – В.А.), а копья на бороны». Тертуллиан, юрист и мыслитель, перешедший в христианство из стоицизма, около 200 года п. Р.Х. называл любовь к врагам основным законом бытия христианина. Ориген (изобретатель термина «Богочеловек» применительно к Господу Иисусу Христу) преподававший  до 250 года в Александрийской богословской школе, нещадно клеймил военное искусство, утверждая своих единоверцев в звании «детей мира»: «Ибо мы уже не поднимаем меча на народ и не учимся воевать, сделавшись детьми мира ради Иисуса, нашего вождя». А Киприан, епископ Карфагенский (около 250 года) жаловался на то, что убийство во имя государства именуется храбростью. В соответствии с подобными воззрениями, воинская профессия считалась «богопротивной»,  «противной христианству» (что, впрочем, не исключало примирения – во имя христианской любви – с тем позорным фактом, что уже на том, раннем, этапе церковной истории имелись воины-христиане).
Настоящая проблема возникла в тот день, когда прозорливый и благочестивый римский император Константин I Великий издал свой знаменитый эдикт, (указ) о веротерпимости, уравняв христианскую веру с другими вероисповеданиями, после чего начал постепенно, но неуклонно превращать Римскую империю в Христианскую державу. Ибо только силой оружия можно было защищать эту обновленную в Христианском духе империю, защитника и гаранта сохранения учения Иисуса, от ее (и его) врагов.
Христианским мыслителям, оттачивавшим свои недюжинные умы на этом «камне преткновения», шло на пользу отсутствие в Евангелии однозначного осуждения войны и воинского ремесла. Речению евангельского Иисуса «Взявший меч мечом погибнет» противостояли его же, обращенные к ученикам-апостолам, слова: «Не мир пришел я принести, но меч» и: «Продай одежду свою и купи меч». Поэтому христианские апологеты объявили военную службу законной и закономерной, признали за государством определенные военные функции и принялись составлять молитвы об уничтожении язычников (в чем им немало помог Ветхий Завет, изначально – иудейский). Так уже святой Амвросий Медиоланский (рожденный около 340 года близ города Тревер, сегодняшнего Трира), без тени сомнения призывал Христианского православного римского императора Грациана к борьбе с «нечестивыми народами» готов, ибо «нет безопасности там, где покушаются на веру» (германцы-готы были, хотя и христианами, в отличие от тогдашних римлян, не православными-кафоликами, а еретиками-арианами). Когда же православный император Феодосий I Великий в 393 году начал войну со своим соправителем Евгением (вздумавшим восстановить язычество в подчиненной ему западной половине Римской империи), он перед походом усердно и долго молился и постился. Одолев своего противника, Феодосий распорядился казнить врага своей власти…и веры. После чего был причислен Христианской Церковью к лику святых.
Принципиальным и однозначным разрешением – или, если угодно, гармонизацией - конфликта между миролюбивой христианской этикой и войной – молодая церковь была обязана еще одному христианскому святому – блаженному Августину, епископу города Гиппона, или Иппона  (в римской Африке), написавшему после захвата Первого, «Ветхого», Рима-на-Тибре германцами-вестготами царя Алариха трактат «О граде Божием» (лат. «De Civitate Dei») - последнее крупное христианское полемическое произведение, направленное против язычников – в котором одновременно были изложены основы христианской философии истории.
Епископ Августин Гиппонский был, как и его предшественники, далек от прославления войны как таковой. Подобно им, он считал войну злом, исчадием ада и орудием дьявола, но, тем не менее, придерживался мнения, что даже в жизни истинного христианина могут возникать ситуации, вынуждающие его браться за оружие, не впадая при этом в грех. По его простой логике тот, кто подвергся нападению, вправе защищаться. Он также вправе попытаться вернуть отнятое силой или украденное у него добро. И с этой целью он вправе вести войну, ибо такая война будет справедливой. Иными словами, блаженный Августин, так сказать, «изобрел» различие между справедливой и несправедливой войной. Различие фундаментальное, но весьма растяжимое на практике. И потому искажаемое, по сей день, в ходе вооруженных конфликтов, порою до неузнаваемости.
Тем самым блаженный Августин ввел в Христианскую историю идею и понятие «виновника войны», сделав их основой дальнейшей христианской и вообще европейской военной теории, не подвергавшейся сомнению на протяжении более чм целого тысячелетия, полностью сохраняя свою весомость и в наши дни. «На начинающего Бог». Добрым людям, «хорошим парням», «сынам добра», «сынам света» дозволяется вести войну лишь в силу необходимости, стремясь при этом к единственной цели – миру и – в конечном счете - к благу противника. Бернар Клервосский, духовный отец военно-духовного ордена бедных соратников Христа и Храма» (тамплиеров), утверждал впоследствии, что «убивая неверных, Христианский воин возвращает их души Богу. «Ибо смерть за Христа не есть грех, убиваешь ли ты или погибаешь сам, но добродетель великая и славная, — говорит Бернар и добавляет: — Если он (христианский воин – В.А.) убивает злодея, то не человекоубийство совершает, а, если можно так сказать, злоубийство». Возвращаясь к блаженному Августину, следует подчеркнуть, что он, с одной стороны, осуждал воинственность, но, с другой стороны, примирял подобающее всякому христианину миролюбие, с существованием войны.
Самим же воинам Августин даровал как бы общее отпущение грехов. Ибо, по его утверждению, для отдельно взятого воина не является грехом даже участие в несправедливой войне…если он при этом не осознает несправедливость дела, за которое сражается. В результате все воинство принципиально освобождалось от ответственности, которая возлагалась всецело на главу государства, которому это воинство служит. Таким образом, военная этика становилась делом не простых воинов, а их государя, решавшего, справедливо ли его дело или нет, дозволено ли ему вести войну, или не дозволено.
Впоследствии Августин углубил и расширил свое учение о войне, лавируя и оказавшись, в результате, в опасной близости от «войны за веру». Последний лозунг он заимствовал из лексикона времен религиозного конфликта с североафриканской христианской сектой донатистов, чье учение (маскировавшее их стремление к независимости) было, после безуспешной «при о вере» в столице римской Африке городе Карфагене в 411 году, признано официальной римской православной Церковью (пламенным сторонником которой был блаженный Августин) еретическим и подверглось осуждению.
Поскольку литературно-публицистическая борьба с приверженцами епископа-еретика Доната оказалась безрезультатной, Августин Гиппонский призвал на помощь римское государство, потребовав от властей  предержащих применения к строптивым еретикам и схизматикам (раскольникам) дисциплинарных мер. В дальнейшем ходе борьбы с донатистами Августин ясно продемонстрировал, что считает гонения на донатистов необходимой войной. Таким образом, в его системе нашлось место и войне с еретиками – «священной войне», «войне во имя Бога» (лат. «bellum Deo auctore») - в ходе которой полководцы и воины «считаются служителями Бога», и различие между справедливой и несправедливой войной обостряется настолько, что превращается в абсолютное. «Одни сражаются за Свет, другие – за Тьму, одни за Христа, другие – за дьявола». Отвечая на вопрос римского воина по имени Бонифаций (Вонифатий), совместима ли его «кровопролитная по определеию» профессия с заповедью «Не убий!», Августин утверждал, что сам он и подобные ему священнослужители духовным оружием – постом и молитвой – борются с «невидимыми бесами» (демонами, злыми духами), воины же – железным оружием борются с «видимыми бесами» - «варварами», враждебными Римской империи и истинной, христианской вере. Уравняв, таким образом, врагов римской светской и духовной власти с нечистыми духами…
Правда, тезисы Августина (находившегося в молодости под влиянием дуалистической секты манихеев, для которой было характерно подобное «черно-белое» мышление в непримиримых категориях «Тьмы и Света» и не избавившегося от этого влияния даже после своего обращения в Христианство)  касались лишь ведения оборонительной войны, еще не включая требование вести агрессивную, наступательную религиозную войну с целью распространения Христианства. Но слово о «богоугодной Священной Войне» все же было им сказано. И написано. А что написано пером…Епископ Гиппонский теоретически обосновал необходимость существования воинствующей (то есть – ведущей войны) Церкви (лат.ecclesia militans) . На заложенном Августином фундаменте было нетрудно продолжать строительство его преемникам…
Первым это сделал папа римский Григорий I, возглавлявший Христианскую Церковь Запада, определявший судьбы западного христианства в период с 590 по 604 годы, и смиренно называвший себя «рабом рабов Божиих» (лат. servus servorum Dei). Григорий I вошел в историю не только как основатель Церковного, или Папского, государства (Патримония святого Петра) с центром в Первом Риме-на-Тибре, не только как неутомимый реформатор, но и как величайший папа-миссионер. Надо признаться, что его методы улавливания душ были не всегда безупречными.  «Упорствующих нехристей» он обращал в христианство путем взыскания с них повышенных налогов. Да и к крещению языческих народов силой оружия папа относился с пастырским и отеческим одобрением. Он сформулировал принцип «подчинение ради крещения», вследствие чего, кроме «войны с еретиками ради сохранения внутреннего единства Церкви» получило теоретическое оправдание и «миссионерская война с целью распространения христианской веры вовне».
Но теория теорией, на практике же при обращении «нехристей» в христианство альтернативе «Смерть или Крещение!» поначалу не придавалось особого значения. Большинство учителей Церкви, напротив, придерживалось мнения, что миротворческая заповедь Церкви – «не убий» полностью сохраняет свою силу и в отношении язычников. По крайней мере, до тех пор, пока эти язычники также ведут себя мирно и не выступают открыто как враги Христовы. Лишь по прошествии двух столетий, в ходе войн франкского царя и императора Священной Римской империи Карла Великого из рода Каролингов, с «жестоковыйными» язычниками-саксами, принцип «Крестись или умри!» стал проводиться в жизнь с той твердостью и последовательностью, которых требовал в своих посланиях папа Григорий I.
Так был достигнут новый поворотный пункт в отношениях светской и церковной власти – союз Каролингов с римскими «князьями апостолов», взявшими на себя моральную ответственность за походы франков на саксов с целью христианизации последних и давшими этим походам религиозное (или, выражаясь современным языком – идеологическое) обоснование.